Глава двадцать шестая (1/1)

Наблус, год 1183, поздняя весна. Вдовствующая королева Иерусалима скомкала письмо в правой руке, безжалостно сминая пергамент длинными смуглыми пальцами, и в гневе отшвырнула послание в сторону. Душный воздух хлестнуло широким верхним рукавом из вишневой парчи, и в разрезе сверкнул тонкой вышивкой нижний, из розоватого шифона. —?Как он смеет?! —?спросила Мария звенящим голосом, и подкрашенные кармином губы исказила гримаса сродни тем, что появляются на лицах воинов во время сражений. —?Он даже не король, чтобы… чтобы…! —?Мария осеклась, не в силах подобрать слова, чтобы описать переполнявшую ее злость, и схватилась пальцами за виски. Вишневые глаза беспокойно двигались под опущенными веками с дрожащими ресницами. —?Он регент королевства,?— ответил, не повышая голоса, Балиан, постукивая пальцами по резному подлокотнику кресла. —?Регент,?— прошипела Мария с отвращением, принявшись мерить шагами пространство перед длинным столом из светлого, будто золотящегося на свету дерева. —?Глупец, которого, словно слепого щенка, науськивают его брат-коннетабль и Агнесс де Куртене! А ведь Амори де Лузиньян женат на твоей племяннице! Так почему же он поддерживает кого угодно, но только не д’Ибелинов?! Балиан равнодушно пожал плечами. По шитью на длинной светлой котте, стянутой на поясе перевязью меча, побежали солнечные блики. Мария недовольно поджала губы и скрестила руки на бурно вздымающейся груди. —?Регент,?— повторила вдовствующая королева, и в ее грудном голосе появились нотки одновременно и задумчивые, и оценивающие. —?Вот уж не думала, что буду молиться ежечасно, чтобы Балдуин наконец оправился. Готова поклясться, его собственная мать столько не молится! Беда обрушилась на Иерусалим, когда тот ждал этого меньше всего. Король провел в походе несколько месяцев, успешно отбивая одну атаку сарацин за другой. Снял осаду с Бейрута, вновь разрушил Бейт-джин, уже познавший гнев франков в первый год правления Балдуина, вернул захваченный несколькими месяцами ранее Хабис Джалдак. С каждой новой победой призрак Монжизара вставал за спиной у идущей по Святой Земле армии, и многим казалось, что темные времена, грозящие гибелью всему королевству, наконец-то прошли. Минула тихая спокойная зима, и успокоившиеся, сделавшиеся непозволительно беспечными рыцари и бароны почти не замечали того, с каким трудом король теперь садится в седло. Только когда Балдуин рухнул без сил на ступени своего дворца, они поняли, что Господь по-прежнему гневается на них. Поначалу никто даже не понял, что произошло. Не сразу расслышал за шумом и гамом десятков голосов пронзительный крик, разорвавший пыльный от хамсина воздух. Женщина?— сарацинка в темном шелковом блио с разрезными рукавами?— кричала, как раненный зверь, схватившись тонкими пальцами за плечи в золоченной кольчуге, а король лежал, уронив голову в закрывающей лицо полупрозрачной ткани на холодную мраморную ступень. —?Лихорадка,?— только разводили руками лекари в ответ на все вопросы. Даже спешно примчавшаяся из Аскалона Сибилла?— уже почти королева Иерусалима?— не смогла добиться от них ничего иного. Святая Земля затаила дыхание, ожидая исхода болезни?— оправится ли и без того обессилевший от проказы король или уже не сумеет подняться вновь,?— а право регентства над королевством передали мужу Сибиллы Ги де Лузиньяну. И теперь тот писал вдове прежнего короля, желая выдать замуж принцессу Изабеллу. —?Одиннадцатилетнюю девочку! —?бушевала Мария, мечущаяся от одной стены с голубоватой шелковой драпировкой к другой. —?Какой прок в этом замужестве, если она еще не женщина?! Или они вздумали покалечить мою дочь, чтобы она не могла родить детей, которые помешают Сибилле?! —?Онфруа де Торон не тронет ее раньше срока,?— ответил Балиан, сцепляя пальцы в крупных перстнях. —?Онфруа де Торон! —?прошипела Мария, останавливаясь и разворачиваясь лицом к безмятежному мужу. —?Ни на что не годный мальчишка, которого и в рыцари еще не посвятили! Какой прок Изабелле от такого мужа?! Моей дочери нужен мужчина, как ты или Балдуин, а не такой же ребенок, как она сама! —?Я польщен, что ты считаешь меня достойным руки принцессы Иерусалима,?— ответил барон с едва заметной улыбкой. —?Но не буду отрицать, что для твоей дочери я, пожалуй, уже староват. Мария вновь скрестила руки на подчеркнутой вишневой парчой груди и недовольно поджала губы. —?Ты не слушаешь меня! —?возмутилась вдовствующая королева и добавила дрогнувшим от горечи голосом. —?Амори тоже не слушал. Снисходил до меня не чаще одного раза в год, предпочитая советы даже безземельных рыцарей, но только не собственной жены. —?Я слушаю,?— не согласился Балиан, нехотя поднимаясь из резного кресла, и расцепил пальцы, протягивая руку ладонью вверх. —?А что до короля Амори, то он, верно, был весьма недалек и как муж, и как правитель, если так и не сумел понять, какое сокровище оказалось в его руках благодаря милости византийского императора. Мария помедлила, обиженно сжимая губы, но руку всё же приняла, обогнув стол и стиснув ладонь мужа унизанными изящными перстнями пальцами. —?Я не отдам Изабеллу какому-то неопытному мальчишке,?— заявила королева, позволяя Балиану привлечь ее к себе. Голова с тяжелой, скрепленной десятком золотых заколок прической давила на плечо, словно кольчужное плетение доспеха. —?Ги де Лузиньян всего лишь регент, а Балдуин… —?Это делается с его одобрения,?— не согласился Балиан, обнимая свободной рукой талию под жесткой вишневой парчой. Даже родив пятерых детей?— двоих первому мужу и еще троих второму?— и уже приближаясь к тридцатилетию, Мария так и не утратила своей хрупкости, скорее обретя сходство фигуры с изящными песочными часами, чем действительно располнев. Тоненькая юная девочка, появившаяся когда-то при дворе Иерусалимского короля, превратилась в женщину, от которой не мог отвести взгляда ни один здоровый мужчина. И к которой мог прикоснуться только барон д’Ибелин. —?Балдуин болен, но еще не умер,?— продолжал Балиан, пока вдовствующая королева обдумывала требования королевского регента, нахмурив тонкие черные брови. —?А Сибилла предана брату куда больше, чем матери или даже мужу. Де Лузиньян должен был хотя бы поставить короля в известность, прежде чем пытаться выдать Изабеллу замуж за кого бы то ни было. Иначе он рискует рассориться не только с Балдуином, но и с собственной женой, а без нее он ничто. —?Но мальчишка без военного опыта…! —?бросила Мария, ничуть не успокоившись. Не для такого мальчишки она растила Изабеллу. Что может сделать Онфруа де Торон против Ги де Лузиньяна и той толпы прихлебателей, что собралась вокруг этого бахвала-регента? Ее муж был совсем иного мнения. Мария, будучи женщиной, давно смирилась, что последнее слово в споре чаще всего оставалось за мужчинами. Балиан, будучи бароном и опоясанным рыцарем, привык, что последнее слово оставалось именно за ним. —?Мальчишка без опыта и уверенности в себе будет послушен и легкоуправляем. Разве не этого ты хочешь? К чему тебе зять, у которого на всё будет свое мнение и который примется перечить тебе? Нам? А когда Изабелла станет королевой, она сможет развестись, как это сделал в свое время ее отец, и мы найдем более подходящего мужчину на роль короля. Вдовствующая королева нахмурила брови, устремив взгляд куда-то в сторону, сквозь длинную светлую столешницу, и закусила нижнюю губу. Затаиться и выжидать. Снова выжидать. Одному Господу было ведомо, как сильно ей опротивело это ожидание. Она ждет уже девять лет, ждет с самой смерти Амори, и ее терпение отнюдь не безгранично. —?Так мне, значит, уступить? —?сухо спросила Мария, зная, что сейчас Балиан откажется решать вопрос силой. И жалея об этом, как никогда. Еще не время, явственно говорили ей темно-карие глаза с ранними, скорее от солнца, чем от возраста, морщинками. Нам следует подождать, моя дорогая. Дай мальчику спокойно отойти в мир иной. Будь милосердна к умирающему. Ведь ты всё равно не сможешь ничего сделать, пока он на троне. Отдать Изабеллу… Как ее саму когда-то отдали незнакомцу на два десятка лет старше нее? Быть может, оно и к лучшему, что Онфруа де Торон так молод и сам еще почти что ребенок? Изабелле будет куда легче найти в нем не только мужа, но и союзника. А если нет… Что ж, у Марии был собственный муж и союзник, готовый помериться силой с партией Агнесс де Куртене и ее беспечной дочери. И ждущий этого с не меньшим нетерпением, чем сама Мария, пусть он и любит убеждать жену в обратном. —?И что же мы напишем Ги де Лузиньяну, господин барон? —?спросила вдовствующая королева, решив наконец сменить гнев на милость. Рано или поздно Изабелле всё равно бы пришлось выйти замуж. И скорее рано, раз в ней кровь иерусалимских королей и византийских басилевсов. —?Мы согласимся на этот брак. Мы позволим де Лузиньяну думать, что он полностью владеет ситуацией. —?Хорошо,?— ровным голосом согласилась Мария и чуть склонила голову с тяжелой прической набок, вновь заметив тень того оценивающего прищура, с которым Балиан когда-то смотрел на ее дочь. —?И о чем теперь думает барон? —?Барон думает о том, что ему не помешал бы еще один сын. После Жана, которому вскоре должно было исполниться пять, были две девочки. Очаровательные, но всё же девочки. Повзрослев, они едва ли возьмут в руки меч и станут рубить головы сарацинам, защищая свои земли и людей. Впрочем, как знать? С такой матерью. —?На всё воля Господа,?— туманно ответила Мария и улыбнулась подкрашенными кармином губами. Ей тоже не помешал бы еще один сын. Изабелле не помешал бы еще один брат.*** Во дворце Иерусалимских королей тем временем шел спор иного рода. Регент королевства Ги де Лузиньян, щеголеватый красавец в длинной, густо расшитой светлыми узорами синеватой котте, лениво потягивал вино из украшенного рубинами кубка и взирал на спорщиков со снисходительностью в широко посаженных светлых глазах. —?Этого зверя необходимо приструнить! —?гремел один из баронов, не стесняясь подкреплять свои слова ударом кулака по длинному темному столу, за которым любил проводить военные советы король Балдуин. —?И немедленно, пока он не вверг всех нас в геенну огненную! Спустя семь лет после того памятного для многих из них вечера, когда Балдуин принял решение выкупить из плена бывшего князя Антиохии и нынешнего лорда Трансиордании, разговор вновь велся об этой неприятной не только для сарацин, но и для многих франков личности. —?Если Рено де Шатильон продолжит бахвалиться своими планами напасть на Мекку, магометанские эмиры призовут себе на помощь самого дьявола, только бы быть уверенными, что не оставят и камня на камне ни от замка Рено, ни от самого Иерусалима! —?Полно вам сотрясать воздух столь страшными словами, мессир,?— по-змеиному мягко, почти слащаво ответил взбудораженному барону сенешаль Ордена Храма Жерар де Ридфор. Балдуину было свойственно прислушиваться к тамплиерам, и Ги полагал, что и для него самого это не будет лишним. —?Все мы сейчас с содроганием ждем новостей из Назарета, куда удалился наш достопочтенный монарх, но не стоит поддаваться беспричинной тревоге и в других наших тяготах. Маршал храмовников, рослый широкоплечий мужчина, возвышавшийся над большинством баронов подобно осадной башне?— и, быть может, потому предпочитавший не сидеть за столом, а стоять чуть в стороне от него?— на долю мгновения сощурил холодные светлые глаза. Фламандец де Ридфор, выходец из небогатой семьи, вступил в ряды тамплиеров всего три года назад, в короткие сроки завоевав уважение многих орденских братьев и несколько месяцев назад без особого для себя труда заняв один из самых высоких постов в Ордене. Ги де Лузиньян, поначалу не чувствовавший себя достаточно уверенно в роли регента целого королевства, полагал возвышение де Ридфора вполне заслуженным и находил его советы неизменно разумными, а обращение?— почтительным. А потому видел причину маршальского недовольства лишь в стремительности де Ридфорова взлета. Вероятно, рыцарь, служивший?— насколько это было известно самому Ги?— в Ордене уже без малого четырнадцать лет и получивший маршальский перстень менее года назад, считал де Ридфора выскочкой, незаслуженно находящимся в доверии у Великого Магистра. Впрочем, рассуждал Ги, маршалу ли де Шамперу так полагать, если сам он, по многочисленным слухам, находился в фаворе у Балдуина. Который, едва оправившись от тяжелого приступа лихорадки, предпочел перебраться из взбудораженного Иерусалима в более спокойный Назарет, и привечаемый им храмовник лишился большинства своих… привилегий. Ги, увы, не принимал в расчет тот факт, что Балдуину с его живым и острым умом было не свойственно приближать к себе людей из одной лишь мимолетной королевской прихоти. И что рыцарь-тамплиер мог привлечь его внимание, только показав себя преданным воином или умелым полководцем. А лучше?— обеими этими ипостасями разом. Ги де Лузиньян, увы, не принимал в расчет очень многого, иначе не стал бы отмахиваться от выходок Рено де Шатильона, невольно соглашаясь с миротворческими словами сенешаля де Ридфора. —?Как сообщают наши разведчики,?— напомнил регент с подчеркнутым кивком в сторону коннетабля королевства,?— Салах ад-Дин прочно увяз под стенами Алеппо. А пока султан предпочитает воевать с собственными иноверцами… —?Он недолго будет с ними воевать, если Рено де Шатильон не придержит своих лошадей! —?немедленно вскинулся давний противник выкупа Рено из плена. —?Не забывайтесь, барон! Вы говорите с мессиром регентом! Королевский совет Ги, увы, тоже не контролировал, и его участники позволяли себе перебивать и друг друга, и самого регента. Коннетабль уже вознамерился осадить обоих спорщиков, но не успел раскрыть рта. Вмешался маршал Храма. —?Если мессир регент позволит говорить,?— начал тамплиер, не повышая ровного глубокого голоса и вместе с тем без труда заглушая спорщиков,?— христианам тоже свойственны распри и междоусобицы. Христианским королям они, пожалуй, свойственны едва ли не более, чем всем их собратьям по вере вместе взятым. Но вспомните, сколько благородных рыцарей и вельмож Англии, Франции и Нормандии откинулись на зов Иерусалима немногим менее ста лет назад. Среди них были сын короля Вильгельма, завоевавшего английский трон, и брат Филиппа Французского. У этих мужей, без сомнения, хватало забот в собственных владениях, но они оставили земли и замки и направились в Святую Землю, рискуя в этом тяжелом походе не только своими богатствами, но и самой жизнью. Ибо для христиан никогда не будет ни одной святыни, ни одного храма и ни одного места паломничества значимее Иерусалима. Ги невольно поднял светлую бровь, не совсем понимая, к чему столь длинное и пламенное вступление о ценности Святого Града в глазах христиан всего мира. По губам стоящего рядом с его креслом коннетабля скользнуло подобие снисходительной улыбки. Храмовники, братец. Что с них взять? Маршал если и заметил тонкую насмешку, то виду не подал. Впрочем, Ги не без основания полагал, что де Шампер заметил. От этого тамплиера попробуй скрой свои мысли и истинные чувства. —?А теперь задайте себе вопрос, мессир регент,?— по-прежнему почтительно продолжал храмовник, но Ги все же уверился, что насмешка была увидена и не пришлась гордому маршалу по нраву. —?Какая святыня сарацин придет вам на ум, если вы пожелаете сравнить их верование с нашим? Господь и Аллах, Иисус и пророк Мухаммед, Иерусалим и… —?Мекка, я полагаю,?— осторожно предположил Ги и невольно скосил глаза на коннетабля. Тот вновь напустил на себя непроницаемый вид, не позволяя понять, что думает об этом разговоре. —?Совершенно верно, мессир,?— согласился маршал, и у Ги возникло чувство, что теперь уже тамплиер насмехается над ними, а не они с коннетаблем?— над тамплиером. —?Когда сарацины разрушили Храм Гроба Господня и начали убивать христианских паломников, это привело к не имевшему себе равных военному походу и созданию целого королевства христиан в Святой Земле. Так скажите же мне, мессир регент, как, по-вашему, ответят магометане, если Рено де Шатильон нападет на их Храм Гроба Господня? —?Любезный брат, у магометан нет такого храма,?— вмешался сенешаль с ненужным снисхождением. Ги хватило всего пары мгновений, чтобы понять, что подобного снисхождения маршал не терпит, а де Ридфор уже давно должен был изучить собрата по Ордену. Так зачем же...? —?Любезный брат, я говорил образно,?— ответил маршал почти елейным тоном, но уголки тонких, обрамленных ухоженной бородой губ дрогнули в чем-то, весьма похожем на презрительную гримасу. Ги внезапно показалось, что разговор ведется будто бы на двух уровнях. Не только словами, но и взглядами. Вернемся к более насущным вопросам, брат Жерар, или продолжим эти бесполезные попытки выставить друг друга глупцами? А видно, отметил про себя регент королевства, не всё спокойно в Ордене Храма. Не всё гладко, и не все братья приходят к согласию друг с другом. —?Я понимаю, что вы хотите сказать, мессир,?— заговорил Ги вежливым, но осторожным тоном, и серые, обычно имевшие оттенок темного гранита глаза маршала неуловимо посветлели. —?Рено де Шатильона, мессир регент, нужно посадить на цепь,?— отчеканил храмовник так, словно не советовал, а отдавал Ги не терпящий возражений приказ. —?И эта цепь должна быть коротка настолько, чтобы он не мог уйти дальше ворот своего Керака. Пусть магометане воюют друг с другом, сколько пожелают, не нужно давать им повода сплотиться и выступить на Иерусалим единой армией. У Ги возникло чувство, что теперь уже с ним говорят не только словами, но и глазами. Очнитесь, мессир регент. Второго Монжизара не будет.

Ни к чему так злиться, мессир тамплиер. Я понимаю, что Балдуин, без сомнения, прислушался бы к вашим рассуждениям… Глупец. Балдуин прислушался бы потому, что эти рассуждения правильны, а не потому, что они мои. —?Готов отдать голову на отсечение,?— заговорил коннетабль уже после совета, так и не закончившегося ничем путным,?— де Шамперу не по нраву идея о браке принцессы Изабеллы и Онфруа де Торона. И наверняка не ему одному. Орден того гляди расколется пополам. —?Сплюнь,?— по-ребячески ответил Ги на метафору об отсеченной голове и спросил. —?А какое храмовникам дело до этого брака, они рыцари-монахи, а не… —?Политики? Плохо ты знаешь Орден Храма, братец,?— хмыкнул Амори, демонстративно поднимая светлую бровь. —?Эти рыцари без мыла пролезут куда угодно и вмешаются во всё, что сочтут неподходящим. Сегодня ты это уже видел. Уильяма де Шампера прозвали Честью Ордена еще и потому, что он олицетворяет собой всё то, чем должен быть тамплиер. Нет, он, без сомнения, благороден и бесстрашен, но вместе с этим невыносимо горд и твердолоб. Если ты не с ним, значит ты против него, и он этого так не оставит. Будет давить, пока ты не передумаешь и не начнешь смотреть ему в рот, как это делал Балдуин. Господь его знает, что теперь делать с этим гордецом. Он не отойдет в сторону из-за одной только болезни короля. —?Я,?— парировал Ги, откидываясь на спинку кресла и с трудом удерживаясь от возмущения,?— старше Балдуина на десять лет. И давно уже не мальчишка, которому так легко задурить голову. —?Ты,?— вновь хмыкнул Амори, складывая на груди руки в светлых, с золотистой нитью, рукавах,?— появился в Иерусалиме лишь потому, что я без устали восхвалял тебя в разговорах с Сибиллой. И потому, что нам подвернулся удачный момент, когда Балдуин понял, что если немедленно не выдаст сестру замуж, то ее выдадут бароны во главе с Раймундом Триполитанским и тогда под Его Величеством зашатается трон. Ходили слухи, что Балдуин д’Ибелин вновь взялся за старое и оказывает Сибилле почти непристойные знаки внимания. А его младший брат, если ты помнишь, женат на вдовствующей королеве, которая, мало того, что успела прижить от первого мужа очаровательную дочурку, так еще и сама является родней византийского императора. —?В то время, как ты,?— напомнил Ги с невольной ехидной ноткой,?— женат на дочери Балдуина д’Ибелина. —?Если ты думаешь, что он хоть немного считается с этим фактом, то ты глубоко заблуждаешься, братец,?— ответил Амори вкрадчивым тоном. —?Д’Ибелины нам не друзья. Стоит королю умереть, и Балиан поддержит права Изабеллы. А не Сибиллы. Не твоей,?— повторил коннетабль,?— Сибиллы. И от того, что ты сейчас задумал, мы не слишком-то выиграем. —?Ты же сам только что сказал,?— не согласился Ги,?— что Балиан д’Ибелин поддержит права падчерицы. Балдуин может умереть в любое мгновение, и чем скорее мы выведем Изабеллу из-под влияния д’Ибелинов… —?А коннетаблем королевства прежде был Онфруа де Торон,?— продолжал спорить Амори, уводя разговор на какую-то совершенно непонятную Ги почву. —?Покойный дед нынешнего Онфруа де Торона. Юнца, которому в силу возраста могло хватить глупости перенести на меня свою злость из-за смерти деда. Ведь я же занял его место. А кто, братец, уже без малого семь лет является отчимом этого юнца и с радостью поддержит любую войну, хоть с сарацинами, хоть с такими же, как он сам, франками? Рено де Шатильон. —?Ты драматизируешь,?— не выдержал Ги. —?Я просчитываю все возможные варианты развития событий, братец. Маршал де Шампер, к слову, делает то же самое. Это хорошо, что ты перетянул на нашу сторону сенешаля храмовников, но у маршала, как у военного лидера, влияния больше. Если ты сейчас подсунешь пасынку де Шатильона одну из двух?— всего двух, братец?— иерусалимских принцесс, в буйную голову нашего Рено может прийти мысль короновать девчонку вместо твоей Сибиллы. Его поддержат д’Ибелины. Тебя поддержут Агнесс и Жослен де Куртене, то есть мать и дядя Балдуина. Я, то есть коннетабль королевства. И сенешаль храмовников. Который сегодня едва не поссорился на твоих глазах с маршалом. А тот, в свою очередь, был близок еще и к тому, чтобы поссориться с тобой. Следовательно, кого, мессир регент, при таком раскладе может поддержать маршал де Шампер? Даже несмотря на все его заявления о цепях для Рено. —?К чему ты клонишь? —?вновь не выдержал Ги. —?К тому, что твоя идея опрометчива и не продумана. Нужно дать Рено де Шатильону повод не соскочить с крючка и оставаться на нашей стороне при любом раскладе. А кроме того, нам нужны рыцарские ордена. Маршал де Шампер, конечно же, может сложить голову в первом же бою с магометанами, но если он останется в строю после смерти Балдуина, мы должны быть уверены, что он не перетянет на свою сторону половину Ордена. На зло тебе и де Ридфору. А с него станется хотя бы попытаться, согласился в мыслях Ги, вспомнив посветлевшие до серебристого оттенка глаза. Маршал разозлился, когда регент не согласился с его словами. Маршал может стать угрозой.*** Вопреки опасениям Ги и Амори де Лузиньянов, Уильям конфликтовать с ними не собирался. Уильям за годы жизни в рядах Ордена привык мыслить несколько шире, в первую очередь наученный Льенаром, что долг тамплиера состоит в защите христиан. Рассуждал ли Льенар в стенах Сен-Жан-д’Акра о походе короля Амори на Египет… Силы небесные, это было четырнадцать лет назад.

Четырнадцать лет назад Уильяму было восемнадцать, и теперь ему становилось даже смешно вспоминать, каким он был тогда мальчишкой. Упрямым, озлобленным и недоверчивым. При этом упорно мнившим себя разумным мужчиной, которому не нужны ни советы, ни просто дружеская поддержка. Как знать, может, если бы не Льенар с его стремлением достучаться во что бы то ни стало и не Жослен?— Серафин, который предпочел и дальше зваться чужим именем даже наедине с друзьями, когда они были уверены, что их не подслушают?— с его искренним участием… Быть может, если бы не они, Уильям бы так и остался злым на весь мир и никому, кроме самого себя, не нужным. Но как бы то ни было, все размышления Льенара, что о походах Амори, что о дружбе с Балдуином, сводились к тому, насколько это было выгодно и полезно живущим в Святой Земле христианам. И, следовательно, королевству. И, следовательно, самому Ордену Храма. Ордену же, если рассматривать его, как некий единый организм… единый сложный механизм, частью которого Уильям привык себя видеть… Ордену было, прямо скажем, наплевать на брак принцессы Изабеллы с кем бы то ни было, если этот кто-то был христианином и от этого брака не страдала честь принцессы. Орден куда больше беспокоила та резня, которую могли повлечь за собой необузданность и свирепая фанатичность Рено де Шатильона. Орден был готов выставить столько рыцарей, сколько потребуется для защиты христиан?— и Уильям был готов повести их в бой, а дальше уж как будет угодно Господу, — но оскорбленные и униженные сарацины налетят на королевство, как саранча, в бешенстве рубя всех, кто подвернется. И жертвы среди не только тамплиеров, но и мирных жителей и оказавшихся не на той дороге паломников при таком раскладе будут неизбежны. Рено де Шатильона подобное едва ли заботило. Рено де Шатильон хотя бы мог закрыться в собственном замке. Ги де Лузиньян тоже. Мессир регент мог закрыться от Салах ад-Дина и его эмиров в целом городе с высокими стенами и противоосадными орудиями. Оставалось непонятным лишь то, о чем думал Жерар де Ридфор. —?Не нравится мне этот сенешаль,?— прямо заявил Ариэль, выслушав весьма подробный пересказ совета в королевском дворце. И покосился правым глазом на дверь скромной маршальской кельи, словно хотел еще раз убедиться, что она плотно закрыта и через нее не подслушать. —?Уж простите за резкость,?— согласился Жослен, мрачно хмуря светлые брови,?— но им, видно, не по нраву, что Балдуин всё же не умер. Вместо того, чтобы дать ему оправиться, они вознамерились добить его своими интригами,?— Жослен помолчал, сложив руки на груди и задумчиво глядя куда-то в сторону, и добавил. —?Де Ридфор?— безумец. Он того гляди сунет голову в пасть ко льву, а вместе с ним и мы, и вся Святая Земля. Нет, друзья мои, с де Ридфором что-то нечисто,?— качнул Жослен головой, и взгляд у него сделался не на шутку обеспокоенным. —?Он в Ордене всего три года, а уже сенешаль и дает советы регенту Иерусалима. —?А как звали того магистра…? —?спросил Ариэль, тоже нахмурившись и плотно сжав губы. Из-за светлой повязки, закрывающей шрам на месте левого глаза, подобная гримаса придавала ему вид не задумчивый, а скорее угрожающий. —?Филипп де Милли, верно? Он стал Великим Магистром вскоре после того, как мы впервые приплыли в Палестину. Тоже едва вступил в Орден и… —?И до вступления в Орден был близким другом королю Амори,?— согласился Уильям. —?Что возвращает нас к тому, что только что сказал Жос. Здесь что-то нечисто. —?И что ты намерен делать? —?заинтересовался тот, поднимая на Уильяма блестящие на свету ореховые глаза. —?Для начала сообщу Балдуину, что тут происходит. Ариэль молча приподнял остро изогнутую бровь. Жослен переглянулся с ним и кивнул в знак согласия с невысказанной мыслью. —?Рано или поздно Балдуин всё равно узнает,?— ответил Уильям. —?И если он узнает слишком поздно, есть риск, что ему от этого станет только хуже. И… —?Уильям помолчал, обдумывая, а стоит ли вообще говорить подобное, но потом всё же решил признаться. —?Да, для Балдуина будет милосерднее умереть. Для него было бы лучше умереть еще несколько лет назад. Но я не хочу, чтобы он умирал, думая, что его все предали. Особенно сейчас, когда он был как никогда близок к тому, чтобы действительно сойти в могилу. Жослен промолчал, думая о чем-то своем, а Ариэль посмотрел на Уильяма единственным глазом и странно, не то понимающе, не то ободряюще улыбнулся. Так, как всегда улыбался мальчик-оруженосец с огромным арбалетом в руках. Вот только не Уильяму. Великий Магистр отнесся к просьбе съездить к королю в Назарет без какого-либо энтузиазма. —?Не задерживайся там, любезный брат,?— только и сказал де Торож и коротким кивком дал понять, что маршал может идти, если ему больше не о чем просить. Де Торож слишком стар, рассеянно подумал Уильям. И у него, пожалуй, не хватает тех сил и кипучей энергии, что была у… Старика. Они называли Одо де Сент-Амана стариком, но лишь из уважения к тому, как он в свои почти что семьдесят лет рубится в бою наравне с молодыми рыцарями. Но ведь Арно де Торож теперь старше, чем был де Сент-Аман в битве при Монжизаре. Ему нужен покой, а не целый Орден тамплиеров под его началом и Святая Земля в шаге от нового витка бесконечной войны с магометанами. Уильяму этой войны тоже не слишком-то хотелось. Пока несколькими днями спустя он не оказался в Назарете. Пока не проскакал по петляющим улочкам, рассеянно думая о том, найдется ли у них время вновь увидеть все святыни города. Пока не оказался во внутреннем дворе за высокими воротами из массивных темных бревен и не пошел по указанной ему тропинке, петляющей по саду точно так же, как узкие улочки по Назарету. Ариэль с Жосленом чуть отстали, давая указания оруженосцам, и первые несколько мгновений Уильям наслаждался почти непривычной тишиной и запахами цветущего сада. А потом услышал смех. Девочка выскочила на тропинку первой, откуда-то из-за деревьев с правой стороны, и остановилась в паре ярдов впереди, уставившись на незнакомого рыцаря без малейшего страха или даже недоверия. Совсем маленькая?— насколько Уильям вообще мог определять возраст детей,?— с заплетенными в толстую косичку черными волосами и любопытными голубыми глазами. Они смотрели друг на друга несколько долгих мгновений, а затем с той же стороны, откуда появился ребенок, вновь зазвучал смех и зовущий мелодичный голос: —?Элеонора! Не бегай так быстро, споткнешься! Элеонора! Ах, вот ты где! Она еще смеялась, выступая из сплетения цветущих ветвей и протягивая к девочке смуглые руки в летящем зеленом шелке разрезных рукавов и тонких, унизывающих запястья браслетах. А потом повернула голову, не то заметив краем глаза высокий светлый силуэт, не то почувствовав на себе чужой неотрывный взгляд, и вздрогнула, резким, почти испуганным движением прижав руку к груди. Ее голос изменился за прошедшие шесть лет, утратив девчоночьи нотки и сделавшись более глубоким, на лице?— лице взрослой женщины, а не молоденькой девушки и не совсем юной девочки в чадре?— непривычно сильно выделялись подведенные черным глаза, а шелковое блио в первое мгновение показалось каким-то чужеродным, так не похожим на ее прежние туники и шальвары, но… Это была она. Ее лицо, ее глаза?— медово-карие, с поднятыми к вискам уголками глаза,?— ее волосы?— она так и не отпустила их, по-прежнему стригла совсем коротко для женщины, и мягкие прядки черными завитками обрамляли щеки и ложились на лоб,?— ее губы,?— чуть ассиметричные светло-коричневые губы, которые он целовал до изнеможения и… Сабина стояла лишь в паре ярдов от него, стояла, прижав руку к груди, широко распахнув подведенные глаза и дыша, словно напуганная охотником лань, отчего ее грудь под блестящей зеленой тканью резко вздымалась и опадала вновь, а он не мог произнести ни слова. Хотя бы для того, чтобы с ее лица исчезло это испуганное выражение. Девочка шевельнулась первой. Подняла чернокосую головку, увидев застывшее, с приоткрытыми губами и потрясенным взглядом, лицо, и попятилась от Уильяма, хватаясь обеими руками за смуглую ладонь, безвольно повисшую вдоль скрытого тканью бедра. Сабина вдохнула со странным, почти пугающим свистом и, опустив глаза на испугавшегося ребенка, заговорила чуть дрожащим голосом: —?Всё хорошо, Элеонора. Тебе нечего бояться. А потом подняла голову вновь, будто и позабыв о жмущейся к ней девочке, и попыталась улыбнуться. Вышло весьма фальшиво. —?Вы напугали меня, мессир. Пусть я и сарацинка, но всё же… —?она сглотнула, еще не оправившись от потрясения, и улыбнулась вновь, на этот раз уже искреннее. И на золотисто-смуглых щеках появились ямочки. —?Не стоит так ко мне подкрадываться.?Я ведь… не враг. Уильям с трудом разомкнул губы?— не удивился бы, если бы у него из груди вырвался точно такой же свист, что и у нее за несколько мгновений до этого?— и смог произнести всего одну фразу, вновь скользнув взглядом по настороженному детскому личику: —?Она твоя? Он не спросил ?его?, потому что девочка была слишком маленькой, чтобы быть его, и даже не будь она таковой, даже если бы подходила по возрасту… Ему бы не хватило духу признаться даже самому себе, что это мог быть его ребенок. Что он оказался ничем не лучше своего отца. А Сабина вздрогнула, как от пощечины, и ее улыбка растаяла, словно дым на ветру. —?И это всё? —?спросила сарацинка едва слышным голосом, стискивая пальцами в тонких, как паутинка, кольцах низкий, полукругом, ворот платья. —?Больше тебе нечего мне сказать? Уильям растерялся, не зная, что еще нужно сказать?— не понимая, что он должен ей сказать,?— но даже если бы и мог, то всё равно бы не успел, услышав за спиной голоса Жослена и Ариэля. Сабина вздрогнула вновь – теперь уже иначе, словно хотела сорваться с места и броситься бежать, но в последнюю секунду сдержалась,?— и на ассиметричных губах вновь появилась фальшивая улыбка, а от звука ее голоса в груди будто образовался кусок льда, не дающий ни вдохнуть, ни выдохнуть. —?Полагаю, вы прибыли, чтобы встретиться с королем, мессир. Я сообщу ему, что вы здесь. Пойдем, Элеонора. Уильям успел посмотреть на утратившую всякую веселость девочку еще раз, и понимание собственной ошибки пришло даже прежде, чем Сабина повернулась к нему спиной. Но даже не столько из-за отсутствия какого-то действительно очевидного сходства?— он и сам ведь совсем не походил на своих родителей,?— сколько из-за того, как она вздрогнула, услышав вопрос. Словно Уильям и в самом деле не спросил ее, а ударил. Это был не ее ребенок.