Глава 14. Бисер (1/2)

Бьёрн Железнобокий не доверял улыбкам и людям, которые улыбались слишком много. Исключение составлял, разве что, Рагнар Лодброк, и то потому, что он с младенчества знал, когда улыбка его отца действительно означает веселье, а когда и смерть.

А с лица Харальда Прекрасноволосого улыбка не сходила ни на секунду.

Конунг Вестфольда появился в Каттегате вчера на рассвете с пятью лодьями, полными отличных бойцов, охочих до выпивки и драки. И сейчас люди Харальда и люди Каттегата драли глотки и пили у огромных костров, разложенных у вод фьёрда, а их вожди толковали за чашей славного франкского вина в тишине опустевшего конунгова дома. Даже мать и мачеха оставили Бьёрна одного с этим мужчиной, хотя старший сын Рагнара видел, как нестерпимо хочется им обеим поучаствовать; для Аслауг это было почти жизненно важно, ведь ставкой в этих переговорах была жизнь Раннхильд, ну а Лагерта просто терпеть не могла, когда что-то подобное происходило без её участия. Однако же при их беседе присутствовала лишь Торви, да и то в качестве молчаливого виночерпия.

- Твоё предложение заманчиво, - Харальд покачал кубок в руке, любуясь переливчатыми самоцветами, вделанными в серебро, и лукаво взглянул на Бьёрна. – Я мог бы отправиться вместе с тобой грабить саксов… а мог бы дождаться, когда ты отплывёшь со всеми своими людьми, и завоевать Каттегат, - улыбка его стала острой, словно нож.Этого-то Бьёрн и боялся, поэтому был так настойчив, маня своего гостя богатствами уэссекского конунга: если Харальд Прекрасноволосый пойдёт с ним в поход, ему не придётся опасаться удара в спину от него и того, что, вернувшись домой с победой, он обнаружит, что его дом уже ему не принадлежит. Он прекрасно знал, что Харальд завоевал многие остроги и поселения, большие и малые, огнём и мечом заставив их склониться перед ним, и таким образом сколотил себе большое и богатое королевство, и знал он также, что Каттегат был лакомым куском для Харальда. Лакомым, да слишком большим, и только хитростью или предательством он мог бы получить его. Был ли Харальд настолько глуп, чтобы вот так раскрывать Бьёрну свои планы, или просто глуп? Эта его улыбка сбивалаБьёрна с толку. Так или иначе, слова конунга разозлили его, и ему стоило больших трудов сдержаться и не ответить грубостью или вовсе не вынуть меча из ножен, чтобы покарать Харальда за дерзость. Встреться они где-то в поле или лесу, на ничейной земле, Бьёрн бы уже вызвал Харальда на поединок и заставил бы кровью ответить за эти угрозы, но он не желал, чтобы кто-то говорил, будто сын Рагнара Лодброка поднял руку на гостя, которого угощал мясом и пивом. Поэтому, скрепя сердце, Бьёрн ответил дерзкому гостю натянутой улыбкой.

- Это так, друг мой, - нарочито медленно он сделал глоток вина. Прекрасный напиток показался ему кислым. – И я ценю твою прямоту. Но ты вырос в других землях, иначе бы слышал одну историю… Когда я был ещё юным, а мой отец был всего только ярлом, конунг Хорик пожелал проучить его за то, что люди любили Рагнара больше, чем Хорика. Мои братья тогда были ещё малы, а мы с отцом были в походе. И конунг бесчестно воспользовался тем, что в Каттегате осталась одна только моя мачеха, и пожелал убить её и моих маленьких братьев, а также наших верных людей. Ты знаешь, чем закончилась эта история?Улыбка наконец сползла с лица Харальда. Он сосредоточенно нахмурился.- Я никогда не слышал о конунге Хорике.Чувствуя удовлетворение, Бьёрн раздвинул губы в хищной улыбке, зная, что она у него точь-в-точь как у Рагнара, когда он хотел кого-нибудь напугать.- Вот и я говорю об этом. Ты даже не слышал о конунге Хорике, ну а о моём отце знает каждый от самых северных границ наших земель до Уэссекса и Франкии, и везде люди трепещут при одном упоминании имени Рагнара Лодброка. И я не ошибусь, если скажу, что мои братья пошли в него.

Харальд Хальвданссон расхохотался. Он долго смеялся, хлопая себя по ноге, а затем долго пытался отдышаться, глотая вино и тряся головой. Всё это время Бьёрн, не мигая, смотрел на него.

- Пожалуй, лучше мне быть тебе другом, чем врагом, Бьёрн Рагнарссон, - всё ещё посмеиваясь, заметил Харальд. – Но я слышал, что вы с братьями завоевали себе внушительный кусок земель саксов. Ты готов поделиться? Людей у меня много, и они все жадны до добычи, а я самый жадный из всех.

Мужчина отмахнулся, словно речь шла о чём-то совершенно неважном.- Земли Уэссекса обширны и богаты, в них много святилищ, которые саксы заполняют золотом и серебром в угоду своему богу, торговых городов, а женщин, мужчин и детей, которые станут вашими рабами, не счесть. А есть ещё Нортумбрия и Мёрсия. Никто не останется в обиде.

Гость снова засмеялся.- А ты, кажется, ещё более жадный, чем я, Бёрн.- У меня четверо братьев, двое сыновей и мать, которая никогда не остаётся в стороне, когда речь заходит о дележе добычи, - он улыбнулся, - я должен думать обо всех них. Но более всего я жажду отмщения.

- И вернуть сестру, как я слышал.- Или отомстить за неё.

- Ты отдашь мне в жёны свою сестру, когда мы победим? Я слышал, она красива, - глаза Харальда хищно блеснули.

- Это так. Но Раннхильд пойдёт за того, за кого сама пожелает, - если она ещё жива. – Я слышал, - в тон ему ответил Бёрн, - у тебя уже есть жена и не одна. И каждая красивее другой.

- Это правда, но разве может мужчина устоять перед женской красотой?

- Мне хватает и моей Торви, - с этими словами Бьёрн подозвал жену и, жестом велив ей наклониться, поцеловал её в щёку. Харальд нравился ему всё меньше, однако ему нужен был союз с ним. Но Бёрн твёрдо решил, что его сестру он не получит, даже если это будет ценой его помощи.

- В таком случае, ты не слишком похож на твоего отца, - усмехнулся конунг Вестфольда. – Видишь, мы кое-что слышали о Рагнаре Кожаные Штаны.

Бьёрн нахмурился. Какой бы ужасной ни была та история с появлением Аслауг в Каттегате, она давно стала частью семьи Бьёрна, а что касается той заморской рабыни его отца, которая пристрастила его к дурману… Он не желал обсуждать это ни с кем, тем более с Харальдом Прекрасноволосым. Некоторое время его гость молча пил, но затее наклонился к нему с видом заговорщика.- А что на счёт твоей матери, Бьёрн Железнобокий? Пойдёт ли за меня прекрасная и храбрая Лагерта?

Тут уж настал черёд Рагнарссона смеяться. Он и хохотал так, что вино из рога выплеснулось ему на штаны. Улыбка Харальда несколько померкла, во взгляде светлых глаз мелькнуло непонимание. Бьёрн с удовольствием пояснил:

- Когда Рагнар привёл в дом свою вторую королеву, моя мать не захотела делить его ни с кем и ушла. Чем ты лучше Рагнара Кожаные Штаны, чтобы Лагерта смирилась с твоими жёнами и наложницами? Она может постоять за себя – она убила своего второго мужа и жениха, когда поняла, что они желают завладеть её землями и людьми.

Харальд тоже засмеялся в ответ, но теперь смех его был далеко не таким непринуждённым, как ещё недавно.

- Я люблю в своих женщинах мягкость и покорность, и хочу знать, что к ним я могу повернуться спиной, не страшась удара ножом, Бьёрн. Что ж, с женщинами твоего дома, похоже, мне не везёт. Придётся поискать где-нибудь в другом месте. Может быть, какая-нибудь мерсийская принцесса будет более сговорчивой?

Это был ответ. По знаку Бьёрна Торви налила им обоим крепкого мёда, напитка, который как нельзя лучше подходил для того, чтобы скреплять союзнические договоры. Оба мужчины выпили, а затем подошли к очагу и выплеснули остатки напитка в огонь. Пламя взвилось, жадно пожирая сладкие капли – Боги приняли подношение и благословили дружбу между Харальдом Прекрасноволосым и сыновьями Рагнара Лодброка, от имени которых говорил Бёрн. Но это не должно было остаться тайной ни для кого в Каттегате и за его пределами до самых границ владений Бьёрна, поэтому Бьёрн и Харальд вышли на крыльцо длинного дома и на виду у всех своих людей – а кто не видел, тому потом рассказали побратимы – пожали друг другу руки и обнялись.

- Братья! – зычный голос Бьёрна Железнобокого полетел сквозь тьму, заставляя умолкнуть голоса, смех и тосты. В шаге от себя мужчина и в самом деле увидел Уббе и Хвитсёрка, а рядом с ними – Лагерту и Аслауг; его мачеха буквально вбирала его облик, пытаясь, должно быть, разгадать исход его беседы с Харальдом до того, как он всё расскажет. Бьёрну показалось, что впервые в своей жизни он видит эту женщину настолько взволнованной. – Ни для кого из вас не секрет, что самая большая моя мечта – заставить саксов заплатить за все причинённые нам обиды, за наших павших. Едва ли здесь есть хоть один человек, кто не потерял бы своего родича, побратима или друга на землях Уэссекса, Мёрсии или Нортумбрии! И каждый здесь хочет отомстить! – безумный крик вырвался из десятков глоток вокруг него, и дрожь прошла по телу мужчины. На месте Эгберта он бы заперся в самой прочной башне Уэссекса. – А месть и победа вдвойне сладки, когда есть, с кем разделить их! И я с удовольствием сообщаю вам, что конунг Харальд станет нашим союзником в битве, которую наши потомки будут помнить в веках!

Голоса его братьев, казалось, перекрыли даже многоголосый восторженный клич. Но не на Уббе и не на Хвитсёрка, договорив, смотрел Бьёрн: его взгляд был обращён туда, где его мачеха, гордая и несгибаемая королева Аслауг плакала на плече у своей бывшей соперницы.

***Раннхильд никогда не нравилось вышивать. Дома она всегда старалась улизнуть из-под бдительного ока матери – прекрасной вышивальщицы, чтобы вдоволь подраться с братьями или детьми хирдманнов и рабов. Она бы и здесь предпочла клинок, пусть и затупленный, игле и ткани, но, однажды увидев, как она сражается в потешном бою с солдатами конунга Эгберта, принцесса Джудит подняла страшный шум. Она называла Раннхильд дикаркой и нечестивицей, говорила ещё много обидных слов, которые, впрочем, совсем не трогали северянку, а ещё говорила, что она подаёт дурной пример служанкам и юным дочерям знатных господ, прислуживавших ей. Эти обвинения казались Раннхильд смехотворными, и она не обращала внимания на них, как, кажется, и конунг, но сын конунга, Этельвульф, который всегда смотрел на неё с ледяной ненавистью, напомнил отцу, что Раннхильд – их враг, дочь и сестра их врагов, и что давать ей в руки оружие серьёзнее иглы – глупость и беспечность, которая может стоить им жизни. Внутренне кипя от негодования, северянка тогда не могла не признать, что Этельвульф прав и, быть может, куда умнее и прозорливее своего отца. Будь её воля – будь у неё возможность! – она бы перерезала их во сне, всех до единого. Этельред, не в пример конунгу, это понимал.

И его предостережение не осталось не услышанным. Тогда Раннхильд усадили за вышивание. Сперва она противилась, затем заявила, что дома она привыкла к бисеру – россыпи крошечных цветных бусинок, сверкающих всеми цветами радуги. В Каттегате никогда не было недостатка в стеклянных бусах всех цветов и размеров: пять или шесть зим назад, в свой первый самостоятельный поход Уббе захватил торговый корабль, и одним из его пленников стал мастер-стеклодув, уроженец далёкого юга. Такие рабы были ценнее золота, а то, что он делал, могло обогатить любого, так что на невольничьем торгу за него бы заплатили столько, сколько Уббе запросил бы, не торгуясь; но его не стали продавать, а оставили в Каттегате, чтобы он делал бисер для королевы и её служанок. Трэль-стеклодув, оторванный от семьи и близких, находил утешение только в своём стекле, и уже скоро к нему потянулись покупатели со всех сторон. Теперь Раннхильд думала о нём чаще, чем прежде, и завидовала рабу, о котором раньше едва помнила, ведь у него, в отличие от неё, было любимое дело, за которым безрадостные дни плена бежали быстрее.

В Уэссексе бисер был драгоценной редкостью, с которой обращались с великим почтением и великой осторожностью. Она видела у принцессы Джудит несколько платьев с вышитыми бисером корсажами, и это была тонкая, нездешняя работа. Девушка была уверена, что тратить на неё что-то столь драгоценное никто не будет. Однако же конунг где-то достал для неё искрящийся бисер и приподнёс ей его с улыбкой, но и с угрозой на устах: если она попробует отлынивать снова и вновь потянется к мечу, он будет вынужден прислушаться к сыну и вернуть её в темницу. Обратно в сырые и грязные подземелья Раннхильд не хотелось, поэтому она сделала вид, что покорилась. Конунга Эгберта явно забавляла она сама, её присутствие в его доме, её странные просьбы и даже то, как она выводила из себя принцессу Джудит. Но дочь Рагнара Лодброка понимала, что играет роль забавного зверька лишь до тех пор, пока это выгодно конунгу. Если он увидит пользу для себя и своей страны в другом, её убьют, или вновь бросят в темницу, изнасилуют или выдадут замуж за кого-то из сыновей Этельвульфа или за последнего уэссекского крестьянина – словом, сделают то, что пожелают.

Раннхильд нужна была защита. Верное плечо и меч, который сможет подняться за неё против всех остальных. Но все мечи, которые были на её стороне, остались или за морем, или за непролазными чужими лесами, если слухи об Иваре и Сигурде в Нортумбрии были правдивы. Но как ей было найти защитника там, где все считали её врагом, и где она всех считала своими врагами? Конунг откровенно забавлялся с нею, его сын, не таясь, ненавидел её, как и его жена, только к ненависти принцессы примешивался ещё и почти суеверный страх. Этельред, как и его дед, считал её занятной диковинкой, но никогда не встал бы на её сторону… Сперва Раннхильд думала о Магнусе – его привлечь было бы проще всего, оставалось лишь дождаться, когда кровь Рагнара заговорит в нём. Но очень скоро девушка поняла, что её единокровный брат в этом замке имеет лишь немного больше прав, чем она сама; он поклонялся тому же богу, что и они, говорил, думал и одевался, как они, но он не был членом этой семьи – нет, он с малых лет был их пленником, всю свою жизнь, и это было куда хуже, ведь Магнус совсем не знал, что значит быть свободным по-настоящему. К тому же, Раннхильд, скучавшая по братьям, вознамерилась добиться любви последнего оставшегося у неё брата не ради отца или мести конунгу Эгберту, но просто ради него и ради себя. Она не хотела начинать их отношения со лжи, не хотела использовать Магнуса для собственных целей.

Оставался только Альфред. Девушка часто ловила на себе его взгляды – жгучие, полные одновременно презрения, ненависти, желания и благоговения; когда принц думал, что она не замечает, он смотрел на неё так долго, как только мог. И ещё Раннхильд отлично помнила тот поцелуй в камере. Пыл Альфреда, который он, впрочем, старался задавить, пугал девушку. Она сама презирала принца за его грубость и холод, которым он всякий раз обдавал её, пряча свой внутренний огонь. Но Альфред, к тому же, был тем внуком, к которому прислушивался конунг Эгберт, так что именно он оставался её последней надеждой.

И ради него Раннхильд сегодня устроилась с вышивкой в этой длинной светлой зале. В другом конце её принц Альфред читал книгу. Он очень любил читать, но от мерцающего света свечей у него болели глаза – это Раннхильд знала теперь так же хорошо, как если бы её волновало здоровье младшего конунгова внука, поэтому в те редкие дни, когда солнце над Уэссексом сияло в полную мощь, как сегодня, он выбирался в эту комнату с шестью высокими окнами. Сейчас тишину между ними нарушал только шелест перелистываемых страниц да едва слышное постукивание стеклянных бусин о металлическую тарелочку. Но, даже не глядя на Альфреда, северянка знала, что принц уделяет ей не меньше внимания, чем своей книге. Это раздражало, смешило и радовало Раннхильд одинаково – во всяком случае, ей будет не так сложно поймать в ловушку этого юношу. Если только не вмешаются жрецы и его мать.- Что ты читаешь?

Похоже, принца её обращение так удивило, что он едва ли не выронил свою книгу. Некоторое время он молчал, и Раннхильд уже было подумала, что задача окажется не такой уж лёгкой, как ей это представлялось вначале. Но вот Альфред задумчиво перевернул страницу и снова поднял на её взгляд. Теперь уже он смотрел на неё не украдкой, а прямо, и в его глазах удивительным образом смешались презрение и вожделение.

- Я читаю о жизни святых апостолов, но едва ли тебе это будет интересно, - он говорил осторожно, весь подобравшись, словно готовился сбежать от неё.Поняв это, Раннхильд едва не рассмеялась. Наверное, ей стоило бы проявить интерес к его богам, если она хотела получить этого юношу в союзники и защитники, но она не умела лгать. Не Богам, не перед Богами, ведь они до сих пор хранили её если не от неволи, то от смерти.

- О чём эти истории? – не унималась она. Ей и впрямь не хватало здесь хороших рассказов о героях и битвах; в Каттегате, особенно длинными вечерами, когда над фьордом и всем вокруг властвовали ветры и метель, они развлекали друг друга легендами и сказками, а если случалось забрести скальду или кому-то из воинов открыть в себе этот великий дар, наслаждались драпой* по случаю удачного похода или смеялись над нидом**, произнесённым для кого-нибудь из трусов или врагов Бьёрна и его братьев. Здесь с Раннхильд никто не говорил, разве что хотели укорить её в происхождении, вере или поведении. Исключение составлял лишь Этельред, порой перебрасывающийся с нею насмешливым словечком, или Магнус, из которого иногда Раннхильд удавалось вытянуть что-нибудь о его прежней жизни здесь.Услышав её вопрос, Альфред отложил книгу и задумчивопосмотрел на девушку. Может быть, его мать была не права? Если Раннхильд интересуют жизнеописания святых мучеников и апостолов, быть может, не составит труда приобщить её к истинной вере? Вмиг надежда вспыхнула в груди юноши тёплым радостным огоньком, тотчас он сам стал не так противен себе, и его чувства к этой девушке обрели совсем иной смысл. Он больше не казался порочным и дерзким; если в Раннхильд пробудить любовь к Христу, он сможет любить её, не ощущая себя грязным, а свою любовь – неправильной и преступной.

- Это… эти истории о чудесах, которые творили святые, и о том, как Господь отблагодарил их за мужество и силу, которые они проявили, когда их убивали.- Они сражались?- Они терпели и молились.Все надежды Альфреда разбились вдребезги о презрительную улыбку Раннхильд, в душе вновь вскипела злость. Ничто на свете не было способно усмирить эту дикарку, разве что цепи…- Значит, они все были трусами. Тот, кто не сражается за свою жизнь, не может быть обласкан Богами.- Твои боги кровавые и ложные!