Глава 12. Дети богов (1/2)

Взрезаны вихри узорами крылий.

В вое ветров

Мы слышали песни последних валькирий.Вспорото небо

И врезаны волны драконьею пастью.Светом и ветром

Ныне пронзает звенящие снасти.И Луна -

Я ее ждал и любил как невесту,

Нам не до сна,

Мы дети богов - наша участь известна.В наших зрачках -

Острые грани вечного льда,

А на клыках -Свежею кровью пахнет вода.Мельница – На северДва дня Раннхильд Рагнардоттир не казала носа из отведённой ей комнаты. Перед каждой трапезой на пороге появлялась неизменная служанка с вежливым и любезным приглашением к конунгову столу на устах, но девушка гнала её прочь и велела принести еду в комнату. Раннхильд была отвратительна сама мысль о том, чтобы усесться за один стол с Эгбертом и его семьёй, глядеть на них и говорить с ними о чём-то; жадный, пылающий взгляд Альфреда её и вовсе пугал. В Каттегате она часто ловила на себе подобные взгляды, но дальше того никто не смел зайти – её оберегало незыблемое положение дочери, а потом сестры конунга. Здесь она была пленницей и, сколь бы болезненной ни была для неё эта мысль, беспомощной, как последняя купленная на торгу раба. А то, что конунг решил усадить её за свой стол со своей семьёй, поселил по соседству с покоями, в которых жил сам, и вовсе унижало Раннхильд: пока она находилась в темнице, она понимала, что конунг Уэссекс и его люди боятся её, как боялись её отца и братьев. Теперь же они пустили её в свой мир, потому что сочли слишком слабой, чтобы она могла причинить им какой-то вред. Так что она ела в одиночестве за крепкими дверьми своих покоев и думала о братьях, пытаясь мысленно отследить их путь, увидеть Бьёрна и Уббе, Сигурда, Хвитсёрка и Ивара. Раннхильд пыталась мыслью дотянуться до них; несколько раз она надеялась совершить то, что порой удавалось её матери: взмыть в небеса, бестелесным облачком преодолеть лигу за лигой, чтобы увидеть родные лица. Она нуждалась в их силе, как никогда прежде, и на каждый стук за воротами замка она бежала к окну в надежде, что это её братья пришли за нею. Но ничего не происходило: не то сыновья Рагнара позабыли о ней и смирились с её потерей, не то они замышляли против Эгберта и саксов что-то, что требовало долгой подготовки.

Но, что бы там ни собирались делатьеё братья, она сама не намерена была сдаваться, а собиралась побороться. Раннхильд провела бессонную ночь, а утром третьего дня спустилась в большой зал, где завтракала семья конунга, и заняла пустующее место за длинным дубовым столом. Она надела одно из подаренных платьев, но причёску сделала такую, к какой привыкла дома: две косы, причудливо сколотые на затылке, спускались на её плечи. Кое-кто из воительниц Лагерты заплетал так волосы перед битвой; для Раннхильд появление за столом Эгберта тоже было своеобразным боем. Семья Эгберта и его слуги застыли, ошеломлённые, не донеся куска до рта, и лишь старый конунг улыбнулся. Раннхильд улыбнулась ему в ответ, скрывая за своей улыбкой все весьма нелестные для них чувства, которые испытывала в этот момент, и, как ни в чём не бывало, принялась за еду.

Пока длился завтрак, она не произнесла ни слова, да и королевская семья говорила мало. Зато всё это время Раннхильд чувствовала на себе горящий взгляд младшего Эгбертова внука, но, посмеиваясь про себя, ни разу не одарила его ответным взглядом. В те дни, когда Раннхильд грезила о мече и настоящей битве, её мать рассказала ей об оружии, которым владеют лишь женщины. Тогда она не поверила, решив, что Аслауг попросту хочет отвратить её от мужских битв. Хотя она знала, что её мать использовала его, чтобы привлечь Рангнара, и довольно удачно, раз он отказался от воительницы Лагерты; видела она это и после, замечая, как слушают её и смотрят на королеву другие мужчины, хотя почтение к жене их конунга удерживало их на расстоянии. Тогда Раннхильд думала, что это лишь магия, которой, без сомнения, владела её мать, но теперь, видя взгляды, которые исподтишка бросал на неё Альфред, девушка поняла, что всякая женщина обладает этим оружием. И она непременно собиралась им воспользоваться. Но черёд Альфреда ещё не наступил; сперва она собиралась взяться за своего братца, желание спасти которого и погубило и Рагнара, и её. Сейчас, за завтраком, он сидел прямо, словно хлыст проглотил, и бросал на неё подчёркнуто горделивые и неприязненные взгляды. Казалось, рядом с Раннхильд Магнус ни на секунду не забывал, кто он, чей он сын. Рядом с нею он сомневался в самом себе и в том месте, которое занимал в семье Эгберта. И девушка не могла позволить угаснуть этим сомнениям. Напротив, она хотела перевернуть весь мир Магнуса вверх ногами, заставить его полюбить людей и богов, которых он не знал и презирал, которые были ему чужие, и забытьтого Бога и тех людей, с которыми он жил всю жизнь.

Конунгов сын Этельвульф первым не выдержал соседства с нею: он грохнул о стол своим кубком с такой силой, что пиво выплеснулось из него на стол, распространив густой хлебный дух, встал и широкими шагами покинул комнату. Раннхильд внутренне содрогнулась от этого резкого звука и полного ненависти взгляда, которым он одарил её прежде, чем выйти, но внешне девушка осталась невозмутимой. Она не отрывала взгляда от своей тарелки, кроша на мелкие кусочки краюху хлеба едва заметно дрожащими пальцами, но краем глаз следила за происходящим. Немного помедлив, принцесса Джудит также отодвинула от себя тарелку и отправилась вслед за мужем. Когда она открыла дверь, до них донёсся гневный вскрик Этельвульфа:

- Сажать эту девку с нами за один стол!

Тихий голос Джудит что-то ответил ему, но дверь закрылась, отрезая их от оставшихся в чертоге людей. Раннхильд осталась с Эгбертом и тремя его внуками за столом. Прошло ещё немного времени, и Альфред произнёс:

- Кажется, я уже не голоден, - бросив на деда извиняющийся взгляд, а на северянку – взгляд опасливый, он едва не бегом кинулся прочь.

Похоже, без Альфреда Магнус чувствовал себя неуютно: он заёрзал на стуле, а потом подавился куском под прямым беззастенчивым взглядом Раннхильд. Поспешил запить пивом из кубка, но поперхнулся, и напиток потёк по его подбородку на тунику из дорогой ткани. Не в силах отвести взгляд от Раннхильд, Магнус залился краской.

- Магнус… - предостерегающе произнёс конунг, - …кажется, тебе нужно привести себя в порядок. Что подумает о тебе наша гостья?

- Да, ваша милость, - пробормотал он, нахмурившись.

Когда он вышел, девушка заметила, что старший из сыновей Этельвульфа едва сдерживается от смеха. Дочь Рагнара заметила, что тарелка Этельреда уже давно опустела, но он всё ещё был здесь, наблюдая за тем, какое впечатление она произведёт на его семью. Кажется, этот молодой мужчина был достойным внуком Эгберта. Раннхильд, хоть и помнила, что это он пленил её на поле битвы, невольнопочувствовала уважение к нему. Скрестив руки на груди, откинувшись на спинку стула, он наблюдал за нею так же беззастенчиво, как и она до этого наблюдала за своим братом. Когда Этельред перехватил взгляд девушки, брови его насмешливо поползли вверх. Она же ответила ему хоть и не слишком дружелюбной, но улыбкой. Ей не следовало обольщаться: он ей не друг и никогда не станет им.

- Этельред, - мельком взглянув на внука, произнёс конунг, - сходи-ка узнай, Бога ради, что это нашло на твоих братьев?

Этельред, поклонившись, повиновался. Некоторое время в комнате царило молчание; Эгберт продолжал есть, словно ничего необычного не произошло. Раннхильд покосилась на небольшой ножик, которым она резала мясо: таким ножом она могла бы с лёгкостью перерезать конунгу глотку, но его, казалось, такие мысли даже не посещали. Девушка занервничала, понимая, что встретила противника, на которого не действовали ни её молодость, ни красота, ни дерзость. Она выпустила из пальцев нож так резко, что тот зазвенел о дубовую столешницу, и тогда, наконец, Эгберт поднял на неё взгляд.

- Кажется, я испортила вашей семье аппетит, - улыбнувшись, сказала она.

- О, пустяки. Они привыкнут, - усы его дрогнули, когда конунг, в свою очередь, улыбнулся девушке. – А я рад, что ты решила присоединиться к нам.- Мне стало скучно. Любой может соскучиться в клетке, даже если в ней есть окно.

- Это не клетка, а ты не пленница, - поправил он. – Кажется, я уже говорил тебе…

- Ты не можешь быть так глуп, конунг Эгберт, чтобы думать, что здесь, за твоим столом мне нравится. Когда мои братья придут, я вначале посажу тебя на цепь, - в тот миг она не думала, что было глупо говорить такие речи конунгу, от которого пока что всецело зависела её жизнь, но его добродушные речи претили ей; Раннхильд знала, что он ненавидит её не меньше, чем она ненавидела его, - а после отпущу и найду тебе место за столом в доме конунгов в Каттегате. Я заставлю тебя пить с нами из одного рога и улыбаться нам, а потом спрошу, сладко ли тебе живётся вдали от дома и семьи, с мыслью, что ты никогда не увидишь родных и не станешь свободен. И, если ты скажешь ?нет?, я велю вырвать тебе язык.

К её удивлению, он не дрогнул, не испугался, а, напротив, рассмеялся, как смеётся отец глупой шутке любимого чада.

- Ты либо слишком храбра, либо слишком глупа, Раннхильд, дочь Рагнара, если говоришь мне подобные слова прежде, чем закуёшь в кандалы – ведь я могу сделать с тобой то же самое. Но я не стану уродовать тебя; твоим братьям это может не понравиться… Если они придут, конечно, - по его лицу поползла неприятная улыбка. – Я слышал, что твои братья захватили страну моего родича, короля Эллы, я слышал, что Ивар Рагнарсон творит чудовищные деяния на захваченных землях… Но Нортумбрия не за морем, так что им хватило бы нескольких недель, чтобы придти сюда и вызволить тебя. Если бы они хотели это сделать, - после небольшой паузы, как бы между прочим, добавил он.

Каким-то непостижимым образом этот человек читал в сердце Раннхильд и снова и снова ударял по её ранам. Она понимала, что сейчас Эгберт хотел вызвать в ней неприязнь к братьям, а взамен предложить своё покровительство, место за своим столом, едва ли не в своей семье. Но от этого осознания менее больно ей не было, ведь никто из её братьев не стоял с войском у ворот Ванатинга. На самом деле ему было плевать на то, что думали об этом его домочадцы. Впрочем, она хорошо видела, что он делал это лишь из надобности, известной ему одному, а, едва отпадёт в том нужда, Эгберт с такой же лёгкостью, с какой пригласил её за свой стол, отправит её на виселицу. В Уэссексе всё было подчинено воле этого мужчины, и никто не осмелился бы спорить с конунгом, и, конечно, не из-за дикарки и язычницы. Так что Раннхильд нужно было сделать что-то, чтобы выскользнуть из цепких рук Эгберта, чтобы кто-то вступился за неё, если в том появится нужда.

Должно быть, Эгберт ожидал от неё гнева, отчаяния или слёз, поэтому не смог скрыть своего удивления, когда Раннхильд проглотила его жестокие слова и, как ни в чём не бывало, продолжила свой завтрак.

Избавившись, наконец, от общества Эгберта и выйдя во внутренний двор замка, Раннхильд глубоко вздохнула. Даже воздух в Уэссексе был как будто бы горьким и тяжёлым, и ей было трудно дышать им. Мысленно девушка обругала себя за дерзость и несдержанность; не так, не так должно говорить с кем-либо, когда изображаешь если не верного друга, то благодарного и почтительного пленника. Всё дело было в том, что она была чрезвычайно свободолюбива, и никогда в жизни, с самого её рождения, потакая этому качеству, её не ущемляли ни в чём; её мать даже пугало такое стремление дочери к независимости, а Флоки, её воспитатель, лишь посмеивался и поощрял его. И даже сейчас, когда она стала не принцессой, но пленницей, не смогла избавиться от привычки говорить прямо, то, что думала. А ведь Эгберт, похоже, был единственным на этой земле, кто считал, что дочь Рагнара Лодброка кое-чего стоит. Отталкивать его от себя нельзя, ведь его сын ненавидит её инстинктивно и остро, и, будь на то воля Этельвульфа, Раннхильд вышла бы из своей темницы, только чтобы взойти на эшафот; а его невестка и внуки её боятся. Если им всем удастся убедить его в том, что Раннхильд не нужна Уэссексу даже как средство умиротворения сыновей Рагнара, её часы будут сочтены. А она ещё и дерзит конунгу, от которого зависит её жизнь, глупая беспечная дурочка!Но, как бы зла на себя ни была в эти мгновения Раннхильд, увидев сражающихся в тренировочном бою Магнуса и Альфреда, девушка бросила на них заинтересованный взгляд. Она не натянула на лицо глупую притворную улыбку – нет, они не должны даже усомниться в том, что пребывание в Уэссексе ей неприятно, и она хочет убраться отсюда побыстрее. Но всё же девушка нашла себе место на поленнице дров у стены и уселась на неё с тем прирождённым изяществом, которое унаследовала от Аслауг и которое во мгновение ока могло оборачиваться смертоносным проворством. Её появление не осталось незамеченным для молодых принцев: в движениях Альфреда появилась скованность, он стал чаще обращать свой взгляд на неё и пропускать удары Магнуса; брат Раннхильд, казалось, лучше владел собой, но девушка заметила, что и он напрягся, лёгкость исчезла из его движений. При первом взгляде на Магнуса он показался Раннхильд юной копией её отца во всём, что касалось фигуры и осанки, но сейчас, кружась вокруг конунгова внука с мечом, он более всего был похож на Сигурда. Несмотря на то, что волосы Сигурда были светлыми, а Магнус был темноволосым и темноглазым, сходство было поразительным до того, что у Раннхильд защемило сердце. Много раз видевшая, как тренировался Змееглазый, она могла с точностью сказать, что даже замах Магнуса был в точности таким, как у среднего сына Аслауг и Рагнара. И Магнус должен был об этом узнать.

Давно не державшая в руках меча, Раннхильд, как завороженная наблюдала за ненастоящим поединком. В камере, когда ею не слишком интересовались, она иногда принималась разить воображаемого противника воображаемым мечом, но с тех пор, как её статус переменился, и её поместили в жилые покои, это стало невозможно. А она соскучилась по этому танцу смерти, по ощущению смертоносного металла в руках, по опасности, текущей по венам. Конечно, она понимала, что ей никто не даст в руки и затупленного, и самого ржавого и ни на что не годного клинка, и просить не стоило. И всё же она словно бы невольно участвовала в битве Магнуса и Альфреда: плечи её двигались в такт их движениям и звону соприкасающихся мечей, кулаки сжимались и разжимались, нога нетерпеливо постукивала по пыли двора. Это не укрылось от сражающихся парней и, кажется, окончательно сбило младшего сына Этельвульфа с толку: Альфред один за другим пропустил несколько ударов своего противника – нанесённые настоящим, острым мечом, они бы забрали жизнь саксонского принца – оступился, отступая, и растянулся на земле. Злость блеснула в его глазах, когда он взглянул на Раннхильд. Магнус подал ему руку и помог подняться.

- Я чувствую себя неуютно, когда она смотрит на меня, - доверительно шепнул он Магнусу.Тот искоса посмотрел на девушку.- Да, мне тоже это не нравится. Но это придётся стерпеть, раз уж его величество так пожелал.

- Как думаешь, может она заколдовать нас одним взглядом? – рука Альфреда невольно потянулась к висевшему на шее кресту. Даже сейчас, отвернувшись, он ощущал на себе колдовской взгляд северянки.

- Не знаю, - покачал головой его названный брат. – Епископ говорил мне, что чёрные боги язычников позволяют заниматься им чёрной магией, но не думаю, чтобы она была для нас опасна: Господь не оставит нас и защитит.

В этот миг кто-то опустил руки на плечи Магнуса и Альфреда; юноши невольно вздрогнули, но, одновременно подняв глаза, увидели перед собой Этельреда. Он посмеивался, глядя на их растерянные лица.