Глава двадцать пятая (1/1)

Над петляющей среди холмов дорогой клубилась пыль. Песчаная, серо-желтая, она взметалась в воздух от малейшего неосторожного движения, даже от легкого, почти невесомого прикосновения босой детской ноги. Неторопливо ползущие на юг телеги пилигримов и бредущие рядом с ним люди и ослы поднимали целые столбы мелких песчинок, оседавших на одежде и опаленных солнцем лицах. Пилигримы пели. Шли, опираясь на узловатые темные посохи, или сидели на кóзлах, правя невысокими чахлыми лошадками, и громко, звучно пели псалмы Давида, сливаясь десятками мужских, женских и детских голосов в едином хоре. Тинхен подпевала тише других, боясь ошибиться и старательно выговаривая сложные слова на латыни?— отчего ее пение больше походило на сбивающийся речитатив, тонущий в заглушающих звуки клубах пыли,?— и часто моргала белесыми ресницами, пытаясь стряхнуть с них грубые желтоватые песчинки. Сойдя с корабля в огромном шумном порту Сен-Жан д’Акра, Тинхен не переставала благодарить небеса за то, что запасливая бабушка, ворча, сунула каждому из них в поклажу по грубому серому платку из некрашенного полотна. —?Слыхала я, сколько в Святой Земле песка! Будет нелишним вам повязать что-нибудь на голову. И вновь принялась причитать о том, в какое опасное?— пусть и богоугодное?— заморское путешествие отправляется старшая дочь с внуками. —?Тьфу, старая! —?процедил тогда сквозь зубы отец, обожавший жену, но на дух не переносивший ее мать. —?Что мы там будем с этими платками, словно магометане какие? Но конец плавания немедленно показал, что бабушка всё же была права. Платки всех возможных форм и расцветок в Святой Земле носили независимо от происхождения и вероисповедания, и даже бесстрашные рыцари Христа не чурались повязываться на сарацинский манер свои белые куфии. Рыцари повстречались пилигримам в нескольких милях от кочевого поселения с шатрами из разноцветных ковров и сновавшими между ними бородатыми смуглолицыми мужчинами. Широкоплечие всадники возникли из-за пологого, поросшего бурой травой холма, звеня шпорами и кольчугами и слепя глаза длинными белоснежными плащами. От постоянно вьющейся в душном воздухе пыли это сверкающее великолепие быстро бурело, пока оруженосцы не принимались чистить металл и ткань во время коротких остановок, но остались неизменными и горделивые рыцарские осанки, и так же гордо изогнутые шеи боевых коней, с легкостью преодолевающих долгие переходы. Смотреть на сильных длинноногих жеребцов Тинхен нравилось даже больше, чем восхищаться, подобно старшим сестрам, блеском рыцарских кольчуг. Один из таких жеребцов, темногривый, с белой проточиной на длинной морде, как раз скакал по краю запыленного тракта, проносясь мимо поскрипывающих телег стремительным вихрем темного и белого. Храмовники шли и с пилигримами, и нет, то вырываясь вперед, то отставая ненадолго, когда к ним присоединялся еще один отряд, будто рождающийся из клубов серо-желтой пыли. Но никогда не выпускали паломников из виду, вырастая вокруг повозок белой стеной рыцарей и черной?— сержантов всякий раз, когда в холмах слышались подозрительные звуки. Тинхен любовалась лошадьми, глядя, как те в нетерпении переступают копытами, поднимая в воздух всё новые и новые песчинки. Словно дымок от десятков крохотных костров. Темногривый жеребец остановился в паре ярдов впереди, послушный руке в кожаной перчатке, и вокруг него, словно повинуясь еще одному приказу, вскоре закружили и пошли размеренным шагом?— рядом и чуть позади?— еще несколько лошадей с черно-белыми попонами. Тинхен не прислушивалась намеренно, но вскоре до нее стали доноситься обрывки разговора. —?Сотни и тысячи наших братьев во Христе! —?рычал голубоглазый рыцарь с клочковатой русой бородой. —?Балдуин не ответит,?— спокойно говорил другой, тоже голубоглазый, с по-женски узким лицом и остро изогнутыми черными бровями. —?С него довольно бед Святой Земли. —?Мария Антиохская задушена, словно последняя рабыня в Константинопольском дворце! —?Мария уж слишком привечала наших братьев по вере, забыв, что империя держится на восточных христианах. Константинополь неотделим от греческой веры. —?Когда Запад встречается с Востоком, есть лишь два пути,?— соглашался третий, чей голос звучал глухо из-под закрывающей лицо куфии. —?Либо сильные мира сего находят в себе силы и умение обрести равновесие, либо льется кровь. Храмовнику с русой бородой такие слова не пришлись по нраву. Он недовольно вскинул подбородок и обернулся к рослому всаднику на темногривом жеребце, вокруг которого собирались все остальные. —?А ты что молчишь, любезный брат? Неужто нечего сказать? Предводитель храмовников повернул голову в побуревшем от пыли и закрывающем лицо платке, и Тинхен увидела, продолжая негромко напевать псалом, ответный взгляд. В глазах у рыцаря застыл равнодушный серый лед. —?Меня не занимает этот разговор,?— ответил предводитель глубоким сильным голосом. Конь под ним встряхнул длинной гривой, отгоняя зудящую на жаре мошкару. —?Мария Антиохская…! —?вновь начал русобородый. —?Рено де Шатильон?— вот наша главная беда,?— ровным, но властным тоном оборвал его предводитель. —?Сарацины уже прозвали его ?франкским бедуином?. Тинхен не слышала даже краем уха о набегах лорда Трансиордании, но разговор всё равно пробуждал в ней любопытство. —?Фанатик и зверь,?— согласился с предводителем второй рыцарь с закрытым платком лицом, невольно повторив слова одного из баронов королевства, уже предупреждавшего о необузданности Рено де Шатильона на давнем военном совете короля Балдуина. —?Рено готов отрубить голову каждому, в чьих жилах не течет кровь франков. Серые глаза сверкнули лезвием клинка под палящим южным солнцем, но рыцарь промолчал. —?И не понимает,?— продолжал его соратник,?— что франков в Святой Земле куда меньше, чем сарацин и иудеев. Рено готов даже осквернять чужие святыни, лишь бы только доказать, что никто в целом мире ему не указ. И мы здесь по его милости. По его милости Салах ад-Дин нарушил перемирие. —?Потому что Рено де Шатильон?— единственный из баронов, кто еще сражается! —?вновь вспылил русобородый рыцарь. —?И вам бы следовало радоваться бою, братья! —?Сражается с кем? —?сухо спросил предводитель. —?С купцами? Или, быть может, с муллами? И много ли нужно чести, чтобы убивать священнослужителей? —?Ох, верно,?— процедил русобородый. —?О чем еще может печься Честь Ордена, как не о благородстве поединка? —?Не забывайся, любезный брат,?— вмешался голубоглазый тамплиер с черными бровями и бородой. Предводитель вновь промолчал. —?Мы с тобой родом с одного берега! —?ярился русобородый. —?Мы должны держаться вместе! Должны… Предводитель засмеялся низким грудным смехом, заставив спорщика умолкнуть. Лицо русобородого рыцаря побагровело и приняло оскорбленное выражение. —?Что показалось тебе таким смешным в моих словах? —?О, прости,?— ответил предводитель, всё ещё смеясь, и его конь вновь встряхнул темной гривой. —?Я не думал, что ты говоришь всерьез. —?А что, любезный брат,?— процедил русобородый,?— даже после стольких лет, после стольких сражений сыновья пекарей тебе не ровня? —?У нас с тобой слишком разный… взгляд на мир,?— отозвался предводитель с напускной вежливостью, перехватывая поводья и вновь пришпоривая жеребца. Тинхен сидела в задумчивости, давно сбившись и перестав петь, а когда пилигримы остановились, чтобы сделать привал, решилась подойти к жадно пьющему из бурдюка рыцарю?— он оказался еще выше, когда под ногами была твердая земля?— и спросить прямо. —?Мессир? Храмовник повернул голову, нехотя оторвавшись от набранной из колодца холодной?— даже зубы сводило?— воды, и смерил ее равнодушным взглядом. —?В Святой Земле идет война, мессир? —?продолжила Тинхен, невольно поежившись под этим взглядом. Какой, верно, смешной и наивной она ему казалась: девочка вдвое моложе, до недавнего времени даже не представлявшая себе пыли и зноя Палестины. Рыцарь помолчал, рассматривая ее лицо под надвинутым до самых бровей платком, а затем спросил ровным, без намека на насмешку или недовольство, тоном: —?Как твое имя? —?Мартина, мессир. Но все зовут меня Тинхен,?— прибавила она зачем-то. —?Мы… выбрали неудачное время для паломничества, верно? —?Что ж, Тинхен,?— сказал рыцарь,?— мне будет непросто ответить на твой вопрос, поскольку в Святой Земле всегда идет война. Хоть она и зовется Святой,?— пробормотал он себе под нос, и Тинхен почудилось, что она не в силах чего-то понять, уловить уже ускользнувшую мысль. —?Но наш Орден был призван защищать паломников с самого своего основания, и в случае беды ты можешь просить помощи у любого из рыцарей. Ни один тамплиер тебе не откажет. Не должен отказать. Иначе будет справедливым лишить его плаща, не сходя с места. И любой капитул согласится с подобным решением. —?Братья Ордена проводят нас до самого Иерусалима? —?спросила Тинхен, смаргивая с ресниц сероватую пыль. —?Как знать,?— туманно ответил рыцарь, и Тинхен поняла, что нет. Храмовников ждало сражение в другом месте, и теперь они разрывались между необходимостью оберегать пилигримов и встать под знамена Иерусалимского короля. Пока повозки еще могут не отставать от рыцарей, но если те перейдут на марш, паломники быстро останутся позади. —?Благодарю, мессир,?— вежливо попрощалась Тинхен и добавила, невольно залившись румянцем от того, что показалось ей непозволительной дерзостью. —?Могу я узнать ваше имя, чтобы помолиться за вас в Храме Гроба Господня? —?Уильям,?— ответил рыцарь ровным голосом, словно он, напротив, не видел в этой просьбе ничего предосудительного. —?Да ты никак ей понравился,?— съехидничал Ариэль, появляясь из-за спины, когда темноглазая девчонка, говорившая на лингва франка с забавным немецким акцентом, попятилась обратно к телегам пилигримов. —?Всё утро глаз с тебя не сводила,?— добавил таким же тоном Жослен, наконец убирая с лица край куфии, постоянно заглушавший его голос. —?Глупцы,?— весело ответил Уильям, делая еще один большой глоток из бурдюка. Холодная вода потекла по горлу и застыла в груди куском льда. —?Она смотрела на коня. *** Армия Иерусалимского королевства встала лагерем у высоких, песчаного цвета, стен замка Бельвуар, уже более десяти лет принадлежавшего Ордену госпитальеров. Извечная желтоватая пыль оседала на шатрах вельмож и рыцарей-монахов, и ветер хлестал разноцветные полотна гордо поднятых знамен. Знамя тамплиеров?— черно-белый Босеан?— бросилось в глаза первым, а следом за ним мгновенно отыскались стоящие ровными расходящимися кругами палатки и собравшиеся в центре лагеря орденские братья. Рыцари садились на расстеленные по земле лошадиные попоны, брали из рук оруженосцев глиняные миски со свежее приготовленным, еще дымящимся мясом и, осенив себя крестным знамением, принимались за трапезу. Один из братьев, с незнакомым Уильяму лицом, читал нараспев Писание, и его голос казался еще сильнее и звучнее из-за стоящей в лагере удивительной тишины. Никто из рыцарей не вел разговоров и даже не обменивался с соседом и парой слов, не смея заглушать священные для любого христианина слова. —?Садитесь, братья,?— одними губами сказал Великий Магистр Ордена Арно де Торож, приветствуя Уильяма кивком головы. —?Вы как раз к трапезе. Уильям ответил таким же кивком, но держал голову склоненной дольше, чем Магистр, отдавая дань уважения его званию и возрасту. Арно де Торожу было уже за семьдесят, он провел долгие годы, сражаясь с магометанами в землях Арагона и Португалии*, и многие полагали его достойной заменой Одо де Сент-Аману, скончавшемуся в темнице Дамаска через несколько месяцев после своего пленения у Мердж-Айюна. Через несколько месяцев после смерти Льенара. Впервые услышавшему эту весть Уильяму тогда показалось, что он вновь стоит на краю разверзшейся черной могилы. Он вступил в Орден под мудрым руководством Ричарда Гастингса, но по-настоящему почувствовал себя орденским братом, только когда столкнулся с язвительностью и упрямой, ни перед чем не останавливающейся заботой Льенара. Добрался до Святой Земли незадолго до того, как капитул избрал Великим Магистром Филиппа де Милли, но это де Сент-Аман назначил Уильяма командором Газы, позволил командовать при Монжизаре и отправил посланником от Ордена к самому Папе. И задолго до этого, десять лет назад, Льенар и де Сент-Аман простили ему почти недопустимую для монаха выходку, совершенную по молодости и излишней горячности. Смерть Великого Магистра ударила по многим братьям, если не по всему Ордену, но той мрачной осенью 1179 года, вспоминая белое лицо Льенара и серое от болезни?— Балдуина, Уильям впервые за долгое время почувствовал себя по-настоящему одиноким. Бешеным бастардом принца Юстаса, до которого не было дела ни другим пажам и оруженосцам, ни лорду д’Обиньи, согласившемуся принять его в свой дом, ни барону де Шамперу, почему-то согласившемуся назвать Уильяма сыном и наследником. В последние годы ему всё чаще хотелось задать этот вопрос матери. Но из-под занесенного над пергаментом пера каждый раз выходили совсем иные слова, и Уильям, погруженный в раздумья и сомнения, как теперь поступать и ему самому, и всему Ордену, сам не замечал, как через все его письма рефреном тянется одна и та же мысль. Не высказанная напрямик, но легко читаемая между строк. Я скучаю, мама.

И я не знаю, как мне быть. Я всё же научился привязанности, но потерял сразу двоих из тех, кто стал мне дорог. А скоро могу потерять и еще одного. Я любил, но это тоже не принесло мне счастья. Как не принесло и ей. Осталась только война. Но и здесь я в смятении, ибо мне кажется, что я делаю недостаточно. Я не могу спасти всех, кого хочу и должен спасти. Я не сумел их спасти. Ответные письма были куда смелее и прямолинейнее. Мой мальчик. Думаю о тебе ежедневно, молюсь о тебе ежечасно. Где бы ты ни был, знай, что мыслями и душой я всегда рядом. Если есть хоть что-то, что я в силах сделать для тебя, то я сделаю. Чего бы мне это ни стоило. А ему хотелось вернуться домой. Не в Иерусалим, и даже толком не в Англию. Вернуться в Гронвуд, в тот Гронвуд, в котором еще никто не сплетничал о бастарде леди Милдрэд. Где никто еще не говорил, что… Никакой Вилли не де Шампер! Порой я жалею, мессир, что не могу вернуться туда. Но это скорее потому, что я не могу вспомнить ничего, кроме того, что там я была счастлива. Как могут быть счастливы только дети, у которых нет забот. А я давно уже не ребенок. Они оба давно уже не дети. Они оба слишком рано поняли, что горечи в этом мире куда больше, чем радости. Так не должно было быть. Ни с ними, ни с Балдуином. Король встретил новоприбывших храмовников надрывным кашлем, прижимая подрагивающую руку в перчатке к тонкой полупрозрачной ткани, скрывавшей его обезображенное лицо. —?Песок,?— просипел Балдуин, не то увидев, не то просто почувствовав направленные на него почти испуганные взгляды. —?Везде пыль и песок. Они убьют меня раньше проказы, попомните мои слова, мессиры. Лишившись со дня разрушения крепости Шастеле еще двух пальцев на правой руке и одного на левой, король вместе с тем всё больше приобретал удивительное спокойствие сродни тому, что обретали осужденные на смертную казнь. Приговора не изменить, не разжалобить равнодушного судью ни золотом, ни самыми искренними мольбами. А потому нет смысла метаться и страдать попусту, напрасно растрачивая последние силы. Внутренних сил у короля было едва ли не больше, чем у всех его рыцарей. И даже когда болезнь вновь и вновь забирала у него что-то важное, что-то необходимое не только королю, но и самому обыкновенному человеку, Балдуин напоминал себе, что у Иерусалима есть наследник. Пусть и рожденный его сестрой, а не женой. Если только его мятежные бароны позволят этому наследнику вырасти. По милости одного из них на королевство вновь шла многотысячная магометанская армия. Почти трехлетнее перемирие было нарушено разбойничьими набегами Рено де Шатильона, и Уильям всё чаще думал?— хотя подобные мысли были недостойны христианина и тамплиера,?— что этого зверя все же следовало оставить в плену у сарацин. Рено был способен в одиночку погубить всё Иерусалимское королевство, но то ли не понимал этого, то ли намеренно вел себя так, словно сам Господь Бог не был ему указом. И по-прежнему рвался в бой, готовый атаковать магометан где угодно и когда угодно, даже если его позиция оказывалась самой невыгодной из возможных. Балдуин же был куда более спокоен и рассудителен. —?Форбелé,?— негромко сипел король, низко склоняясь над пергаментной картой и указывая пустым пальцем перчатки на точку, расположенную менее, чем в пяти милях от Бельвуара. —?Я встречу Салах ад-Дина здесь. Я. Не неуправляемый Рено де Шатильон, не Балдуин д’Ибелин, которому король не доверял еще со дня давней ссоры с Филиппом Фландрским, и не его брат Балиан, женившийся на вдовствующей королеве Марии. Пусть Балдуин едва способен удержать меч и сесть в седло, но до начала боя он никому не уступит командования. А возможно, не уступит и после, если почувствует, что ему хватит на это сил и болезнь не сумеет стать препятствием на пути к победе христиан. Султан появился на следующее утро?— король вновь рассчитал всё до мелочей, дав своим рыцарям время, чтобы передохнуть, но не допустив, чтобы они непозволительно расслабились, слишком долго ожидая врага,?— и две армии застыли на вершинах двух длинных холмов, ожидая сигнала к атаке. Уильям смотрел сквозь прорезь топфхельма вниз, на длинную узкую равнину, поросшую иссохшейся от жары травой. —?Ну же,?— недовольно и слишком громко потребовал где-то совсем близко пекарский сынок, и его конь также громко и недовольно заржал, встряхивая гривой и отгоняя назойливых насекомых. —?Держать строй,?— процедил Уильям, боясь, как бы этот глупец не сорвался с места раньше времени, последовав примеру постоянных набегов Рено де Шатильона. И выставив самого Уильяма никчемным командором, неспособным удержать в узде даже собственных рыцарей. Держащий знамя маршал Ордена повернул голову в тяжелом бочкообразном шлеме с повязанным поверх намётом, но промолчал. В иное время Уильям бы всерьез задумался, что именно может это значить, но сейчас только разозлился на Эдварда еще сильнее. Проклятье, неужели этот болван за столько лет так и не смог усвоить, как важна в Ордене дисциплина? Кони заржали вновь, громко, надрывно, и… В том, как загремела боевая труба и магометанская армия потекла с холма с набирающим силу шумом сродни сотням падающих камней,?— словно огромный, неподвластный человеку оползень,?— было что-то жуткое даже на взгляд бывалых рыцарей. Смерть шла на них с улюлюканьем и блеском обнаженных изогнутых сабель. Но к самим сарацинам она явилась раньше, чем к христианам. Франкские лучники успели дважды ударить с вершины холма, наполнив воздух свистом и темными росчерками стремительно выпускаемых стрел, прежде чем армии схлестнулись с криками, лязгом клинков и треском ломающихся копий. Балдуин смотрел на бой сквозь подрагивающую на ветру полупрозрачную ткань, но почти ничего не видел. —?На правом фланге трудности,?— первым и безо всякого смущения заговорил Балиан д’Ибелин. Этот барон во всяком случае был честен, поэтому Балдуин предпочел оставить рядом именно его. А де Шатильон пусть рубится в самой гуще сражения, раз уж он так рвется в бой с сарацинами, что готов убивать даже обыкновенных купцов и их жен. —?Монахи увязли. —?Сильно? —?просипел король ровным голосом. —?Я полагаю, что да, Ваше Величество. Не вижу знамени тамплиеров. Дурной знак. Черно-белое знамя всегда должно быть поднято, чтобы придавать рыцарям сил. И чтобы подать им знак, куда отступать. Маршалу не позволено выпускать его из рук ни на одно мгновение. Маршал не отпустил, даже когда под ним убили коня и от падения на окровавленную землю надломилось длинное темное древко. Не отпустил, даже когда окружавшие его рыцари не сумели сдержать рвущихся магометан и полегли один за другим. И даже когда его рука уже не могла удерживать скользкую от его собственной крови рукоять меча, пальцы второй по-прежнему сжимали отполированное десятками рук дерево. —?Жос! —?кричал Уильям, выставив вперед щит и давя всем весом. —?Справа! Они пробивались с двух сторон, рубя и ударяя щитами, слыша, как стонет дерево, и чувствуя, как ноги скользят на щедро залитой кровью земле, но знамя рухнуло прежде, чем хоть кто-то оказался достаточно близко, чтобы дотянуться до черно-белого полотна. Проклятье!?— едва успел подумать Уильям, отбивая очередной удар. Сейчас они лишатся и маршала, и знамени. Пусть на поле боя всегда есть запасное, но… Это не просто тряпка на длинном древке, это символ Ордена, это Босеан, чье имя?— имя, а не название?— тамплиеры выкрикивают в час победы и в час отступления. Он должен вернуть хотя бы знамя. —?Вилл, назад! Вилл! Нет. Вперед. Оно совсем близко. Еще шаг. Левая рука с щитом горела от напряжения, правая ныла от постоянных ударов и блоков, и даже узкая прорезь шлема не спасала от брызжущей в лицо крови. Еще… немного. Измаранная кровью и следами десятков сапог ткань теперь была лишь в нескольких дюймах, только наклониться и… Как наклониться, чтобы сарацины не снесли ему голову, уничтожив все его усилия одним ударом сабли по шее? —?Вилл! —?закричал где-то сбоку Ариэль. —?Давай! Уильям доверился почти слепо, не раздумывая и даже не оглядываясь, но успел, каким-то чудом выдернул из кровавого месива побуревшее истоптанное знамя, теперь и в самом деле походившее на тряпку. И едва не разжал пальцы, когда воздух взорвался душераздирающим криком. Ариэль отшатнулся от напирающих сарацин, выронив меч и хватаясь рукой за разрубленный шлем, из-под которого ручейками сочилась кровь. А затем Уильям вдруг потерял его из виду, когда на них вновь хлынула белая лавина с красными крестами. Нет. Только не… —?Вперед! —?кричали братья по Ордену, видя измаранное, но гордо поднятое знамя, и бросались на сарацин с утроенной силой. —?Босеан! Уильям видел перед глазами текущую из-под шлема кровь, почти рефлекторно отбивая обрушивающиеся на него удары, и думал только о том, что не может потерять еще одного друга. *** Шлем снимали с величайшей осторожностью, боясь еще сильнее разбередить рану острыми неровными краями разрубленного и вогнувшегося внутрь металла. —?Пресвятая Дева Мария,?— выдохнул Жослен, увидев кровавое месиво на месте левого глаза и щеки. Ариэль выдохнул со свистом?— зрачок во втором глазу настолько расширился от боли, что почти скрыл ярко-голубую радужку?— и пошутил, кривя губы в мучительной гримасе, сдавленным всхлипывающим голосом: —?Я всё же… нашел способ, как… Господи… заставить Льенара воскреснуть. И закусил вскинутую к лицу руку, пытаясь сдержать очередной стон. —?Дайте ему опиума,?— велел Уильям не терпящим возражений тоном. —?Рана не смертельна,?— заметил рыцарь из числа госпитальеров, возившийся рядом с другим раненым, и лекарь храмовников согласился с отрывистым кивком. —?Мне плевать,?— процедил Уильям,?— что она не смертельна. Дайте ему опиума. Я не хочу, чтобы он умер от боли! —?Такое бывает,?— согласился лекарь теперь уже с ним, но проследить за выполнением приказа Уильям не успел. —?Мессир,?— робко позвал из-за спины мальчик-оруженосец не из числа орденских братьев. —?Вас желают видеть в шатре Великого Магистра. Зачем, спрашивается??— рассеянно думал Уильям, пересекая лагерь широкими размашистыми шагами. И вопреки ожиданиям?— какое ему дело до того, что скажет Магистр, когда Ариэль едва не лишился жизни и половины головы? —?всё же ответ сумел огорошить. Арно де Торож смерил взглядом вошедшего рыцаря, качнул головой при виде грязных дорожек пота на усталом лице, рваного окровавленного сюрко и исцарапанной ударами сабель кольчуги и начал издалека: —?Я много слышал о тебе, брат Уильям. Еще от моего предшественника. Штурм Баальбека, Монжизар, Газа, где ты был командором почти год, потом доверенная тебе миссия в Рим…?— принялся перечислять де Торож. —?Мне, пожалуй, было даже любопытно, почему Одо выбрал тебя в числе других посланников. Ведь тебе тогда и тридцати еще не было. Уильям пожал плечами, не совсем понимая, к чему клонит Магистр. Ему и сейчас-то было всего тридцать один, что уж говорить о событиях пяти-шестилетней давности? —?Я получил хорошее образование,?— ответил он равнодушным голосом. В шатре Магистра, где не было окровавленного, воющего от боли Ариэля, на Уильяма с неожиданной силой навалилась усталость, и желания обсуждать его предыдущие заслуги не было совершенно. В конце концов, де Торож мог спросить об этом сенешаля или капеллана, те наверняка могли рассказать ему почти столько же, сколько и сам Уильям. Если не больше того, поскольку видели ситуацию со стороны. —?Мердж-Айюн,?— продолжал тем временем Магистр, решив не обращать внимания на болезненно скривившиеся губы в обрамлении запыленной бороды. —?Брод Иакова. Я склонен считать это смелым поступком. Напомни-ка, какие крепости ты возглавлял после этого? —?Шастель-Блан в графстве Триполи, Натрон на тракте из Яффы в Иерусалим, и Бейрут,?— перечислил Уильям, испытывая непреодолимое желание стянуть с себя кольчугу и растереть ноющие плечи и шею. —?Насколько я помню, командорство Бейрута ныне процветает. Еще бы, с вялой улыбкой подумал Уильям. Иначе Льенар бы и в самом деле воскрес из мертвых, вздумай Уильям не управиться с его прежним командорством. Вслух он сказал, впрочем, иное. —?Если вы полагаете, что процветает, мессир, то я буду счастлив с вами согласиться. Я провел в этой крепости первые несколько лет после прибытия в Святую Землю, и она… мне нравится. —?Понимаю,?— кивнул Магистр. —?Но надеюсь, тебя не слишком огорчит необходимость расстаться с Бейрутом? —?Могу я спросить, в какую крепость меня пошлют в этот раз? —?ровным голосом спросил Уильям. Он предпочел бы задержаться в Бейруте еще на несколько лет, но с иной стороны… Видно, право закрепить за собой одно командорство?— и не разъезжать без конца по всей Палестине?— было только у Льенара. —?В Иерусалим,?— ответил Магистр, и Уильяму вдруг почудилось, что тон де Торожа стал каким-то шутливым и довольным одновременно. —?Я скорблю о смерти нашего брата, но сейчас Ордену как никогда прежде необходим маршал. И я намерен выдвинуть твою кандидатуру на ближайшем же собрании капитула. —?Мою? —?опешил Уильям, чувствуя, что усталость как рукой сняло. Прикажи де Торож выиграть еще одно сражение или взять штурмом крепость, и сейчас Уильям бы не побоялся сделать этого и в одиночку. Маршал, силы небесные. Один из четверых главных братьев в Ордене. И не просто один из, а военный лидер, первый в бою и последний при отступлении. Он поведет в бой весь Орден. —?Полагаю, большинство меня поддержит,?— продолжал Магистр, наверняка посмеиваясь?— в тайне и по-доброму?— над широко распахнувшимися в удивлении серыми глазами и вскинутыми бровями. —?Сегодня многих восхитило то, что ты вернул нам знамя. И среди них были не только орденские братья. Не сомневаюсь, что в следующем сражении ты поднимешь Босеан уже с полным на то правом. Уильям сумел только кивнуть, со всей ясностью представив себе собрание капитула, сияющие белые плащи и негромкие споры в стремлении выяснить, действительно ли этот кандидат?— он, Уильям де Шампер — достоин носить маршальский перстень и нет ли у других братьев возражений и причин отказать. У них не будет причин. Он столько сражался?— и не просто сражался, а командовал другими и возглавлял атаку,?— он поступал по совести и чести, он предан Ордену до последнего вздоха и без колебаний отдаст жизнь ради братьев и во славу Господа. И маршал Ордена?— это даже бóльшая награда за преданность, чем он смел надеяться. Маршал де Шампер.