Глава двадцать восьмая (1/1)

Нижняя Галилея, Изреельская долина, октябрь 1183. Ветер задувал с запада, хлеща по воздуху полами пирамидальных шатров и принося с собой запах дыма и мяса, жарящегося на разведенных в лагере кострах. Те чадили в лицо из-под установленных на шестах навесов из плотной холстины и почти не спасали от безжалостно атаковавшей лагерь сырости. —?Мессир регент,?— ругались сквозь зубы и пехотинцы, хлюпающие водой в кожаных башмаках, и опоясанные рыцари, пытающиеся спасти от ржавчины драгоценные кольчуги. Особенно остро вопрос стоял для безземельных рыцарей, для которых кольчуга, меч и боевой конь-дестриер действительно были единственными ценностями. —?Кто же ведет войну, когда начинается сезон дождей? —?Зима в этом году пришла рано,?— качали головами воины-старожилы, словно пытаясь сказать, что мессир регент не так уж и виноват в незнании особенностей палестинской погоды. Как и в том, что египетский султан вновь принялся разорять франкские земли, вторгшись в Галилею и дойдя до самого Назарета. Говорили, будто находившийся в городе король принял это известие с удивительным спокойствием и приказал приготовиться к обороне на тот случай, если Салах ад-Дин решит брать Назарет штурмом. Султан по неизвестным франкам причинам отказался от этой мысли?— быть может, не хотел унижать себя поединком с умирающим, теперь не способным, по слухам, даже сесть в седло,?— разорил предместья города и вновь отступил от стен Назарета, направившись к горе Мон-Фавор в нескольких милях к юго-востоку. Рыцари об этом не знали, но Балдуин, получив известия о новом направлении наступления, сипло выругался, с трудом поставил ноги на низкую деревянную подставку?— словно это движение придавало ему сил?— и приказал послать за писцом. —?Там клюнийский монастырь*,?— объяснил король сидящей рядом на мягких бархатных подушках сарацинке. Та подперла щеку рукой, поставив локоть на колени и блеснув на свету красивым золотым перстнем с бледно-голубым, почти прозрачным топазом, и кивнула: —?Магометане на нем камня на камне не оставят. Армия Иерусалимского королевства, получив неприятные известия, спешно выдвинулась навстречу наступающему со стороны Дамаска противнику и столкнулась с ним близ источника Тубания у деревни Айн-Джалут. И мессир регент подвергся жесточайшей критике со стороны собственных соратников. —?Нужно бросить в атаку все наши силы! —?требовали бароны, графы и даже простые рыцари. —?Сейчас нельзя медлить! Разобьем проклятых сарацин, раз нам выпала такая удачная возможность! Ги де Лузиньян обдумал слова всех своих советников и командиров, в том числе и старшего брата-коннетабля, и приказал рыть оборонительные рвы. Благородные рыцари, которым вместо мечей предложили взяться за лопаты?— и не имело никакого значения, что копать будут пехотинцы и оруженосцы, а не сами рыцари,?— от такого предложения пришли в бешенство. —?За кого принимает нас этот выскочка? —?возмущались рыцари, разом припомнив Ги и его западное происхождение, и ту незначительную роль, что мессир регент играл в родном Пуату. Шестой сын сеньора де Лузиньян едва ли имел значительный опыт в командовании, куда чаще вынужденный покорно подчиняться старшим братьям, да и их военные силы не могли сравниться с целой армией Иерусалимского королевства. Уже немолодые, умудренные годами рыцари поговаривали, будто вóйска крупнее этого?— полторы тысячи рыцарей и более пятнадцати тысяч пехотинцев?— в Святой Земле прежде не собиралось, а потому с затаенным, никому не показываемым страхом ждали регентского провала и гибели большинства участников предстоящего сражения. Гибели в бою, гибели славной и желанной для любого благородного мужчины, но рисковавшей обернуться крахом для целого королевства. Мессир регент же повел себя куда более разумно, не решившись на открытую конфронтацию, да еще и со значительно превосходящим его силы противником. Ги и в самом деле не чувствовал себя уверенно во главе столь огромной армии, а потому понимал, что успеха Балдуина при Монжизаре ему не повторить. Бросившись в крупное сражение, как в омут, он лишь напрасно потеряет армию и откроет сарацинам дорогу на Иерусалим. Ги предпочел уйти в оборону и выжидать. —?Завязли мы тут, любезные братья,?— резюмировал как-то раз Ариэль, сидя поздним вечером перед чадящим под навесом костром. —?Намертво. Снаружи снова шел дождь, и косые струи били под навес, вымачивая всё, до чего только могли дотянуться, и заставляя пламя недовольно шипеть и плеваться красными искрами. Жослен молча выжимал мокрый, замызганный грязью край длинного сюрко с разрезами и воздерживался от обсуждения регентской стратегии и тактики. Находящий в тот момент в шатре регента Жерар де Ридфор был далеко не так миролюбив и прямо говорил о необходимости атаковать, опираясь обеими руками на массивный стол с расстеленной на всю столешницу подробной картой Святой Земли. —?Разведчики докладывают, что сарацины вновь готовятся отступить на север. Нужно ударить, мессир, как только они окажутся за пределами своих оборонительных укреплений. —?И спровоцировать их спрятаться обратно,?— сухо согласился коннетабль, не споря, впрочем, с самим планом. —?Вы правы, мессир де Ридфор, нам необходимо атаковать. Но за годы, проведенные в Святой Земле, я усвоил, что заманивание противника в ловушку?— это излюбленная тактика сарацин. У султана армия втрое больше нашей, поэтому не стоит рассчитывать, что он отступает из осторожности. Это западня! Маршал храмовников, вопреки уже сложившейся привычке, не стоял, а сидел, опираясь рукой на колено и почти не отнимая от посеревших губ кубка с водой. Последняя стычка с сарацинами?— такая же незначительная, как и все, на которые решался регент?— наградила маршала ударом сабли, рассекшем кольчугу на правом боку, после чего тот самым непотребным образом нарушил Устав, развернув коня и ответив врагу ударом древка, на котором развевалось знамя Ордена. Сенешаль до самого утра возмущался тем, что ни один рыцарь, будь он хоть самим Великим Магистром, не посмеет использовать Босеан, как оружие, а уж маршалу это и вовсе прямо запрещено Уставом, но другие рыцари, видевшие и удар, и текущую ручьем кровь?— алую на белой ткани сюрко,?— и гордо поднятую голову в тяжелом шлеме, остались почти равнодушны к нарушению правил. —?Однако маршал-то у нас железный,?— заявил кто-то из них тем же вечером, торопливо вгрызаясь в кусок жареного на костре мяса, сочащегося жиром и хрустящего на зубах аппетитной корочкой. —?Я рядом был, сам видел: весь бок в крови, лицо белое, как у мертвеца, а он спешился, как ни в чем не бывало, и пошел, даже ни разу не пошатнувшись. Да еще и приказы по пути отдавал. Эх, не прогадал наш Магистр, не прогадал! Лекарь молчал, зная, что стоило маршалу скрыться из виду в своей палатке, как он рухнул без сил от кровопотери, изрядно напугав окружавших его друзей и оруженосцев. После чего Ариэль долго ругался то ли на сарацин, то ли на лекарей, то ли на излишний маршальский героизм, Жослен сидел молча, сжимая сцепленные пальцы до побелевших костяшек, а Уильям изредка приходил в себя, просил воды и вновь проваливался в полусон-полубред, беспокойно мечась на мокром от пота черно-белом покрывале. Ему мерещилась мать, возникающая из ночного дождя и садящаяся рядом на самый край неуютной походной постели. Такая, какой он запомнил ее в день собственной акколады, с красиво заплетенными, покрытыми прозрачной вуалью белокурыми волосами и сияющими от гордости глазами. Не постаревшая ни на день. Голубой шелк тек по ее белым рукам прохладной родниковой водой, касаясь его разгоряченного лица, а подрагивающие губы складывались в печальную, полную нежности улыбку. Мой мальчик. Я с тобой, слышишь? Я всегда с тобой. Перед глазами мелькали размытые, словно он смотрел на них сквозь толщу воды, лица родни. Лорд Артур, смотрящий с недовольством и раздражением, как и всякий раз, когда ему докладывали о необузданности бешеного бастарда. Сестры, Элеонора и Эдгита, теперь казавшиеся ему неотличимыми друг от друга слепками с материнского лица, лишенными хоть какой-то индивидуальности. Элеонора, кажется, стала монахиней?— как забавно, что сразу двое детей Милдрэд де Шампер предпочли монашескую стезю, каждый свою,?— а Эдгита… промелькнула перед внутренним взором прежде, чем он успел вспомнить о ней хоть что-то и вновь провалился в темноту под надрывный плач провожающего его в Святую Землю Генри. А следом за Генри примерещилась женщина в полупрозрачной вуали, склоняющаяся над Уильямом и закрывающая его от мира, от холода и от дождя своими длинными черными волосами, едва прихваченными на затылке коралловой заколкой. Женщина, на лице которой явственно различались одни только раскосые медово-карие глаза, и полупрозрачная белизна ткани скрадывала ее тонкие черты, оставляя ему лишь смутный абрис щек и линии губ. Та женщина, что приходила к нему во снах после случайной встречи у храмовых дверей, наклоняясь к самому его лицу и почти касаясь губами его уха, чтобы прошептать: Уильям… Сарацинка в чадре. Еще совсем юная девушка в малиновом платье и с перевитыми розовым жемчугом косами, стоящая на коленях в Храме Соломона. Так как же… тебя звать, мое наваждение? Сабина. Сабина в наброшенной на волосы темной накидке, устало бредущая по дороге к Иордану. Сабина с лукавым, как у лисички, выражением лица, поднимающая подбородок, почти запрокидывающая голову и подставляющая губы для поцелуя. Сабина с красиво подведенными глазами, застывшая на пороге в лучах лунного света и смотрящая на него с невыразимой печалью. Я всегда желала тебе счастья. Сабина, какой он никогда ее не видел, взрослая женщина, окутанная длинными вьющимися волосами, черным водопадом струящимися до самых бедер по голубому шелку и золотому шитью. Как и положено жене рыцаря. Как и положено жене барона. Очнись! Я прошу тебя! Уильям, борись!

И тающая под взглядом пронзительно-голубых глаз, тающая среди красных крестов и белоснежных плащей, гремящих призывом вновь поднять блестящий на солнце меч. Ради других. Ради всех тех, кто не может защитить себя сам. Во славу и во имя Его. Не нам, Господи, не нам! Не мне, не… БОСЕАН! Уильям очнулся, будто от резкого рывка, дернувшего его за ворот камизы и швырнувшего обратно на постель, и со стоном схватился за раненый бок, даже зажмурившись от остро вспыхнувшей под повязкой боли. —?Не трогай рану,?— немедленно ввинтился в уши раздраженный голос Ариэля. —?Она у тебя и без того пренеприятная. —?Хвала Господу,?— куда более миролюбивым тоном заговорил Жослен. —?Мы уже начали всерьез за тебя опасаться. —?Не дождетесь… любезные братья,?— хрипло ответил Уильям, с трудом ворочая языком в пересохшем рту и часто моргая в попытке сфокусировать зрение и избавиться от размытых пятен перед глазами. —?Можно мне… воды? Воды, конечно же, дали. А при первой попытке подняться с постели обругали, не стесняясь в выражениях и не слушая заверений в том, что он чувствует в себе достаточно сил для того, чтобы хоть немного пройтись. Пришлось лежать до тех пор, пока орденский лекарь не смилостивился и с сухим кивком не разрешил Уильяму посещать военные советы, заявив напоследок: —?Если вы сейчас сядете в седло, мессир, или вздумаете упражняться на мечах с новобранцами, то рана откроется вновь. И будет стоить вам жизни. Я настоятельно прошу вас не рисковать. Ордену нужен командир. В конце концов, вы можете координировать войска и из ставки. Находиться непосредственно в гуще сражения для этого совершенно необязательно. Координировать, впрочем, было нечего. Мессир регент продолжал ограничиваться незначительными стычками, не поддаваясь на провокации султана. Рыцари начинали роптать всё громче. —?Мы здесь для того, чтобы сражаться, а не для того, чтобы рыть землю и выливать из шлемов дождевую воду! —?Хватит прятаться от магометан за рвами и насыпями! —?В бой! Разобьем прокля?тых нехристей! Ги упрямо продолжал выжидать. При малейшем оживлении со стороны врага бросал на него небольшие отряды, жалящие огромную сарацинскую армию, словно разозленные пчелы, но так и не вступил ни в одно крупномасштабное сражение. —?Трус! —?бесновали рыцари, желавшие видеть короля-победителя, а не короля-дипломата, ищущего компромиссы там, где их не могло и не должно было быть. Престиж регента падал всё сильнее с каждой минутой промедления. Госпитальеры воздерживались от споров, сенешаль тамплиеров, по воинственности больше напоминавший братьям де Лузиньян маршала, рвался в бой не меньше, чем мирские, жаждущие наживы рыцари, а маршал неожиданно для самого регента занял сторону нерешительного Ги, а не вспыльчивой рыцарской братии. —?Если мессир регент позволит говорить,?— заговорил Уильям, повторяя ту же фразу, что Ги слышал от него на одном из советов в Иерусалимском дворце, и де Лузиньян немедленно уставился на него настороженными светлыми глазами. Не иначе, как ожидал порицания и с этой стороны. Ты же на стороне Балдуина, говорил весь регентский вид и сильнее всего его взгляд. Ты же считаешь меня лишь временной заменой, пешкой на месте короля. —?Я согласен с вашим планом,?— продолжил Уильям, почти жалея, что не может прямо высказать де Лузиньяну всё, что думает о нем и о его недальновидности. Тамплиеры выше ваших глупых склок из-за короны. Тамплиеры будут оценивать ваши поступки, мессир регент, а не ваш нрав и привычки, а потому будут поддерживать правильные решения и не соглашаться с неправильными. Во всяком случае, я намерен делать именно это. —?Согласны? —?едва не растерялся регент. Сенешаль?— черт бы побрал этого де Ридфора, желающего получить всё и сразу и голову египетского султана на блюде?— принял скептичный вид, словно говоря, что для маршала должно быть постыдным поддерживание подобной нерешительной тактики. —?Разумеется, согласен,?— повторил Уильям, на долю мгновения приложившись к кубку с водой, чтобы промочить горло. —?Сами посудите, мессир, наша армия в разы меньше магометанской, погода, уж простите за прямоту, стоит на редкость отвратительная, и между двумя лагерями уже образовалось настоящее болото, в котором мы только впустую сгубим лошадей. Всё, что от нас требуется, так это не давать противнику грабить ближайшие поселения. И, если позволите, я посоветую отправить людей на север, в обход магометан, чтобы попытаться обрезать им поставки еды и фуража из Дамаска. Голод в такой огромной армии начнется быстро и избавит нас от необходимости понапрасну терять людей в сражениях. —?Пожалуй, я соглашусь с вами, мессир,?— сменил регент гнев на милость, но у Уильяма внезапно появилось подозрение, что де Лузиньяну и самому уже приходила в голову подобная мысль, просто он искал подтверждения у соратников. Вероятно, подумал маршал, де Лузиньян прекрасно понимает, что играет с огнем. Его осторожная тактика ради сохранения войска чревата бунтом в этом же войске. Иными словами, спасая армию и королевство, Ги обрекал себя на участь труса и не оправдавшего надежды полководца. Рыцари хотели сражения, даже если бы оно обернулось крахом и гибелью тысяч человек. Отказывая им в этом сражении, Ги одновременно с этим отказывал себе в уважении знати. Д’Ибелины, верно, ликовали. *** Весть об отступлении магометанских войск достигла Назарета на рассвете двадцатого дня после последнего столкновения франков с сарацинами близ Айн-Джалут. А вместе с ней пришли и слухи о никчемности регента королевства, об отсутствии у него необходимых рыцарю доблести и отваги и о неспособности этого здорового, находящегося в самом расцвете сил мужчины повторить хотя бы один из многих подвигов, ранее совершенных прокаженным мальчиком. —?Им не угодишь,?— сухо сказал король, когда слухи дошли и до него. —?Кого они хотят видеть на троне? Годфруа де Бульона*? Сабина пожала плечами, смахнула пылинку с королевской котты, подбитой мехом на воротнике и манжетах, и спросила: —?Регент выбрал неправильную… стратегию? —?Скорее уж тактику,?— поправил ее Балдуин. —?Стратегия у него была более, чем верна, а вот исполнение… Он не учел, с кем столкнулся. И я говорю не о магометанах. Может, Ги и выиграл у сарацин, но он проиграл в стычке с собственными рыцарями и не сумел удержать их в узде,?— король недовольно качнул головой, подпер ее рукой с двумя оставшимися пальцами и решил. —?Я должен вернуться в Иерусалим. Пока споры между баронами не зашли слишком далеко. Сабина молча кивнула, приказала служанкам паковать вещи и мебель и ни с чем не спорила до самого Иерусалима, когда Балдуин, услышав, что впереди уже видны неприступные кипенно-белые стены, неожиданно заявил, что въедет в город верхом, а не в закрытых от чужих пристальных взглядов носилках. —?Нет! —?возмутилась Сабина, рефлекторно дернув поводья, когда наклонилась к королю с седла, придерживая край скрывающих его белых занавесей с золотыми крестами Иерусалима. Белая арабка недовольно заржала, встряхивая гривой, и сделала шаг в сторону от носилок, поскользнувшись одним из копыт на размытой дождями дороге, но всё же удержав равновесие. Сабину тряхнуло в седле, заставив схватиться рукой за переднюю луку, всегда казавшуюся ей чересчур низкой по сравнению с боевыми седлами тамплиеров. —?Да,?— просипел Балдуин. —?Они должны меня видеть. Меня, а не мои носилки. —?Ты не можешь даже ходить без посторонней помощи,?— прошипела Сабина безо всякого снисхождения. —?Хочешь убить себя раньше времени, пытаясь что-то доказать своим прокля?тым баронам? —?Не хочу,?— согласился король. —?Но сейчас я должен показать, что всё еще в силе. —?А если ты рухнешь с седла на глазах у толпы? —?продолжала шипеть Сабина, безуспешно пытаясь разглядеть выражение его лица под полупрозрачной тканью. —?Не рухну,?— сухо пообещал Балдуин не то ей, не то самому себе. —?Я прошу тебя… —?Я. Сяду. В седло,?— отчеканил король с почти позабытой Сабиной силой в сиплом надтреснутом голосе. —?И я въеду в свой город, как правитель, а не как умирающий. Сабина так и не сумела убедить его не мучить себя понапрасну. Балдуин оседлал любимого белого жеребца?— одному Господу было известно, каких трудов ему это стоило?— и отослал возмущенную сарацинку к другим женщинам, окружив себя широкоплечими рыцарями в отполированных до блеска кольчугах. Сабине же не осталось ничего иного, кроме как подчиниться и внимательно следить глазами за королевской фигурой, закутанной с ног до головы в светлую?— белую с золотом под цвет герба королевства?— ткань. —?Господь всемогущий, сколько в нем силы! —?заявил Бернар, разглядев подслеповатыми глазами гордо въезжающего во двор своего дворца короля. —?Будь у нас хотя бы дюжина таких рыцарей, как он, и прокля?тые магометане даже думать бы не смели о нападении. Спешился Балдуин, лишь когда убедился, что за его спиной закрылись ворота и собравшиеся на улицах жители города уже не в силах разглядеть короля. Один из подбежавших к белому коню рыцарей предложил руку в кожаной перчатке, а потом и вовсе подставил плечо почти рухнувшему и с трудом удержавшемуся на ногах королю. —?Созовите,?— велел Балдуин, задыхаясь и сжимая рукой золотой аграф подбитого светлым мехом плаща,?— королевский совет. Я желаю услышать отчет о сражениях у Айн-Джалут. Бернар, услышав о приказах, раздаваемых едва успевшим войти во дворец королем, немедленно отрядил обоих сыновей. Младший, по-прежнему служивший при дворе пажом и всё чаще мелькавший возле королевского племянника?— разумеется, по приказу мудрого отца,?— с энтузиазмом бросился вглубь белокаменных коридоров на поиски тех баронов, что находили в самом дворце. Старший, которому пришлось седлать коня, проворчал себе под нос что-то недовольное, но подчинился. Бернар проводил его взглядом до самых дворцовых конюшен и решил, что пора подыскивать мальчику жену. Мужчина, в отличие от женщины, мог вступать в брак в любом возрасте, не боясь осуждения в глазах общества, а потому Бернар не давил на Жасинта по молодости лет. Но теперь, когда сын уже приближался к тридцатипятилетию, Бернар решила, что его наследнику довольно ходить холостяком и проводить время в обществе доступных служанок и продажных девиц. Пора бы подумать и о собственных наследниках, к которым однажды перейдет их фьеф. Баронский совет собирался медленно, и поначалу король довольствовался лишь обществом матери и дяди, бывшего, к тому же, сенешалем королевства?— и известного в первую очередь своей удивительной жадностью?— Жослена де Куртене. А также молчаливым присутствием смиренно стоящего?— почти притаившегося?— у высокого стрельчатого окна престарелого рыцаря, видевшего жизнь и смерть уже четверых иерусалимских королей и собиравшегося пережить и пятого. Следом, когда посланник добрался до Храмовой Горы, на поклон к королю явились тамплиеры: утомленный, постоянно прикрывающий глаза Великий Магистр, ушлый сенешаль и белый, как смерть, маршал, при каждом неосторожном движении рефлекторно вскидывающий руку к правому боку. Видно, рана у него была тяжелой, но Бернар, никогда не испытывавший теплых чувств к храмовникам, к этому конкретному рыцарю и вовсе относился с неприязнью. Ставленник Одо де Сент-Амана и командора Льенара де Валансьена, будь неладны все трое! А затем из-за низкой, почти неприметной дверцы за украшавшими стену белоснежными драпировками появился изящный силуэт с тяжелым подносом в руках, разом заставив Бернара позабыть и о баронах, и о тамплиерах. Она прошла, словно королева, почти невесомо ступая по ковру белыми, расшитыми золотой нитью башмачками и гордо подняв голову в обрамлении пышных черных локонов, вместо того, чтобы робко потупиться, как и положено королевской служанке. На холеном молодящемся лице Агнесс де Куртене промелькнуло недовольство при виде широких, сужающихся у лодыжек шальвар и свободной магометанской туники, скроенных из мягкой белой шерсти и украшенных, как и башмачки, изящным золотым шитьем. А сарацинка если и заметила неприязненный взгляд, то даже бровью не повела, неторопливо расставляя на столе украшенные позолотой кубки, пару тяжелых, отполированных до блеска кувшинов с прохладным шербетом и сладости в низких вазочках, пестрящих самыми разнообразными узорами и напоминающих тонкое кружево из серебристого шелка. —?Ступай,?— просипел король в ответ на вопросительный взгляд медовых глаз, но уйти далеко это неприступное создание не успело. Сарацинка повернулась на пятках, скользнула взглядом по собравшимся в зале мужчинам, и пусть Бернар стоял не слишком близко к столу, но он был готов поклясться: как бы ни старалась эта упрямица скрыть свои чувства, ее изогнутые брови и сжатые в линию губы дрогнули в растерянности при виде откинувшегося на спинку кресла и держащегося за раненый бок маршала тамплиеров. —?Принести вам вина, мессир? —?спросила сарацинка, внимательно глядя на белое лицо храмовника с темными кругами под глазами и заострившимися скулами. Спросила спокойно, без единой эмоции в голосе?— вежливое желание услужить рыцарю и ничего более, как и положено служанке,?— но этот взгляд… Этот прокля?тый взгляд, которого никто, кроме Бернара, не замечал, потому что никто не знал, куда нужно смотреть. —?Даже магометанские лекари, в том числе и сам Авиценна, признают пользу красного вина при кровопотере. —?Если вас не затруднит,?— ответил храмовник тихим ровным голосом, но в его ответном взгляде, устремленном на гибкий белый силуэт, вдруг промелькнуло что-то такое?— что-то настолько печальное и… нежное,?— отчего Бернару захотелось вызвать маршала на поединок. И насадить его голову на копье, чтобы никогда больше не видеть таких взглядов. Она могла бы быть законной женой. Неужели вместо этого она всё равно предпочла участь шлюхи? —?Не затруднит, мессир,?— по-прежнему спокойно ответила сарацинка, но от ее почти ласкового взгляда сделалось невыносимо тошно. Он ведь прекрасно помнил этого храмовника. Помнил, как тот еще семь лет назад появился под стенами Баальбека и с тех пор постоянно возникал возле короля. И возле нее, презрительно кривившей губы, когда Бернар пытался объяснить ей, что тамплиеры не мужчины. Что этот храмовник не в силах дать ей и трети того, что может дать сам Бернар. А она отказывалась снова и снова, поворачивалась спиной и не желала даже слушать его признаний. У меня было две жены. Одна умерла первыми же родами, а вторая подарила мне шестерых сыновей, из которых выжили лишь двое. Одна была дочерью рыцаря из соседнего фьефа, а другую мне подарила за верную службу сама королева Мелисенда*. Но ни одну из них я не любил так, как тебя, безродную сарацинку, не пожелавшую стать мне утешением в старости. Он не слушал, о чем говорит король, пропустил весь разговор с регентом?— закончившийся тем, что Ги де Лузиньян счел себя оскорбленным недоверием со стороны короля, а сам Балдуин почувствовал раздражение, видя, что слухи не лгут и что мужчина, которому он согласился доверить собственную сестру, и в самом деле оказался неспособен управиться с горсткой своевольных баронов,?— и опомнился, только когда король неожиданно завел речь о замужестве другой своей сестры. На что ему этот брак??— даже растерялся Бернар, пытаясь понять ход королевских мыслей. Балдуин всегда поддерживал и, очевидно, будет поддерживать и впредь права своего племянника. Ребенка от родной сестры, а не единокровной. А замужество Изабеллы рано или поздно должно было привести к появлению у нее собственных детей, имевших право на корону Иерусалима. Неужели короля настолько разозлило бездействие зятя на полях сражений, что теперь он сам?— намеренно, с полным пониманием того, чем рискует обернуться его затея?— создавал противоборствующую Ги де Лузиньяну коалицию? Тот едва ли желал большего, чем вывести принцессу Изабеллу из-под влияния матери и отчима, да и не зря Бернару уже приходило в голову, что жениха для принцессы всё же выбирал не регент, а сам король. В память о прежнем коннетабле Онфруа де Тороне, погибшем недалеко от брода Иакова в попытке защитить Балдуина от магометанских стрел. Или же… Нет, решительно никому на всем белом свете не удалось бы понять, чем порой руководствовался прокаженный король, принимая то или иное решение. Хотел уравновесить ситуацию, при которой вся власть оказывалась в руках Сибиллы и ее непутевого муженька? Напоминал регенту и баронам, что у короля есть еще одна сестра, за которой стоят Балиан д’Ибелин и его византийская принцесса, вызывавшая у Бернара раздражение еще в те годы, когда она была женой Амори? Прямо заявлял, что если Ги де Лузиньян допустит еще одну промашку, то Балдуин самолично поддержит Изабеллу в обход Сибиллы? Как еще это было понимать, если в какой-то момент король повернул скрытое тканью лицо в сторону замершей возле его кресла сарацинки и сказал, что желает ее участия в этой непонятной Бернару авантюре с замужеством принцессы? —?В свите моей сестры будет достаточно благородных женщин,?— просипел король, и Бернару показалось, что Балдуин усмехается под этой полупрозрачной тканью, прячущей уродующие его язвы. —?Но я предпочту, чтобы там была еще и женщина разумная и практичная. В которой я буду твердо уверен. Сарацинка промолчала и лишь склонила голову в почтительном поклоне?— порой она всё же вспоминала о своем низком происхождении, переставая вести себя так, словно была равной даже королю Святой Земли,?— а Балдуин повернул голову в сторону тамплиеров?— откуда, спрашивается, он знает, где они сидят? Сарацинка подсказала, передавая кубок с шербетом, или он всё же еще что-то видит? —?и продолжил: —?Мессиры, я полагаю, что в столь неспокойное время никто не сможет оградить мою сестру от беды лучше, чем это сделают рыцари Храма. Кому из числа орденских братьев вы бы доверили подобную миссию? Великий Магистр повернул утомленное лицо к маршалу, слабо кивнувшему в ответ на вопросительный взгляд?— принесенный сарацинкой кубок вина вернул ему подобие румянца и блеск в глазах?— и заговорившему всё тем же негромким ровным голосом: —?Жослен де Шательро, Ваше Величество. Родом из Аквитании, служит в Ордене уже четырнадцать лет. Зарекомендовал себя хорошим бойцом, в серьезных нарушениях Устава не замечен. Возможно, Ваше Величество его помнит. Король отрывисто кивнул, и рыцарь закончил фразу, прежде чем сделать еще один небольшой глоток из кубка. —?Остальных рыцарей я отберу самолично. —?Полагаюсь на вашу мудрость,?— согласился Балдуин и перешел к обсуждению менее насущных проблем. Что ж, думал Бернар, переводя взгляд с белого силуэта сарацинки на такой же белый, за исключением алого креста, силуэт маршала тамплиеров. Ничего, уж он придумает, как присоединить к свите Изабеллы своего сына, чтобы разбавить это монашечье царство. И чтобы проследить за сохранностью упрямой сарацинки на тот случай, если маршал передумает и самолично возглавит эскорт принцессы. *** В сотнях миль от Иерусалима тем временем происходили события, вновь поставившие королевство под удар после того, как Ги де Лузиньян пожертвовал собственным престижем и уважением баронов, чтобы вынудить Салах ад-Дина отступить обратно в Дамаск. Безрассудный лорд Трансиордании Рено де Шатильон по частям перевозил на верблюдах построенные в замке Керак галеры, держа путь к Красному морю, также называемому франками морем Мекки*, а магометанами?— Аль-Бахр Аль-Ахмар, и к заливу Айлу*. Собранные на побережье галеры быстро спустили на воду, и убежденные в собственной вседозволенности и непобедимости франки отправились грабить корабли и египетские порты, пока сам Рено предпочел взять в осаду принадлежавший магометанам прибрежный город Айлу. —?Посмотрим, что теперь скажет наш благочестивый султан,?— хохотал мятежный барон, маневрируя двумя оставшимися у него галерами, топя стоящие в гавани сарацинские суда и стремясь нанести как можно бóльший урон застигнутому врасплох городу. Пока три других корабля стремительно рассекали воды Красного моря, набрасываясь на всё, что казалось им легкой и богатой добычей. —?Нечестивые кафиры! —?в сердцах выругался брат Салах ад-Дина аль-Адиль, когда его слуха достигли вести о чинящих произвол франках. —?Они… —?лепетал напуганный гневом повелителя слуга, сообщивший ему столь неприятные известия. —?Говорят, будто они намерены напасть на Мекку и похитить тело самого Пророка. Говорят, франков видели и на побережье неподалеку от Медины. Этого аль-Адиль, как любой правоверный, уже стерпеть не мог. Атаковать два наиболее священных для магометан города, угрожать величайшим святыням Ислама и полагать, что султан и его братья оставят подобное святотатство безнаказанным? Самого лорда Трансиордании спасло то, что ему вскоре наскучило кружить вокруг Айлу, и безрассудный барон поспешил вернуться в Керак, где уже готовились к свадьбе его пасынка и принцессы Изабеллы. Других же неверных выслеживали в течение многих недель и загнали в ловушку пустыни и жажды, когда аль-Адиль переправил из Каира весь свой флот. И окружил врагов кольцом, из которого не было иного выхода, кроме как сойти на берег. Пески Египта, отсутствие карт и быстро закончившиеся запасы воды сломили франкских пиратов за считанные дни, и те предпочли сдаться на милость разъяренных правоверных. Милости не последовало. —?Казнить всех,?— приказал султан звенящим от ярости голосом, когда скорбные вести дошли и до него. —?И пусть все наши подданные увидят, какова кара за осквернение нашей веры. В каждом городе, в каждом поселении, над которым я имею власть! Пусть прольется кровь этих нечестивцев. Пусть земля будет избавлена от их мерзости, а воздух?— от их грязного дыхания! * Пусть их забьют, как скот, приносимый в жертву Аллаху! Приказ султана был выполнен незамедлительно, а все междоусобные войны между правоверными?— позабыты. Франки, прокля?тые кафиры?— вот кто был настоящей угрозой, требующей немедленного искоренения. Исламский мир замер в ожидании, а Салах ад-Дин вновь обратил свой взор на Иерусалимское королевство. На трансиорданский замок Керак, в котором затаился Рено де Шатильон.__________________________________________________________________Примечания к части:*Клюнийская конгрегация?— монашеская конгрегация с центром в монастыре Клюни, ветвь бенедиктинцев, созданная в X веке и просуществовавшая вплоть до Французской революции.*Годфруа де Бульон, также называемый Готфридом Бульонским (ок. 1060, Булонь?— 18 июля 1100, Иерусалим)?— один из предводителей Первого Крестового похода и по факту первый христианский король Иерусалима, предпочитавший именоваться Защитником Гроба Господня.*Мелисенда Иерусалимская (ок. 1101?— 11 сентября 1161)?— дочь Балдуина II, королева Иерусалима с 1131 по 1153 год, регент при своем старшем сыне Балдуине III в 1153–1161 годах. Балдуину IV она приходилась бабушкой по отцовской линии.*Море Мекки (лат. Mare Mecca)?— одно из европейских средневековых названий Красного моря.*Под заливом Айлу подразумевается залив Акабы в Красном море. У меня нет прямых доказательств, что в XII веке залив назывался именно так, но город Айлу стали называть Акабой уже после падения Иерусалима и впоследствии под этим же названием стал известен и сам залив. Поэтому я рискнула предположить, что и до этого периода залив и город носили одно и то же название.*"… султан потребовал кары за ?беспрецедентное чудовищное? преступление латинян и, согласно арабскому свидетельству настоял, чтобы ?земля была избавлена от их мерзости, а воздух?— от их грязного дыхания?." (Томас Эсбридж, ?Крестовые походы. Войны Средневековья за Святую Землю?)Касательно набега Рено де Шатильона существует некоторая путаница. Жан Ришар в своей монографии ?Латино-Иерусалимское королевство? пишет, что набег происходил через несколько месяцев после столкновения в Изреельской долине, что лично я считаю невозможным, поскольку именно этот набег стал причиной осады замка Керак в конце 1183 года. В то время как Томас Эсбридж утверждает, что набег был совершен в конце 1182?— начале 1183, но тогда возникает вопрос, почему Саладин, вероятнее всего видевший в этой разбойничьей выходке личное оскорбление, ждал целый год, прежде чем призвать барона к ответу. Я склонна полагать, что и события в Изреельской долине, и пиратство в Красном море происходили примерно в одно и то же время. Более того, Томас Эсбридж утверждает, что в христианских хрониках набег Рено де Шатильона вообще не был отражен, потому как иерусалимские и западные хронисты ничего о нем не знали. Поскольку в мусульманских хрониках летосчисление ведется от Хиджры, это объясняет возможную ошибку при переводе дат на григорианский календарь, произошедшую по причине того, что в основе мусульманского календаря лежит лунный год, который на 10-12 суток короче солнечного, лежащего в основе григорианского календаря.