Глава 11. Трофей (1/2)

Когда загремели засовы на двери её темницы, девушка вздрогнула. С тех пор, как Альфред был здесь в тот день, когда поцеловал её, Раннхильд не видела больше никого, кроме молчаливых и испуганных слуг, которые носили ей еду. И вот теперь за дверью раздались приглушённые голоса, зазвенели ключи. Северянка вся подобралась: она уже давно готовилась к смерти, всё время гадая, как это случится. Но всё равно, несмотря на это, сердце её на миг замерло в груди. Смерти Раннхильд не боялась, сожалея лишь о том, что не сможет попасть в Вальхаллу, но больше ей хотелось жить и отомстить христианам и показать этому королю саксов, на что в самом деле способны дети Рагнара Лодброка. Хрупкая надежда мелькнула в её уме, но тотчас растаяла: глупо было предполагать, что это её браться пришли за ней. За стенами темницы Раннхильд царило прежнее спокойствие, не было слышно ни криков, ни лязга мечей, ни боевых кличей и боя барабанов, без которых невозможно было представить бой. А возвращение её братьев в эти земли невозможно было представить без битвы – особенно, если бы с ними был Ивар. Да и вряд ли её братья стали бы возиться с ключами – они просто выломали бы стену вместе с дверями.

Она встретила гостей стоя, выпрямив спину и гордо вздёрнув подбородок, как и подобает дочери великого конунга. На пороге стояли трое солдат и пожилой мужчина в бархате и коже – вероятно, какой-то королевский сановник. Раннхильд с удовлетворением отметила, что все мужчины невольно вздрогнули, обнаружив её на ногах – наверное, они ожидали увидеть её, забившейся в угол и дрожащей от страха. Но такого удовольствия Раннхильд Рагнардоттир не доставит никому и никогда. Она молча смотрела на пришельцев, а они на неё, пока, наконец, старший из мужчин не нарушил затянувшуюся тишину. Он говорил достаточно долго и пространно, чтобы девушка поняла всё, но суть она уловила: по повелению конунга Эгберта её заточение было окончено. Девушка усмехнулась. Нетрудно было догадаться, что подразумевалось под этим, вот только она не ожидала, что эти люди будут так трусливы, что не смогут назвать казнь казнью. Тем не менее, она смолчала. Не дождавшись от неё ответа, вельможа принял у одного из солдат тёмный свёрток, оказавшийся просто плащом. Он подошёл к Раннхильд и набросил ей на плечи этот плащ, тщательно проследив за тем, чтобы ни одна деталь одежды девушки не выглядывала из-под ткани. Он двигался так, чтобы невзначай не прикоснуться к девушке, каждый раз вздрагивал, если касался её кожи или одежды. Присмотревшись, Раннхильд заметила, что все мужчины, даже вооружённые солдаты старались держаться на расстоянии от неё, словно она была диким непредсказуемым зверьком, могущим вдруг укусить, или была больна какой-то нехорошей болезнью, и они боялись заразиться. Выглядела она, должно быть, и правда неважно, да и пахло от неё после долгих дней без капли воды наверняка отвратительно, но чутьё подсказывало девушке, что дело совсем не в этом. Вельможа и старший из солдат перебросились парой едва слышных слов, а затем знаком велели ей следовать за ними. Раннхильд могла бы заупрямиться, попробовать сопротивляться, но не стала этого делать: Норны выпряли её судьбу такой, какая она есть, и она покорится им, но не этим жалким людям, забывшим истинных Богов. Чужой плащ неприятно колол кожу шеи, и девушка поёжилась. Мужчины обступили её с четырёх сторон, и для Раннхильд Рагнардоттир двери темницы раскрылись навстречу смерти.

Пока они шли по коридорам и переходам замка, попадающиеся на их пути люди с любопытством и некоей долей страха оглядывали маленькую процессию. Раннхильд отвечала им такими дерзкими взглядами, какими только могла, надеясь перед казнью вдоволь посмеяться над ними. Но, вопреки всем её ожиданиям, её повели не на улицу, а в ту часть замка, где, по разумению девушки, находились жилые покои. И, в самом деле, вскоре она оказалась в обычной комнате с кроватью, двумя сундуками, камином, у которого, разжигая его, на корточках сидела служанка, и тремя старыми, но добротными деревянными креслами.- Теперь это ваши покои, - торжественно объявил её провожатый, хотя по его лицу девушка легко поняла, что он куда больше хотел бы увидеть её болтающейся на верёвке, а не в этой комнате.

Ошеломлённая его словами, дочь Рагнара лишь кивнула. По знаку вельможи солдаты покинули комнату и закрыли за собой дверь, хотя остались у порога – Раннхильд слышала их голоса совсем рядом. Служаночка, поняв, что осталась один на один с дикаркой, испуганно вскрикнула и затравленно посмотрела на девушку, но та не обратила на неё никакого внимания. Куда больше её занимало окно, забранное от ветра и непогоды дощатыми ставнями. Сквозь щели в них Раннхильд сумела рассмотреть внутренний двор замка, заполненный занятыми своими обычными делами людьми, и ворота вдалеке, и крепкую стену. Она жадно смотрела на них, мечтая быть достаточно сильной колдуньей, чтобы обернуться птицей, перелететь через эту стену и не складывать крыльев до тех пор, пока не увидит родной фиорд. Оранжевые отсветы заплясали по стенам – это служанка, наконец, справилась с камином. Раннхильд раздражённым жестом сбросила с плеч плащ, пахнущий чужаком, и уселась на кровать. Девчонка жалась к камину, рискуя свалиться прямо в огонь, но не сводила глаз с северянки, а та, в свою очередь, смотрела на неё. Тишина в комнате нарушилась через несколько минут, когда дверь распахнулась, впуская нескольких женщин, нагруженных большой лоханью, вёдрами, над которыми поднимался пар, простынями, одеждой, кувшином и, наконец, едой. Сразу как будто бы сделалось теплее и теснее, гул голосов заполнил помещение до отказа. Может быть, стремясь скрыть смущение, страх и неловкость, женщины болтали без умолку между собой и, кажется, с Раннхильд, но из-за изумления и нескладного шума она растерялась и не могла разобрать ни слова. Она и опомниться не успела, как служанки сдёрнули с неё одежду, напоминающую о доме, и куда-то унесли – больше она её не видела. Затем они едва ли не силой сунули девушку в лохань с горячей водой, хотя та и не думала сопротивляться: она и не надеялась больше помыться в этом мире, хотя и страстно желала этого уже многие дни. Похоже, они считали, что Раннхильд отчего-то должна бояться воды и мочалок, потому что в какой-то миг их голоса зазвучали мягко, успокаивающе. Но в этот миг девушке было плевать на них: сейчас она наслаждалась каждым мгновением.Когда вода стала остывать, женщины так же энергично выдернули Раннхильд из лохани и, завернув в простыни, усадили на кровать. Переде девушкой появилась еда, да не отвратительное хлёбово, каким её кормили, пока она была в темнице: мясо и хлеб, яблоки и орехи. От кувшина пахло брагой, и она, не раздумывая, плеснула себе в стакан значительное количество и сделала жадный глоток. Глядя, как она набросилась на еду и питьё, женщины примолкли; похоже, они вновь видели в девушке дикарку, которая на время исчезла, пока они её купали. Но Раннхильд не обращала на них никакого внимания. Всё это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Она готовилась к смерти, а получила… От внезапной догадки она вся похолодела, и кусок застрял у неё в горле. Совершенно неожиданно она вспомнила последний визит Альфреда в её камеру, его странное поведение и поцелуй, и всё для Раннхильд встало на свои места. Много раз она видела, как хорошенькие пленницы становились наложницами её братьев, хотели они того или нет. Слишком много раз, чтобы не понять, что ей уготовлена такая же судьба. Ну а кому охота обнимать грязную, вонючую, тощую и голодную девку? Несмотря на голод, одолевавший её, она оттолкнула от себя тарелку с едой. Дочь Рагнара Лодброка не сдастся просто так на милость победителя – Альфреду из Уэссекса придётся заплатить слишком высокую цену, если он захочет уложить её в свою постель.

Женщина, казавшаяся главной над всеми этими суетливыми служанками, заметив эту перемену настроения Раннхильд, пожала плечами. Северянка затравленно огляделась: горячая ванна и вкусная еда непростительно расслабили её, и она совсем забыла, что находится в логове врагов. Их доброе отношение к ней было лишь иллюзией, рассеявшейся подобно клубам горячего пара, уступившей холодному ветру за окном. Болтовня служанок стихла, и Раннхильд внутренне съёжилась; окружённая этими чужими безразличными лицами, нагая под остывающими простынями, девушка чувствовала себя куда более беззащитной, чем в темнице.

- Нужно одеться… - видимо, служанка не знала, как обратиться к ней, но старалась говорить учтиво и ласково, - король ждёт.

Северянка встрепенулась, мокрые волосы рассыпались по плечам. Конунг, ну конечно же. Желает, должно быть, преподнести её в подарок своему внуку.

- Плевать я хотела на вашего конунга, - прошипела она сквозь зубы. – Я останусь здесь, с места не сдвинусь.

Конечно, её поняли, несмотря на её нечистый выговор – невозможно было не понять значение ярости и презрения, которые она вложила в свои слова. Но, похоже, они предпочли не замечать её слов. Вместо ответа служанка потянулась к стопке вещей на краю кровати. Одежда была несколько поношенная, но добротная и богатая. Может быть, она тоже принадлежала матери Альфреда, как и та, что осталась в камере Раннхильд. Она покорно позволила им надеть на себя льняную рубаху, а следом коричневое платье с чёрной вышивкой и широкими рукавами. Но Раннхильд решительно оттолкнула их притворно-услужливые руки, когда дошёл черёд до её волос: вооружившись деревянным гребнем и деревянными шпильками, девушка легко соорудила привычную замысловатую причёску из кос, какие носила дома. Похоже, этих женщин змееподобные косы привели в ужас, но им пришлось смириться. Та женщина, что говорила с ней, обеспокоенно оглядела Раннхильд с головы до ног, словно смотрела на рабыню, которую собиралась продавать на торгу, и прикидывала, сколько может за неё выручить. В глазах её отражалось неодобрение и намёк на страх; возможно, её накажут за своевольную и вызывающую причёску северянки, но какое Раннхильд до этого дело? Наконец, что-то решив про себя, женщина вышла и что-то кому-то сказала в коридоре. Она не вернулась в комнату, но вместо неё Раннхильд вновь увидела того мужчину, что сопровождал её сюда.- Король ждёт, - настойчиво сказал он.

И снова она стояла посреди огромного зала, перед конунгом, его семьёй и всеми его людьми. Только теперь она была одна; не было больше с нею, как в день их поражения, её верных хирдманнов*, никто не мог подбодрить её язвительной шуточкой, улыбкой краешком губ, грубоватым смешком. Она была одна, беззащитная и испуганная, а напротив – лишь враги. Она заметила Альфреда – он старался смотреть куда угодно, только не на неё; его брат, казалось, откровенно скучал, время от времени бросая на северянку заинтересованные взгляды украдкой; Магнус казался хмурым и неприступным; мать Альфреда беспрестанно перебирала какие-то бусы, и губы её беззвучно шевелились. Сын конунга, устроившись у трона отца, так же хмурил брови, как Магнус, и так же упрямо не смотрел на Раннхильд, как Альфред. Зато на устах конунга Эгберта играла добродушная улыбка, которая кого угодно могла бы ввести в заблуждение, если бы не лёд в его глазах. Раннхильд не питала иллюзий: она по-прежнему была их врагом, и они, если и не боялись её больше, то ненавидели её не меньше, чем в день, когда она сошла на этот проклятый берег. И лишь одним Богам было известно, зачем они сейчас заставили её выйти сюда, чтобы вся уэссекская знать глазела на неё. Девушка испытывала жгучее желание обхватить себя руками, укрываясь от этих жадных недружелюбных взглядов, но заставила себя стоять прямо, гордо вздёрнув подбородок: дочь Рагнара Лодброка не станет прятаться от любопытных взглядов, равно как и от вражеских мечей. По едва заметному знаку Эгберта возбуждённое гудение в зале стихло. Несмотря ни на что, Раннхильд не могла не уважать конунга, которого слушались так беспрекословно.

- Подойди сюда, дитя, - он поманил её к себе.Бросив короткий взгляд на Магнуса, который старательно не замечал её, девушка сделала несколько неуверенных шагов вперёд. Чего она ждала от этого юноши, своего незнакомого брата? Конечно, он не бросится ей на помощь, даже если ей прямо сейчас станут рубить голову. Он тоже носит крест на шее, он – один из них. Она ненавидела себя за слабость в эти мгновения, но всё же не могла отвести взгляда от стражников, застывших по обеим сторонам от трона. Они не двигались, и Раннхильд резко и с облегчением выдохнула. Слишком резко, чтобы конунг не заметил этого. Эгберт видел, что ей было страшно, и очень страшно, но всё же это была попавшая в капкан волчица, готовая огрызаться до последнего вздоха. В его власти и его силах было освободить её из стальной западни, дать ей соломенную подстилку и еду, а затем познакомить с породистым псом и надеяться, что родившиеся щенята не будут больше смотреть в лес. Девушка молчала, исподлобья глядя на него, и Эгберту пришлось снова говорить самому.

- Когда вы пришли на нашу землю, я должен был защищать её и своих людей и сделал это, - твёрдо проговорил он, надеясь, что девчонка не посчитает, что он оправдывается, - и я поступил с твоими людьми, как с захватчиками, как велят мне мой долг и моя вера. Но я никогда и пальцем не тронул женщин и детей, и все здесь это знают, - подданные Эгберта одобрительно зашумели в доказательство правдивости его слов, но Раннхильд подумала об уничтоженных северных поселянах, большинство из которых были женщинами или детьми. – Кроме того, твоего отца, Рагнара, и твоего дядю, который нынче зовётся герцогом Нормандии, я принимал в этом самом доме много лет назад, не глядя на то, что мы веруем в разных богов. И я посчитал, что не должен вымещать зло на его дочери, хрупкой девушке, оставшейся в полном одиночестве в чужих землях. С этого дня ты будешь гостьей – моей, моей семьи, всего Уэссекса. Почётной гостьей, - уточнил он, улыбаясь ещё шире. – А если твои братья вдруг вернутся, то будут рады увидеть тебя живой, живущей здесь в уважении, любви и всяческом комфорте.

Раннхильд ухмыльнулась. Она прекрасно знала, что означало такое лестное предложение Эгберта – в Каттегате она видела немало заложников, гарантов мира и послушания, так же именуемых ?гостями?. Некоторые и вправду становились полноправными членами хирда** её братьев, разделяя с сыновьями Рагнара битвы, богатую добычу и хмельной круговой рог, некоторые же горько и жестоко расплачивались собственными жизнями за ошибки или неповиновение своих родичей. И часто это были одни и те же люди. Девушка была не глупа, она всю свою жизнь провела у подножья трона отца, а потом Бьёрна и хорошо понимала, какую сделку предлагает ей конунг: она должна была стать для Уэссекса щитом, предложением мира, когда её братья явятся сюда с красным щитом. Но отступится ли Бьёрн от задуманной мести ради неё? Братья любили её, в том у Раннхильд сомнений не было, но посчитают ли они её жизнь стоящей отступления? А если Эгберт потребует взамен жизнь кого-нибудь из её братьев? Нет, на это не пойдёт сама Раннхильд – лучше бросится на вражеский меч, чтоб у них даже варианта такого не было. Если она откажется, вероятно, альтернативой будет лишь заключение более тяжкое или вовсе смерть. Приговорённым выбирать не приходится, проигравший должен принимать условия победителя.От неё ждали ответа, хотя воспротивиться предложению конунга она, в общем-то, не могла. Но Раннхильд должна была что-то сказать, принимая милость Эгберта. Поэтому она подалась вперёд и наклонилась, чтобы её лицо было как можно ближе к испещрённому морщинами красивому лицу конунга Эгберта, и медленно, раздельно, вложив всю ненависть и презрение, сказала:

- Мои братья придут, конунг. Непременно. И ты пожалеешь, что не отпустил меня и не дал мне корабль.

Должно быть, на ломаном языке её слова звучали не слишком понятно – во всяком случае, людям в зале потребовалось некоторое время, чтобы переварить сказанное девушкой. Но, когда они поняли, что она, загнанная в угол, угрожает их конунгу, они зашумели, закричали, призывая расправиться с нею прямо сейчас. Молчала лишь конунгова семья – только жена его сына побледнела, как простыня, а Альфред закусил губу, как будто ему было больно. Но сам Эгберт ухмыльнулся, словно слова девушки пришлись ему по душе.

- Надеюсь.