Глава двадцать четвертая (1/1)

Византия, Константинополь, год 1182. Когда впереди, сквозь отливающую перламутром туманную дымку, показались нависающие над самым краем берега массивные каменные стены и венчающие холмы купола церквей, старик Никандр высоко поднял руку и с гордостью произнес: —?Вот она, Васили?я Ромéон*. Пьер с воодушевлением уставился на выплывающий из утреннего тумана город. Земли греков?— или, как они сами именовали себя, ромеев?— возникали вдоль бортов корабля не первый день, но поселения рыбаков и мелкие портовые города не вызывали у Никандра такого восхищения, как сердце Византии, которое он упорно называл именем всей империи. Константинополь для старика был неотделим от Византии, а Византия?— от Константинополя. Жемчужина ромейских земель раскинулась по обоим берегам пролива Босфор, взирая на царящую вокруг нее суету с той леностью, на которую способны лишь столицы древних империй. Швартующиеся в Константинопольском порту корабли были лишь одними из сотен тысяч судов, когда-либо пристававших к этим берегам, а стены города видели бесчисленное количество купцов, воинов, простолюдинов и правителей, приходивших в Константинополь в поисках мира или сражения. Запад и Восток сотрясали войны за веру и презренное золото, целые королевства обращались прахом, и сами греки то теряли принадлежащие им земли, то обретали их вновь, но город Константина стоял, как и прежде, на берегах Босфора, купающийся в роскоши и равнодушный к чужим бедам. Пьер крутил головой по сторонам, разглядывая то далекие купола церквей, то близкие греческие одежды купцов, пока отец не прикрикнул на него и не напомнил, что товары не поднимут сами себя из корабельного трюма. —?Ступай работать, парень,?— беззлобно посмеялся на заглядевшимся на город великих царей мальчишкой старик Никандр. —?Успеешь еще посмотреть. И быстро заговорил на своем ромейском наречии с иным путником, таким же греком, как и сам старик, но одетым в разы богаче и всё плавание ходившим по кораблю с таким видом, будто его удивляло само присутствие мелких франкских торгашей рядом со столь важным человеком. Судя по интонациям Никандра, второй грек и в самом деле был не последним купцом в этом городе, но Пьеру его надменное лицо не понравилось с первого взгляда, и долгое плавание не заставило переменить сложившегося мнения. Лицом грек чем-то напоминал ему франкских рыцарей. Те точно так же смотрели на Пьера, как на мелкую сошку, недостойную даже стереть пыль с их высоких кожаных сапог. Не больно-то и хотелось, думал в ответ Пьер, но всё равно злился каждый раз, когда очередной благородный мессир или даже его оруженосец с надменным видом перебирал?— берясь за вещь двумя пальцами, будто брезговал,?— товары в их лавке. Пусть та и была скромной, да всё же Пьер не ходил в вылинявшей котте и не теребил в нетерпении потрескавшийся от времени ремень перевязи, как эти высокомерные юнцы-оруженосцы. Деньги у отца всегда водились, чтобы прокормить и одеть семью. А однажды будут водиться и у самого Пьера, когда отец состарится и доверит ему лавку, как старшему сыну. Вот только знати до этого не было ровным счетом никакого дела, и даже безземельные рыцари, единственным богатством которых были проржавевшие кольчуга и меч, смотрели на их семью, словно на насекомых. —?Торгаши,?— презрительно бросали даже самые нищие из благородных, и ответить им было нечего. Где ж это видано, чтоб простолюдин с опоясанным рыцарем спорил? Хорошо бы на них напали магометанские пираты, думал Пьер, узнав, что его впервые возьмут с собой в плавание в греческие земли. Он бы непременно сразился с неверными и, быть может, даже спас бы из лап этих нехристей единственную дочь и наследницу какого-нибудь графа или барона. И тогда счастливый отец без раздумий отдал бы ему руку красавицы?— пусть не сейчас, а через пару-тройку лет, когда он вырастет и станет мужчиной?— а вместе с ней и земли с родовым замком и титулом. О том, что графы и бароны редко оказываются на одном корабле с мелкими торговцами, Пьер предпочитал не задумываться. Как и о том, что даже если случится чудо, и он спасет из чьих-то ни было лап прелестницу в шелках и драгоценностях и ухитрится выжить сам, счастливый отец едва ли даст ему больше кошелька с золотыми монетами. А то и вовсе отделается от героя сухим кивком, процедив сквозь зубы, чтобы герой больше не смел даже смотреть на спасенную красавицу. Не то, что касаться грязными торгашескими руками ее дорогого шелкового блио. Корабль входил в порт неспешно, лавируя среди других, более крупных судов и позволяя подолгу любоваться видами круглых куполов на многочисленных церквях. Как бы ни восхищал Пьера знакомый с детства романский* собор Марселя, непривычная архитектура восточных христиан невольно приковывала к себе взгляд и в какой-то миг даже показалась ему куда величественнее латинских церквей. —?Ступай работать,?— беззлобно повторил старик Никандр, куда меньше Пьера пораженный видом Константинополя. Работать не хотелось. Хотелось перемахнуть через борт корабля, едва тот пришвартуется, спрыгнуть на изъеденный солью деревянный помост и пойти бродить по улицам древнего города, бесцельно тратя свой скромный заработок на какие-нибудь местные диковинки. Но вместо этого приходилось послушно следовать за отцом, прислушиваясь к его разговорам с купцами и чужим, едва понятным слуху речам. Говорили не только о торговле, но и недавнем воцарении на престоле империи?— почти вторжении в город?— Андроника Комнина. Отец недовольно качал головой, слушая других купцов. Вдова прежнего императора Мануила Комнина относилась к латинянам куда лояльнее, чем к восточным христианам, чем кузен покойного Андроник. Пьер старался вникнуть в суть разговора, но затем кто-то упомянул, что покойный император Мануил приходился дядей вдовствующей королеве Иерусалима и ныне жене знатного барона Балиана д‘Ибелина, а вдовствующая императрица Константинополя Мария Антиохская была падчерицей некого Рено де Шатильона, и Пьер окончательно запутался во всех этих родственных связях. —?Мария набожна и благоволит своим единоверцам-латинянам, а этот совратитель вдов и невинных девушек наверняка поднимет налоги,?— возмущался отец, когда ему в красках рассказывали о давних посягательствах Андроника Комнина на сестру Марии Антиохской Филиппу и вдову Иерусалимского короля Балдуина III Феодору Комнину. Пьеру эти имена не говорили ровным счетом ничего. Балдуин III умер в Святой Земле еще до рождения Пьера, а где находится Антиохия, паренек и вовсе не представлял. —?Я слышал, будто Мария сделала одного из племянников Мануила своим новым любовником,?— не согласился с отцом торговец, у которого они покупали шелк для марсельской лавки. И добавил, что прежде того вдовствующая императрица постриглась в монахини, отчего её поступок выглядел хулóй на Господа. Отец отмахнулся, не желая верить подобным слухам, и ответил, что раз Андроник Комнин позволяет болтать подобное едва ли не на главной площади Константинополя, то всем католикам следует покинуть город как можно скорее. Они опоздали всего на несколько часов. Уже грузили в трюм отплывающего на рассвете корабля тюки с тканями и кожами, когда шум далекого празднования в честь нового императора сменился отголосками пронзительных женских криков. —?Это в латинском квартале! —?первым крикнул кто-то из моряков, увидев разгорающееся вдали зарево пожара. Опьяненные безнаказанностью византийцы громили лавки, вторгались в дома и убивали всех без разбору. Ворвались даже в латинский госпиталь, не щадя ни мужчин, не женщин, ни больных, ни лекарей. Городская стража не пыталась никого остановить, как и новоиспеченный император, узнав о царящих в городе беспорядках, не предпринял ничего, чтобы прекратить резню. Лишь повелел тушить занимающиеся от сброшенных на пол свечей и медных ламп пожары, чтобы вместе с домами презренных латинян не вспыхнули жилища восточных христиан. —?Долой Антиохскую шлюху и ее прихвостней,?— гремели на улицах византийцы и бросались вновь и вновь. В одиночку?— на безоружных, впятером?— на тех, у кого находился меч или оказывался под рукой нож. Кровь лилась по мостовым ручьем, словно в напоминание о том, как меньше сотни лет назад западные рыцари убивали беззащитных магометан в захваченном Иерусалиме. —?Нужно бежать! —?кричали успевшие добраться в порт купцы. Византийцы с оружием и факелами гнались за ними по пятам. Нужно бежать, повторял про себя Пьер, не двигаясь с места. Куда бежать? В какую сторону? По каким улицам, ведь все они совершенно ему незнакомы и так легко могут привести в тупик. Казалось, даже сам город в ту ночь был против них. —?Выйдем в море, там нас не достанут! —?А если ударят с дромона*?! —?паниковал кто-то среди столпившихся на пристани людей. —?Я помогу! —?закричал Пьер остолбеневшим морякам, бросаясь вверх по корабельному трапу. Чем угодно, любой пустяковой работой, с которой справится даже несмышленое дитя, но он поможет. Сделает хоть что-нибудь, лишь бы спасти их от этого кровавого кошмара. —?Куда ты?! Пьер, вернись! Укроемся в другом месте! Отец еще кричал что-то за спиной, но Пьер уже не слышал. Как не услышал и свиста стрелы. Только ощутил острую боль, когда граненый наконечник вонзился в спину и вышел из груди, и короткое мгновение полета, когда деревянный трап ушел у него из-под ног, словно был живым существом. Удара об воду, мгновенно поглотившую его с головой, Пьер уже не почувствовал. *** Перезвон подкованных лошадиных копыт, дробно бьющих по пыльным плитам мостовой Святого Града, доносился, казалось, до венчающих церковные крыши крестов, заставляя горожан оборачиваться и торопливо расступаться на пути у белогривой арабской лошадки, несущейся вверх по улице. —?Женщины,?— ворчали старики, едва завидев тонкий силуэт в расшитом магометанскими узорами шелке,?— так не ездят. Женщинам полагалось сидеть в седле боком, поставив ноги на скамеечку и вручив поводья верному рыцарю или хотя бы его оруженосцу. А тому, в свою очередь, полагалось вести лошадь шагом, чтобы?— упаси, Господь! —?прекрасную наездницу не сбросило на землю и чтобы на ее красивых одеждах не оседала дорожная пыль, поднимаемая лошадиными копытами при стремительном галопе. Женщины недовольно поджимали губы, видя, как одна из них нескромно подбирает подол длинного сюрко* с разрезами и садится в седло по-мужски, обхватывая лошадиные бока ногами в темно-зеленых шальварах и мягких кожаных сапожках. И пришпоривает кобылу блестящими серебряными шпорами, принимаясь соперничать быстротой скачки с мужчинами. А те будто и рады были гнаться за струящимся по ветру шлейфом и перезвоном унизывающих руки браслетов, надеясь, что, может быть, сегодня она наконец снизойдет до одного из них, подарив счастливчику хотя бы лукавый взгляд из-под длинных черных ресниц. —?Почему? —?злились ревнующие мужей благородные дамы. —?Почему он так смотрит на эту сарацинскую девку? Она же как высохшее дерево, не способное принести ни одного плода. В двадцать четыре года ни мужа, ни детей. Даже бастарда никому из рыцарей не родила. Так почему же они не сводят с нее глаз? —?Шлюха,?— шипела леди Агнесс всякий раз, когда ее муж провожал мечтательным взглядом исчезающую в глубине дворцовых коридоров женщину в длинном шелковом платье без рукавов, наброшенном поверх магометанской блузы и шальвар. Когда смотрел, не отрываясь, как тонкие смуглые пальцы с выкрашенными хной ногтями рассеянно перебирают длинный витой пояс, узлом завязанный на подчеркнутых скользящим шелком бедрах. Леди Агнесс была матерью шестерых детей, давно утратившей свежесть юной девы и тонкую талию нерожавшей женщины. И она бы простила мужу, вздумай он заглядываться на пятнадцатилетнюю красавицу. Но проклятая сарацинская шлюха, сводящая с ума половину мужчин во дворце, была моложе на один лишь жалкий год, да и при дворе Иерусалимского короля хватало юных девиц с куда более тонкой талией и пышной грудью. Почему она?! Какими магометанскими чарами она покорила и благородных рыцарей, и принцессу Сибиллу, беспечно доверившую сарацинке единственного сына, и самого короля, предпочитавшего проводить время в беседах с этой ведьмой, а не среди верных вассалов и друзей? Даже собственный отец едва не отвесил Агнесс пощечину, когда она в сердцах пожелала шлюхе быть пожранной проказой. Даже родные братья были рады услужить сарацинке, едва она протягивала им навстречу руку в тонких, как паутинка, золотых и серебряных кольцах. Глупый мальчишка Гийом и вовсе бросился к всаднице в намотанном поверх коротких волос светло-зеленом тюрбане?— небольшом, с изящно падающим на округлое плечо концом широкой ленты,?— едва белогривая кобыла ступила копытом в дворцовые ворота. —?Позвольте помочь, миледи! На смуглое лицо вдруг набежала непонятная тень, но уже спустя мгновение проклятая ведьма улыбнулась, и на ее щеках появились очаровательные ямочки. —?Я ведь говорила тебе, Гийом,?— пожурила его сарацинка,?— что я не леди. Но и поводья глупому пажу бросила, и оперлась на предложенную подоспевшим Жасинтом руку, легко спрыгнув с седла. —?Благодарю вас, мессир. —?Рад услужить,?— ответил брат, улыбаясь так, словно увидел саму Царицу Небесную. Да он бы, верно, уже вел сарацинку если не к алтарю, то уж точно на ложе, если бы их собственный отец не смотрел на нее точно таким же взглядом. —?Леди Агнесс,?— коротко поприветствовала ее ведьма, проходя мимо и стягивая с рук кожаные перчатки для верховой езды. Агнесс недовольно буркнула в ответ, мечтая содрать с хорошенькой сарацинской головки тюрбан и вырвать по волоску все эти короткие черные локоны, едва касавшиеся концами воротника зеленоватой блузы, но сарацинка уже потеряла к ней всякий интерес, начав подниматься по широким белокаменным ступеням. Она торопливо пробежала по прохладным, полутемным в ранний час коридорам и захлопнула за собой дверь покоев, заложив засов. Мадлен вздрогнула от звука удара и ошиблась в стежке. Безмятежно сопящая рядом с матерью Элеонора наморщила во сне носик и перевернулась на другой бок, подставив бьющим в окно солнечным лучам черноволосую макушку. —?Силы небесные,?— выдавила Мадлен, выдергивая иглу из шитья,?— зачем же так сильно? Испорченный стежок ее вряд ли огорчал, но любому потревожившему сон двухлетней крошки Элеоноры грозила кара страшнее всех десяти казней Египетских. Робкая, не смеющая даже поднимать на рыцарей глаза Мадлен превращалась в разъяренную львицу, едва кто-то смел обидеть ее обожаемую дочурку. Прежде Сабина посмеивалась над этой метаморфозой и советовала Мадлен почаще проявлять характер в присутствии мужчин, но теперь только отмахнулась, неторопливо разматывая тюрбан: —?Случайно вышло. После той злосчастной ночи она хлопала дверью постоянно, словно пыталась убедить себя, что та плотно закрыта и никого не впустит. Особенно того, кого уже однажды едва не впустили по собственной воле. —?Тебе принесли,?— робко сказала подруга, указывая глазами на сверток, лежащий на низком круглом столике с витиеватыми узорами на единственной ножке и по краю столешницы. Очередной подарок в надежде, что ускользнувшая из рук шлюха смилостивится и позволит закончить начатое. Сабина смерила сверток взглядом, невольно изогнув губы в презрительной гримасе, и ответила: —?Возьми себе. —?Ты даже не развернула его! —?возмутилась такой расточительности Мадлен. Если бы рыцари дарили подарки ей, она бы не выпустила из рук ни одного, даже будь это самое простенькое колечко. —?Разве тебе не интересно, что там? —?Нет,?— ответила Сабина, аккуратно и неторопливо сматывая широкую ленту снятого с головы тюрбана. —?Пусть натаскают воды, хочу смыть с себя пыль. Это Мадлен тоже в тайне возмущало, поэтому она каждый раз стыдливо отворачивалась, наугад пытаясь поймать бросаемую ей одежду. В иные дни Сабина смеялась над привычкой самой Мадлен неизменно мыться в камизе и принималась брызгать на смущенную девчонку водой из кувшина, но желания смеяться давно уже не было. Как не было и желания улыбаться всякому, кто пытался ей угодить, но улыбаться приходилось. Они ведь не виноваты в том, что она чувствует себя последней… Шлюхой. —?Да что с тобой такое? —?робко спросила Мадлен, подходя вплотную к дубовой бадье, от которой поднимался пар. —?Это всё из-за…? —?Нет,?— отмахнулась Сабина. —?Оставь меня. Мадлен кротко вздохнула и попятилась из ее спальни обратно в большую светлую комнату с парой круглых столиков и разбросанными по ковру подушками. Сабина зачерпнула ладонями воды и неторопливо умыла лицо, смывая черную краску с век. Если ты захочешь вернуться… Я буду ждать. Дождалась, ничего не скажешь. Так ждала, что даже не оттолкнула этого рыцаря, когда он полез к ней с поцелуями в темном коридоре. Замерла, растерявшись, а потом и вовсе ответила. Пока не поняла, что всё было не тем. Она привыкла тянуться вверх, даже приподнимаясь на носочки, гладить руки и плечи, даже сквозь рукава камизы и котты чувствуя под пальцами сильные мускулы, смеяться от того, как покалывают губы короткие жесткие усы и борода, и… Ничего этого не было. Его не было. И кара ее настигла почти мгновенно. Пусть она вырвалась и убежала, пусть никто этого не видел и не знал, насколько позорной была для нее минутная слабость, но когда спустя всего несколько дней Сабина увидела во дворце тамплиеров, ей показалось, что сама земля уходит у нее из-под ног. Когда взгляд вдруг наткнулся на рослую?— такую высокую, выше едва ли не всех окружавших его мужчин?— фигуру в длинном белом сюрко. Когда она разглядела, не веря собственным глазам, рыжину в падающих на плечи густых волосах. Когда услышала… Командор де Шампер. Но ведь… крепость в Газе передали кому-то другому. Еще пять лет назад. А после он отправился на Запад и… Больше Сабина ничего о нем не слышала. Ни единой весточки, даже короткого слова, только страшные, не дающие ей покоя по ночам сны. Да, он не мог писать ей из прецептории. Она и не просила его, даже в мыслях, подвергать себя такой опасности. Но разве он не мог отыскать ее во дворце? Он ведь знал, где искать. Но… быть может, он только вернулся? Быть может, всё это время он служил Ордену на Западе и действительно не мог… Новый удар пришел с самой неожиданной стороны. Леди Агнесс, хихикая, как девчонка, поведала стоящим рядом подружкам?— таким же знатным и пустоголовым,?— что ее старший брат близко знаком с тем красивым высоким храмовником. И что столь тесное знакомство завязалось вскоре после падения крепости Шастеле и заключения мира с магометанским султаном. Сабина попятилась прочь, оглушенная этими словами, и замерла в тени поддерживающей потолок колонны, не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть. Ни слова за три года. Ни единого знака. Он даже не заметил ее, когда прошел мимо, негромко переговариваясь о чем-то с маршалом Ордена. Прошел так близко, что она почувствовала исходящий от него свежий запах мыла. Окликнуть Сабина не решилась. Приоткрыла губы, глядя ему вслед широко раскрытыми глазами, но не смогла произнести ни звука. —?Что с тобой? —?испуганно спросила Мадлен, когда потерянная сарацинка вернулась в свои покои и посмотрела на занятую извечным шитьем подругу невидящими глазами. —?Тебе дурно? —?Нет,?— с трудом выдавила Сабина, судорожно пытаясь сглотнуть вставший в горле ком. —?А тебе вот,?— забормотала Мадлен, тянясь рукой к очередному подарку,?— принесли. Смотри, какое красивое! Сабина перевела взгляд на переливающиеся на свету камни в изящной серебряной оправе, моргнула и содрогнулась всем телом, когда из груди вырвался истеричный смех. Мадлен уставилась на нее огромными от испуга синими глазами и повторила севшим голосом: —?Что с тобой? —?Он оставил меня,?— выдавила Сабина, смеясь и всхлипывая одновременно. —?Кто? —?робко попыталась уточнить Мадлен. —?Я предала его, и он оставил меня! —?выкрикнула Сабина, даже не услышав вопроса, и сползла на пол, обхватив себя руками за плечи и содрогаясь от рыданий и безумного хохота. Мадлен бросила шитье и вскочила с подушек, начав обнимать её и пытаться не то поднять с ковра, не то просто успокоить. —?Господь милостивый, пусть он никогда не узнает! Я на всё согласна, на любую кару, только пусть… пусть… —?Сабина осеклась, подавившись слезами, и разрыдалась с новой силой, уткнувшись лбом в худенькое плечо подруги. —?Господи, ни о чем Тебя не молю, даже о прощении, только охрани его от вражеского клинка! Мой грех в том, что я полюбила Твоего рыцаря, но я не стану умолять о прощении за это. Только убереги его от беды. Даже от меня убереги, Господи. Сабина рыдала, задыхаясь от слез, и запоздало приходила к пониманию, что её вина была не только в этом. Растить детей и встречать мужа на пороге?— это её счастье, счастье покорной магометанской жены, посвящавшей всю жизнь семье и заботе о ней. Но мужчине, бастарду принца, нужна была слава. Уважение знати и восхищение простолюдинов, пораженных его доблестью. Право говорить на равных с самим королем. Трепещущие на ветру знамена и ломающиеся в бою копья. Ты не понимаешь, верно? Нет. Она так и не смогла понять, почему победа при Монжизаре, едва не стоившая ему жизни, делала его таким счастливым. В ее собственном поединке с храмовниками Орден победил еще до того, как она впервые столкнулась с Уильямом у дверей Храма Гроба Господня, не придав значения этой встрече и не вспомнив бы ее позднее, если бы он не заговорил об этом в одну из ночей. Орден давал ему возможность вести в бой. Орден давал славу рыцаря Христа, которого, верно, уважали не только друзья, но и враги. Даже если сам Уильям никогда об этом не задумывался, даже если сам он говорил только о защите христиан, в глубине души ему всё равно хотелось быть значимым. Занимать достойное его происхождения место. Дочь сарацинского купца, не имеющая ни земель, ни золота, ничего этого дать бы не смогла. Дочь купца сделала бы его рядовым рыцарем, одним из сотен в рядах Иерусалимского или любого иного королевства. Ее любви оказалось недостаточно. Ее любовь могла только уничтожить всё то, чего он добился. Дочери купца оставалось только смириться с этим выбором и прожить собственную жизнь так, чтобы ни о чем не жалеть на смертном одре. И она пыталась, каждое утро примеряя на себя то одну, то другую маску, как примеряла теперь новое фиалково-голубое блио с витиеватым серебряным шитьем на широких летящих рукавах. Любимая наставница принца Балдуина всегда изящна и безупречно скромна, прячет слишком короткие для женщины волосы под серебристую сетку с прозрачными голубыми камнями и лишь едва подкрашивает глаза, чтобы не смущать окружающих принца мужчин. Впрочем, мужчины были бы смущены, даже облачись она в строгое одеяние монахини-госпитальерки. Особенно когда ее появление прерывало очередной урок письма. —?Сабина! —?радостно воскликнул принц, отбрасывая в сторону ненавистное перо, немедленно запачкавшее чернилами столешницу из красного дерева. —?Скажи, что я больше не хочу заниматься! —?потребовал Балдуин, спрыгивая со слишком высокого для него табурета с резными ножками и торопливо семеня по пушистому ковру. —?Я хочу покататься на коне, что мне подарил мессир Ги! —?подытожил ребенок, обхватывая ее колени и сминая нежный фиалковый шелк. Ги де Лузиньян, появившийся в Святой Земле неполных два года назад и в первую же встречу во дворце предложивший Сибилле свою руку и верный меч, завоевывал любовь принца самым простым из возможных способов. Сибилла восхищалась каждому подарку вместе с сыном, пока добившийся своего рыцарь не увез принцессу обратно в Аскалон, избавив Сабину от постоянного смеха и доверительных разговоров о том, какой счастливой вновь чувствует себя Сибилла. У Сабины не было ни сил, ни желания открывать Сибилле глаза на то, кого она назвала своим мужем в этот раз. Как не было и у Балдуина, едва ли не лучше всех видевшего, что прекрасный рыцарь Сибиллы не был ни мудр, ни хоть сколь-нибудь рассудителен. —?Ей нужен полководец,?— сипел Балдуин, изредка поднимая голову от документов. —?Мужчина, способный подчинить себе баронов королевства, повести за собой армию и победить в сражении, даже если Салах ад-Дин приведет втрое больше воинов. А не любитель куртуазных романов и поединков один на один. Королевский племянник тем временем искренне восхищался отчимом и жалел, что умирающий от проказы дядя не позволяет ему жить в Аскалоне. Ребенку четырех лет отроду это было простительно. —?Вы сможете покататься на коне после обеда, Ваше Высочество,?— дипломатично ответила Сабина, не поддавшись чарам ясных светло-зеленых глаз и отгоняя мысль, что точно такой же взгляд был когда-то и у Балдуина. Пока наставник короля Гийом Тирский не вынес ему приговор, первым заметив, что мальчик не чувствует боли. Юный принц надулся, но ноги наставницы не отпустил. —?Но ты покатаешься вместе со мной,?— потребовал он, недовольно морща лоб и хмуря светлые брови. —?Разумеется, Ваше Высочество,?— согласилась Сабина. Не для того она просила у Балдуина разрешения научиться ездить верхом, но мужчины, как и прежде, не оставляли ей выбора. Отец запрещал ей даже прикасаться к врачебным трактатам Ибн Сины*, Балдуин приставил её следить за племянником, тот видел в Сабине не иначе, как большую игрушку, катавшую его в седле подаренного отчимом жеребца. А Уильям решил за них обоих, предпочтя Орден и не слушая, даже когда она говорила, что поедет за ним куда угодно. Уильям был первым, кто посадил ее в седло. Поначалу лишь для того, чтобы она не сбила ноги на пути к Иордану, а затем, когда она решилась попросить, показал, как удержаться в седле, если ей когда-нибудь повезет обзавестись собственной лошадью. Не дергай за поводья, ему это не нравится. Нет. Постой-ка… И легко вскочил на коня позади нее, даже не прикасаясь к стременам. Сабина почувствовала это так отчетливо?— скрип седла, запах дубленой кожи, щекочущее ухо дыхание и обнимающую ее поперек талии руку,?— что даже содрогнулась. И поспешно покинула покои принца, пока кто-нибудь еще не заметил ее смятения. Двери в кабинет короля были плотно закрыты, но не заперты, и стоило приоткрыть одну из створок, как образовавшийся сквозняк вздул прозрачные шторы на распахнутом окне и смахнул на ковер пергаментные листы. Король не шевельнулся, лежа полускрытым тканью лицом на столе. Под пером в обмякших пальцах расплывалась маленькая лужица чернил. Сабина похолодела и бросилась к столу, наступив на сброшенный ветром свиток. —?Балдуин! Она схватила его за плечи, отбросила закрывающий лицо головной платок, почти закричала, чтобы позвать на помощь королевских лекарей, но крик застыл в горле, когда Балдуин шевельнулся и внезапно чихнул. —?Я, кажется, задремал,?— сонно просипел король и поднял мутные, затягивающиеся бельмом глаза. —?Что-то случилось? Сабина сдавленно всхлипнула, прижала его голову к груди, пытаясь сморгнуть навернувшиеся от облегчения слезы, и прошептала почти таким же сиплым голосом: —?Ты напугал меня. —?Всё хорошо,?— ответил король по-прежнему сонным голосом, и Сабина едва ли не в тысячный раз поразилась его спокойствию. И даже способности шутить. —?Можешь меня отпустить, я не рассыплюсь. Во всяком случае, не сегодня. —?Я позову лекаря,?— предложила Сабина, послушно разжимая руки. —?Не нужно,?— отказался Балдуин, откидываясь на высокую резную спинку и стягивая с головы перекосившийся платок. В последний год волосы у него выпадали целыми клочьями, и Сабина плела, когда ей позволялось, косицу из тусклых волос, с горечью вспоминая прежние волнистые пряди цвета бледного золота. —?Не смотри на меня так,?— попросил король, и Сабина с трудом подавила уже готовую сложиться на губах гримасу. Отступи она всего на пару шагов от стола, и Балдуин уже не смог бы понять, как она на него смотрит. —?Прости,?— попросила Сабина, отводя взгляд в сторону и вглядываясь в окно. Следовало бы закрыть ставни, пока вновь не поднялся хамсин. В середине апреля он бушевал едва ли не целыми днями напролет. —?И что мне с тобой делать? —?глухо спросил король, складывая руки на столе и устало пристраивая на них голову. Вновь прятал обезображенное лицо. —?Пропадешь ведь. —?Не пропаду,?— слабо?— едва дрогнули уголки светло-коричневых губ?— улыбнулась Сабина. —?Не о всякой принцессе заботятся так, как обо мне. —?То сейчас,?— не согласился король. —?Пока меня еще хоть кто-то слушает. А что потом? —?И потом не пропаду,?— пожала плечами Сабина. —?Нет,?— сипло?— ей даже показалось, что более сипло, чем обычно?— сказал Балдуин. —?Нужен кто-то с мечом. —?Мне не нужен муж,?— отрезала Сабина, поднимая с ковра сброшенные сквозняком пергаменты. —?Справлюсь сама. —?А кто, позволь спросить, в этом повинен? —?неожиданно заинтересовался Балдуин. Она не говорила ему?— не смела говорить о подобной малости тому, кто многие годы гнил заживо,?— но её упрямое молчание сказало проницательному королю больше, чем все её прежние признания. —?Не думаю, что речь о моем отце. Был ведь… кто-то еще? —?Он оставил меня,?— шепотом повторила Сабина те слова, что однажды выкрикивала пытавшейся утешить ее Мадлен. Балдуин поднял голову?— обезображенное язвами лицо вызвало бы дрожь у кого угодно, но только не у нее, давно разучившейся замечать следы болезни?— и ответил с осуждением в тихом сиплом голосе: —?Каков глупец. У Сабины вновь дрогнули губы. —?Нет,?— сказала она медленно, изо всех сил сдерживая чувства. —?Просто… он не может иначе. Есть то… что для него куда важнее любви. И я… —?Сабина замолчала, подбирая слова,?— таким я его и люблю. И сознавать это было едва ли не горше всего. Она была готова проклинать его честь?— честь, требовавшую служить Ордену и оставить за спиной всё, что могло помешать бы ему быть верным рыцарем Господа,?— но вместе с тем… Именно это Сабина любила в нем больше всего. Балдуин обдумал ее слова и резюмировал: —?И всё же глупец. —?Если позволишь,?— попросила Сабина,?— я не хочу об этом говорить. Иначе король примется расспрашивать и быстро догадается, что речь идет о храмовнике. А там и вовсе поймет, о каком именно. —?Позволю,?— согласился Балдуин, но его тон Сабине не понравился. —?А если ты позволишь… —?ей почудилась ехидная усмешка?— где это видано, чтобы король у служанки разрешения спрашивал? —?но выражение лица у него не изменилось. —?Рыцарей, готовых сражаться за твою руку на турнирах, а то и в сражениях с магометанами, становится всё больше. —?Почему ты говоришь со мной о мужчинах? —?спросила Сабина, не желая даже думать об этих рыцарях. —?По-твоему, женщин не интересует ничто иное? —?А о чем же ты предлагаешь мне говорить? О войне? Мне довольно того, что она и без того разразится со дня на день. Еще и говорить о ней с тобой я не хочу. Салах ад-Дин предложил Иерусалимскому королю мир после того, как разрушение крепости у брода Иакова и смерть сотен христианских воинов принесли мор в лагерь магометан, но Балдуин чувствовал, что затянувшееся перемирие подходит к концу. Скоро султан вновь соберет объединенную армию и двинется на Святой Град. И первыми у него на пути встанут тамплиеры. Сабина обхватила себя руками, и собственные пальцы даже сквозь шелк рукавов и тонкую кожу перчаток вдруг показались ей ледяными, как у мертвеца. Среди тамплиеров первым будет Уильям. Потому что не может и не захочет иначе.