Глава 10. Чего мы лишились (2/2)

Бьёрн тихо рассмеялся.- Мне, в общем-то, плевать на то, что случится с этими землями потом. Они должны обеспечить нам пристанище в Уэссексе, только и всего. Думаю, из Ивара и Сигурда выйдут отличные сторожа.

- Ивар бывает слишком безрассуден, - она не стала говорить, что безрассудство младшего сына Аслауг порой граничит с безумием – Бьёрн слишком любил брата. – Как ты можешь положиться на него?

- Я полагаюсь главным образом на Сигурда: у него достаточно здравого смысла, чтобы уравновесить безрассудство Ивара, когда это станет необходимо. Но Ивар именно тот, кто вселит ужас в саксов, кто подарит нам полное рабское подчинение христиан. Его жестокость станет для нас лучшим сторожевым псом, - довольно заявил Железнобокий.

***Время текло мимо Раннхильд. Сколько раз день сменился ночью с того момента, когда её бросили сюда, девушка сказать не могла – сбилась со счёта. Она никого не видела, кроме слуг, трижды в день приносивших ей пищу, да Альфреда. К удивлению Раннхильд, юный конунгов внук наведывался в её камеру ежедневно, а то и по нескольку раз в день; он был единственным не только из семьи конунга, но и из воинов или знатных саксов, которых Раннхильд видела со дня казни её людей. И он никогда не пытался говорить с ней, лишь стоял и смотрел на неё, а девушка наблюдала за ним из дальнего угла камеры, как охотник наблюдает за дичью из засады. Раннхильд предпочитала оставаться в тени, тогда как все чувства и эмоции Альфреда были ей ясно видны на его открытом лице с правильными, красивыми чертами. Чаще всего это были уже привычные ей ненависть, презрение, неприязненный интерес, который и сама девушка испытывала по отношению к Альфреду и другим христианам в этой стране. Но часто Раннхильд замечала непонятный ей жгучий огонь в его тёмных глазах. Прежде у неё был небольшой опыт отношений с мужчинами: тот, кого она считала своим женихом, погиб раньше, чем они успели хотя бы за руки подержаться; другие юноши Каттегата и окрестностей не спешили свататься к дочке конунга, свирепость братьев которой была известна каждому. Эти взгляды Альфреда смущали, но и веселили девушку – жар этого огня не грел и не опалял, он был так далёк, что не касался Раннхильд.

Однажды войдя в её камеру, принц наткнулся взглядом на ком тряпья, который при ближайшем рассмотрении оказался одеждой, которую прислала Раннхильд принцесса Джудит. Северянка, меж тем, была облачена в ту же одежду, в которой сошла с корабля, уже изрядно потрёпанную.- Моя мать велела тебе сменить одежду, - он хмуро взглянул на девушку.

Раннхильд лишь лениво подняла голову. От неё не укрылось, как быстро Альфред отвёл взгляд от её ног, обтянутых узкими кожаными штанами. По губам её промелькнула усмешка. Кажется, она начала понимать.- Это так, - отозвалась она. – Но я не подчиняюсь твоей матери, а моя одежда меня вполне устраивает. К тому де я не собираюсь покидать эту камеру до тех пор, пока мои братья не сровняют этот замок с землёй, вызволив меня. Не хочу, чтобы они приняли меняза одну из ваших женщин.

Похоже, её небрежный тон вывел принца из себя.

- На одну из женщин?! – рявкнул он. Прежде девушка никогда не видела его таким. – Любая одежда лучше твоих варварских непристойных тряпок! А тем более одежда моей матери! – с этими словами он запустил тряпичным узлом прямиком в Раннхильд. Бесформенный ком упал у её ног, и девушка, оскорблённая этим жестом принца, взвилась на ноги.

- Должно быть, это большая любезность, - отчеканила она, - но мне плевать!

В несколько шагов Альфред пересёк тёмную комнату, сократив расстояние между ними до минимума. Ей почудилось, что он ударит её, и Раннхильд инстинктивно отмахнулась от юноши. Но принц сделал нечто другое: одним движением сграбастал северянку в охапку и поцеловал её. Губы его впились в губы Раннхильд, одна рука крепко лежала на затылке девушки, другая шарила по её спине; все движения были по-животному грубыми. Дочь Рагнара в долгу не осталась: она изловчилась и ударила Альфреда кулаками по рёбрам, а затем укусила за губу. Юноша сдавленно замычал. Ему пришлось прервать поцелуй и выпустить Раннхильд из своих стальных объятий. Не взглянув на неё, не сказав ни слова, он развернулся и быстрым шагом вышел из темницы.Ошеломлённая Раннхильд долго смотрела ему вслед. Губы её саднило после этого грубого поцелуя, а на плечах, должно быть, останутся синяки. Но она улыбалась. Этот огонь в глазах Альфреда, который она не могла объяснить, станет её защитой, её оружием, погибелью Альфреда и всего Уэссекса.

Альфред не помнил, как добрался до своих покоев. Оказавшись в спальне, юноша упал на колени перед распятием, судорожно сжал руки, понурил голову. Господь – вот, что единственное могло спасти его от наваждения, которое только что вышло из-под контроля. Но слова молитвы не шли на ум принца, и, сколько бы он не зажмуривал веки, образ смеющейся над ним девушки не покидал его. Прошло достаточно много времени, прежде чемАльфреду наконец удалось отогнать этот колдовской образ, сосредоточиться, и он сбивчиво зашептал покаянные слова. Но сердце его продолжало колотиться так тогда, в камере, когда он сжимал Раннхильд в своих объятиях, а губы ещё помнили вкус её губ. Всё это было так ужасно, так порочно – она была порочна, – что юноша не мог до конца поверить в то, что это происходит с ним. Он был послушным сыном, благочестивым христианином, и всегда Альфреду удавалось сдерживать свою кипящую кровь, чего нельзя было сказать о его брате. Он прежде знал женщин – принц Этельред насмешками и уговорами привёл младшего брата в объятия кухонных девок и молоденьких дам их матери, но никогда плотское удовольствие не становилось для Альфреда столь важным, чтобы лишать его способности мыслить здраво.

Но Раннхильд… Он ненавидел её, как и полагалось любому христианскому принцу ненавидеть язычницу и захватчицу, и в то же время он страстно желал её. Северянка снилась ему по ночам, лишая сна, а днём Альфред, как заколдованный, тащился в её камеру, чтобы просто посмотреть на неё, не имея возможности ни заговорить, ни прикоснуться. Его дед, казалось, даже одобрял такой интерес к их пленнице, не догадываясь об истинной его причине; его отец не сомневался в том, что Альфред ненавидит викингов так же неистово, как он сам, и не думал, что что-то может перемениться. Этельред, похоже, один понял, что на самом деле кроется под мрачным любопытством Альфреда, но не обмолвился и словом, и тщательно скрывал от Альфреда свои усмешки. Каждую ночь принц обещал себе, что больше не переступит порог камеры Раннхильд, даже не взглянет на неё, и каждое утро его благочестивые намерения таяли под лучами солнца. Он чувствовал себя по-настоящему больным от того, что эта девушка своим бесстыдством, своей красотой, своей насмешливостью и упрямством поработила его. Он лишился даже покоя, которое даровали ему молитвы и чтение книг, ибо и в эти благие моменты он не переставал думать о пленнице. И он с каждым днём всё больше ненавидел её за это, но его болезненная тяга к ней не ослабевала. Порой Альфреду казалось, что он должен умереть, ни больше, ни меньше, чтобы отказаться от Раннхильд.

Альфред сам был поражён тем, что произошло, словно им двигали какие-то чёрные посторонние силы. Ведь он делал всё, чтобы ничего подобного не случилось! Он часами простаивал на коленях перед распятием, моля Господа о том, чтобы Он даровал ему силы устоять перед искушением, он стал носить под рубахой власяницу, мучившую его, но, похоже, всё это было бессмысленно. Его воля была полностью подчинена этой голубоглазой светловолосой девушке, с лицом ангела, но душой дьявола. Это походило на настоящее колдовство! Альфред лишь помнил, что невозможно разозлился на северянку за её пренебрежение милостью его матери, разозлился, как никогда прежде… а после он помнил лишь ощущение гибкого девичьего тела в его объятиях, биение сердца Раннхильд, мягкость её волос, тепло её кожи. И то, что он ощущал, целуя её, нельзя было при всём желании принять за ненависть. В тот миг он ненавидел лишь себя. И хотел бы никогда не выпускать эту девушку из своих объятий.

Его губу всё ещё саднило там, куда Раннхильд укусила его, обороняясь. На рёбрах, должно быть, останутся синяки после её кулаков. На это Альфреду было плевать. Эта боль не была настоящей болью, из-за которой забываешь обо всём на свете, и уж конечно она не поможет ему забыть о Раннхильд. А он хотел этого. Юноша понимал, что, если так пойдёт и дальше, он станет рабом этой девушки, молящимся на блеск её глаз и её улыбку вместо святого распятия. Ему нужно было во что бы то ни стало изгнать северянку из своих мыслей, из своего сердца, вытравить все чувства, кроме презрения и ненависти. Взгляд принца упал на плеть, свёрнутую, словно спящая змея. Альфред содрогнулся, но протянул руку к ней. Рукоять плети была оплетена ремешком, чтобы рука не скользила, и это было очень кстати: ладонь Альфреда вспотела. Он глубоко вздохнул, отгоняя все внутренние возражения. Он должен сделать это, чтобы удержаться на краю пропасти, в которую он едва не низвергнулся, чтобы вернуть уважение к себе и свою волю. Мысленно Альфред пообещал Господу никогда больше не переступать порог этой злополучнойкамеры – не после того, что случилось сегодня – и призвал на свою голову самые страшные кары, если нарушит данный обет. Юноша как следует размахнулся, предвкушая боль. Но тут в комнату постучали. Альфред стиснул зубы и затаил дыхание: никого он не желал видеть сейчас. Стук повторился, став лишь более настойчивым. А следом к нему присоединился голос его брата:

- Альфред! Альфред! Ты здесь?

Не дожидаясь ответа, Этельред повернул ручку и вошёл в спальню Альфреда. Мгновенно старший из принцев оценил обстановку, и брови его поползли вверх при виде коленопреклонённого брата. Хорошо хоть, Альфред успел отбросить плеть, и теперь она сиротливо лежала под столом. Но, похоже, даже то, что Этельред увидел, вызвало у него много вопросов.- Что это ты тут делал?

- Молился, - хмуро буркнул Альфред. Всегда весёлый нрав Этельреда порой раздражал Альфреда и претил ему, а сейчас и подавно. – У тебя как будто что-то срочное ко мне? Я хотел помолиться в одиночестве.

- О, молиться скоро придётся нам всем и много! – воскликнул принц, усаживаясь в резное деревянное кресло. – Наш дед, похоже, совсем сошёл с ума… - он вдруг замолчал.

- Опасное предположение, Этельред.

- Возможно, но, я думаю, большинство людей в замке разделяет его. Никому здесь больше не будет покоя, это я тебе точно говорю.

- Так что же случилось?!

Вдруг Этельред подскочил, подбежал к брату и взъерошил его тёмные волосы. Тот даже не успел увернуться.

- Нельзя быть таким серьёзным, братец! Тебе это не идёт, да и ни к чему пока.

- Этельред! – терпение юноши иссякало.

- Его Величество приказал освободить северянку из темницы. Теперь она будет жить в замковых покоях и именоваться гостьей. Всё из-за того, что на реке видели драконий корабль, идущий, впрочем, в сторону пролива и туда, откуда они явились. Он считает, что она действительно так ценна, что ради неё викинги пощадят нас всех.Ценна, раздалось у Альфреда в голове, слишком ценна.

- Хотя я считаю, что нам теперь только и мечтать останется о спокойном и безопасном сне. И отец тоже опасается, что она перережет нас ночью. А матушка просто в ужасе. Ну, а что думаешь ты?

- Наш дед знает, что делает. Всегда.Этельред бросил на него острый взгляд и усмехнулся.- Да, конечно.

После этих слов он вышел, оставив Альфреда с тревожно бьющимся сердцем. Руки его безвольно опустились. Он не знал больше молитв, которые могли бы ему помочь теперь.

***Лагерта заметила Аслауг, как только драккар Бьёрна вошёл во фьорд. Завидев корабли, на пристань высыпало едва ли не всё население Каттегата, но фигура королевы стояла впереди других, одиноко. Воительница знала, что Аслауг уже сердцем угадала печальную участь одного из своих детей – материнское сердце всегда угадывает это. Лагерта задержала дыхание: сегодня ей потребуется больше мужества, чем в любом из её сражений. Ей казалось, что корабли скользили по морской глади слишком быстро, а ей бы хотелось отсрочить миг встречи со второй женой Рагнара на годы. Но Боги были не столь милосердны, и вот уже корабль Бьёрна, шедший первым, закачался у причала. Уббе шёл на следующем корабле, за ним Хвитсёрк, которому впервые доверили командование на драккаре, а четвёртым кораблём с лёгкостью бывалого мореплавателя вёл Флоки. Лагерта видела, как взгляд Аслауг обежал корабли, и губы её задрожали. Будет ли для неё утешением узнать, что младшие её сыновья всего лишь остались стеречь добычу в Уэссексе? Чтобы узнать это, нужно было ступить на берег.

Воительница следовала за сыном, который, как подобает конунгу, даже по возвращении домой шёл первым. Едва нога Бьёрна коснулась досок причала, королева, растеряв всё своё медлительное достоинство, бросилась к нему.

- Где мои дети, Бьёрн? Где Ивар, Сигурд?.. – имя дочери замерло на её устах, сменившись всхлипом.

Бьёрн почтительно обнял женщину – в Каттегате для неё он был не только конунгом, но и любящим пасынком.

- Лагерта! – не выдерживая паузы, обратилась к ней Аслауг.

- Ивар и Сигурд остались в Уэссексе наместниками Бьёрна, - спокойно проговорила Лагерта. – Это почётно, и, я полагаю, они отлично справятся.Робкая улыбка проступила на губах королевы. Как непохожа была она в эти мгновения на себя самое! Уверенная в себе, горделивая, величественная королева исчезла, оставив вместо себя лишь взволнованную, испуганную мать. В эту минуту Лагерта любила и почитала Аслауг как никогда прежде, так, как никогда и представить себе не могла.

- Надеюсь только, Ивар сможет сдерживать себя там, где его порывистость будет неуместна, - с усмешкой проворчал Бьёрн. Лагерта видела, что за этой усмешкой её сын скрывает неловкость и волнение. Ему тоже не хотелось говорить о сестре.

Вдруг королева схватила Лагерту за руку с такой силой, какой воительница и не предполагала в этой женщине; спокойствие её мгновенно улетучилось, улыбка сменилась гримасой боли. Она знала.- Раннхильд! Где она?!

Лагерта бросила на Бьёрна умоляющий о помощи взгляд, но он смотрел в другую сторону.

- Раннхильд… она…- Мертва, - едва слышно проговорила Аслауг с такой уверенностью, что у Лагерты кровь застыла в жилах.

В эту минуту ей казалось, что толпа на пристани замерла вместе со своей королевой. И ей отчаянно захотело разбить скорбь, вдруг захлестнувшую Каттегат. Лагерта вспомнила слова Уббе, его горячую уверенность, и поверила ему, как не верила в Уэссексе.

- Нет! – с жаром воскликнула женщина. – Нет! Во всяком случае… я не видела, чтобы её убили, никто не видел. Некоторых наших людей захватили в плен, и Уббе думает, что она среди них.

Аслауг перевела затуманенный взгляд на старшего сына, который к этому времени тоже ступил на сушу. Юноша тотчас поймал его и отчаянно закивал. Лагерта чувствовала, что хватка королевы на её руке ослабевает, лицо же её разглаживалось, пока не приняло отстранённое, безучастное выражение. Казалось, Аслауг заглянула туда, куда никто другой заглянуть был не в силах, и Лагерта вдруг вспомнила о будто бы колдовских способностях своей давней соперницы. Она хотела сказать что-то её и подбирала слова утешения, но Аслауг заговорила первая, словно предвидя её намерения.

- Её больше нет, - ещё более уверенно сказала она. – Я знала, что она не вернётся, если покинет Каттегат.