Часть 3 (1/2)

Теперь ее звали Даэнэль — Молчаливая. Она и раньше была не из болтливых, а уж теперь будто вовсе отучилась говорить — от горя, судачили о ней те, кто узнавал, какого она рода. Таких было мало — ученики Оромэ не очень-то считались родством. Тут у них была своя иерархия — кто метче стреляет, кто лучше бросает копье. Кто способен на бегу догнать оленя и перерезать горло так ловко, чтоб не испачкаться в крови. Кто лучше выдрессирует свору, объездит коня.

Это было новое, незнакомое дело — прежде ей, принцессе, не очень-то приходилось сталкиваться с такими вещами, как обучение зверья подчинению командам, изготовление сбруи и ошейников, уборка псарни и конюшни, наконец. Но вала Оромэ считал, что, не умея этого, хорошим охотником не станешь — и она принялась учиться с гораздо большим усердием, чем некогда постигала тонкости вышивки на шелке и игры на арфе.

У нее была цель.

Как сказал однажды встреченный ею майя Курумо: ?разумным дана речь для того, чтобы они скрывали свои мысли?. Прежде она не обращала внимания на слова, пренебрегала тем, что говорили вокруг. Возможно, эта привычка спасла ее от попадания в более неприятную ситуацию, например, если б она была более общительной, то могла бы уйти с матерью в поход через ледяную пустыню. Или вовсе — присоединиться к дяде Феанаро. Но сложилось так, как есть, и теперь она хотела научиться видеть то, что стоит за словами. А с кем это проще сделать, как не с бессловесными творениями Кементари? Те, кто не говорит словами, общаются иначе — движениями, взглядами… и эльдар это так же свойственно — у них живые тела, отзывающиеся на движения души и разума. Надо только научиться читать эти знаки.

И она училась.

Наука Оромэ давалась легко — с природной ловкостью, выносливостью и терпеливостью выслеживать зверя несложно. Даэнэль бродила по лесам и при свете, и во тьме — лучи Тилиона не могли сиять так, как умершее Серебряное Древо, и многие эльдар с трудом привыкали к изменившемуся ритму жизни. Небесные ладьи двигались слишком быстро — едва начнешь какое-то дело, глядь, Ариен уже за край земли ушла, а собрат ее, прямо скажем, светил неярко — на прогулку выйти, поохотиться можно, но не мелкой работой заниматься. Потому она даже радовалась решению изменить свою жизнь — пусть жаль было бросать бабушку и теток, но чем заниматься в опустевшем дворце помимо вышивания гобеленов?

В одиночку бродя в лесах, она строила для себя новую жизнь.

Звери выражали чувства. Эльдар выражали чувства. Чтобы звери не чувствовали угрозы, надо не подавать тех безмолвных знаков, которые показывают намерения — делать вид, что ты равнодушен. Что тебе это неинтересно. Что ты вообще другим занят — бывало так, что слуги, ведущие интересный разговор, замечали ее, замолкали и уходили, оправдываясь, когда она любопытствовала, о чем речь.

В ней что-то менялось.

Она становилась спокойнее. Терпеливее. Внимательней к мелочам и осторожней с неявными знаками настроения. И постепенно начинала замечать: иногда для того, чтобы чего-то достичь достаточно вообще ничего не делать. Точнее, делать то, что совершенно не касается того, чего хочешь достичь. Рассеянная дева-одиночка, увлеченная охотой, любящая лошадей и собак… нет, она не сказала бы, что любила своих зверей так уж сильно, всего лишь умела о них заботиться. Но оказалось достаточно всего лишь пару раз активно поддержать беседу о новорожденных щенках, да демонстративно скучнеть, когда речь заходила о чем-то ином — и готово. При ней смело болтали о таком, чего она раньше и в голову взять не могла!

?Кривыми путями иду я к истине?, — думала она, когда эльдар, позабыв о ней, толковали о матери Феанаро. О чужаках с ранами фэа. И о ?подвиге? ее деда.

?Отлично, — горько думала она. — Что же это выходит… прав был мой старший дядя? Благословенный Эру правитель страхом заставил Финвэ вынести жестокий приговор, а сам остался вроде как ни при чем. После проклятый Единым Враг вместо того, чтобы вызвать на бой Манвэ, или там, Ильмарин обрушить, убил того, кто в этих высоких делах понимал хорошо, если десятую долю. А справедливый Судья, струсив возразить Королю, отыгрался на том, кто виноват меньше их всех, и на тех, кто вовсе ни при чем…

Да, прав был Феанаро — мы для них лишь игрушки. Захотел — сломал, захотел — выбросил…?

И так ли были ужасны творения Моргота? Неужто нельзя было просто выгородить угол в огромном мире, чтобы он там сидел и дальше не лез? Валар говорили — нельзя, но после всего, что она узнала, веры в благость Стихий у нее сильно поубавилось. Они на самом деле друг друга стоили — эти Высшие Силы, мелочные, как воробьи, дерущиеся из-за хлебных крошек.

Крошек, которыми были жизни ее семьи.

Когда свершилась победа и Враг был низвергнут в Пустоту, весь Валинор ликовал — а она сочла для себя белый цвет знаком траура, ибо ни ее дед, ни мать, ни старший дядя с двоюродными братьями, ни даже их вассалы не покинули чертогов Мандоса. Она молчала, конечно, кивая и улыбаясь, когда ликующие эльдар объятиями встречали возвратившихся родичей и друзей. Сердце ее болело — пусть вышли в жизнь Нолофинвэ и его дети, но она, привыкшая видеть незримое, замечала, как тени страданий ложатся на прежде счастливые лица, как змеи раздора ползут меж тех, кто прежде были родичами, возлюбленными, друзьями…

Победа не исцелила вражды, и не избыла проклятия. А жестокость кары отступникам не уменьшила боль потерь.