Глава двадцать третья (1/1)

Суровое лицо Великого Магистра тамплиеров осунулось, под запавшими, выцветшими от старости глазами залегли тени, морщины сделались глубже?— будто прежде неприступная каменная стена крепости пошла предательскими трещинами,?— но выражение этого резко постаревшего лица оставалось непримиримым. Упрямец не желал даже склонить головы перед своими пленителями. Стоял, гордо расправив плечи и вскинув подбородок, словно не понимал, насколько жалко выглядит его грязное посеревшее сюрко и отросшая неряшливыми клочьями седая борода в сравнении с блистательным видом магометанских эмиров. Богатство тканей и шитья, умащенные маслами угольно-черные бороды, перстни с драгоценными камнями, сверкающими в отсветах проникающих сквозь окна лучей света?— вожди правоверных подавляли всякого, кто смел приблизиться к ним. Но непримиримый кафир даже не опускал глаз, как бы ни слепило их величие султана и его приближенных. Быть может, поэтому прокаженный король был готов заплатить за него любую сумму, которую только затребует Салах ад-Дин. Но сам храмовник набросился на послов неверных с упреками. —?Рыцарь Ордена Храма может предложить в качестве выкупа за свою жизнь лишь цену, равную цене его пояса и кинжала,?— отчеканил Магистр громким сильным голосом, удивительным для человека?— да еще и старика,?— проведшего почти два месяца в подземельях Дамаска. —?Ни на какой иной выкуп я не соглашусь и не позволю королю уплатить его. Non nobis, Domine! Султан почувствовал раздражение. Он ожидал, что раз волю кафира не поколебало заточение, то близкая?— только руку протяни?— свобода уж точно заставит храмовника прекратить эту бессмысленную войну с пленившими его магометанами. Но вместо этого упрямый старик продолжал твердить то, что слуги Салах ад-Дина слышали от него уже десятки раз. И срывал султану переговоры. Нужно было показать его издалека, раз уж послы прокаженного так желали удостовериться в невредимости Великого Магистра. —?Уведите его,?— бросил султан едва слышным шепотом, почти не разжимая губ, и заговорил вновь, уже громким голосом, когда неверного вывели из длинного зала с подпирающими высокий свод резными колоннами. —?Храмовники взяли в плен одного из сыновей моего брата Туран-Шаха. Я готов обменять его на Магистра Ордена Храма. Пусть Одо де Сент-Аман упрям, как мул, но, быть может, иные рыцари этого одержимого войной Ордена будут разумнее. А у султана, слушавшего витиеватые речи послов прокаженного, были заботы куда важнее какого-то старика-кафира. Проклятая крепость у Байт-аль-Азан по-прежнему рвалась к небесам острой пикой башни, бросая тень на переправу. Единственную переправу через Нахр аль-Урдун* на много миль вокруг, ключ к Дамаску. Франки не должны были иметь такой власти в землях правоверных. Салах ад-Дин выдвинулся в поход?— последний поход к реке, призванный положить конец строительству христианской цитадели?— в конце августа, когда прокаженный король находился в Табарии*, вотчине его бывшего регента и верного соратника Раймунда Триполитанского. —?В стенах крепости постоянно находятся несколько сотен рыцарей,?— докладывали лазутчики султана, беспрерывно шнырявшие возле Шастеле и внимательно следившие за перемещениями кафиров. —?Из них около семидесяти?— храмовники. Тамплиеры были, пожалуй, самой серьезной угрозой. Обыкновенные рыцари?— кажется, сами храмовники именовали их мирскими, подчеркивая тем самым собственный уход от мира?— могли сдаться в плен, поняв, что сражения им не выиграть, или попросту вовсе трусливо бежать с поля боя, спасая собственные жизни. Но белые плащи будут стоять до конца, до последнего вздоха, предпочтя умереть во имя пророка Исы, но не становиться пленниками правоверных. Храмовники способны серьезно задержать нападающих, заставить их увязнуть в штурме стен, раз самим тамплиерам отступать некуда, а там подоспеет помощь от короля неверных. От Байт-аль-Азан всего полдня пути до Табарии, а потому Салах ад-Дину было необходимо взять крепость одним стремительным броском, пока прокаженный не опомнился и не бросил все имевшиеся у франков силы к броду через Нахр аль-Урдун. Точно так же, как сам Балдуин взял три года назад Баальбек. Уильяму пришла на ум точно та же мысль, когда он услышал от ворвавшегося во двор тивериадской прецептории рыцаря весть о вторжении. —?Королю уже доложили? —?спокойно, без малейшей паники и даже напряженности в голосе спросил Арно де Торож, выслушав орденского лазутчика, одетого для маскировки в неприметную котту из некрашеного полотна. —?Не могу знать, мессир,?— ответил тот, еще задыхаясь после стремительной скачки по запыленным холмам. Де Торож бросился к королю самолично?— хотя был того же возраста, что и сидящий в плену де Сент-Аман,?— ворвался безо всякого свойственного простым рыцарям почтения к наместнику самого Христа на Святой Земле, и тенью следовавший за ним Уильям похолодел от одного только взгляда на потревоженного в столь ранний час?— солнце едва успело выглянуть из-за края далекого горизонта, окрашивая небо в розовый цвет?— короля. Балдуин встретил храмовников с серым лицом и равнодушными, глубоко запавшими глазами. —?Я слушаю вас, мессиры,?— просипел король, когда молчание затянулось, и опешившие, даже не поклонившиеся толком тамплиеры заговорили одновременно. Уильям немедленно осекся и замолчал, обругав себя в мыслях. Де Торож, судя по всему, вознамерился занять место Великого Магистра, если де Сент-Аман не вернется из плена, а потому лучше не вызывать у него напрасного раздражения. И в иной ситуации эта мысль бы Уильяма повеселила. Наконец-то он научился оценивать свои поступки не только с точки зрения рыцарской чести, но и внутренней политики Ордена. Господь всемогущий, я становлюсь всё больше похожим на Льенара. Впрочем, будь де Торож плохим кандидатом на роль нового Магистра, Уильям бы даже не подумал о том, чтобы выказывать ему хоть какое-то почтение. Политика политикой, но расшаркиваться с теми, кто ему неприятен,?— это лицемерие худшего толка. Лучше уж всю оставшуюся жизнь провести рядовым рыцарем, как бы ни хотелось ему порой бóльшего. —?Проклятье,?— сказал Балдуин со всё тем же равнодушием в глазах, выслушав тамплиеров, и его серое лицо на мгновение показалось Уильяму застывшей маской. Весть об осадившей Шастеле армии магометан короля не удивила. Умный и проницательный Балдуин с самого начала понимал, что Салах ад-Дин не оставит его крепость без внимания. А то и без попытки разрушить до основания. Не зря же султан был готов платить десятки тысяч золотом только за то, чтобы Балдуин прекратил строительство. —?Собирайте людей, мессир де Торож,?— велел король и устало спросил, когда Уильям не последовал за бросившимся исполнять приказ собратом. —?Да, мессир? —?Простите меня за прямоту, государь, но… —?Уильям осекся, не решаясь прямо задать Балдуину вопрос, но, скрепя сердце, решил, что сейчас не самое подходящее время для такта. —?Кто возглавит армию? Здоровье короля пошатнулось еще сильнее после сражения у Мердж-Айюна, закончившегося бесславным бегством франков и пленением Великого Магистра, и глядя на это серое, измученное болезнью и бессонными ночами лицо, Уильям как никогда остро понимал, что новое потрясение только приблизит Балдуина к могиле. Раз так, то лучше ему хотя бы не видеть этого собственными глазами. —?Я, мессир,?— сухо ответил ему король, и Уильям вновь выругался в мыслях. Балдуин прекрасно понял, о чем думает стоящий перед ним храмовник, но расценил это по-своему. —?Я король, и возглавлять армию Иерусалима?— моя святая обязанность. Я не уступлю ее ни вам, ни кому-либо еще. —?Государь, я… —?Ступайте,?— приказал Балдуин, и в его голосе впервые за весь разговор зазвенел металл. —?И впредь не спешите хоронить меня раньше времени. Болван!?— зло подумал Уильям, но толком не понял, имеет ли в виду самого себя, вздумавшего проявлять чрезмерную заботу там, где его не просили, или короля, принявшего Уильяма за лицемера сродни окружавшим его баронам. После Монжизара франки по сути не победили ни в одном крупном сражении с сарацинами, но слишком привыкший к лживой знати Балдуин решил, что это ставится в вину ему. —?Ваше Величество,?— попытался Уильям еще раз в надежде, что король всё же даст ему объясниться. —?Я вовсе не хотел… —?Вон! —?взорвался Балдуин, на мгновение напомнив ему того мальчика, что всего каких-то два года назад ставил на место умудренных годами и опытом баронов и не боялся атаковать впятеро превосходящую их армию. —?Я услышал достаточно! Ну и дал же ты маху, любезный брат, злился на самого себя в мыслях Уильям, возвращаясь во взбудораженную прецепторию. Этого так оставлять было нельзя, но король рассвирепел всерьез и после этого разговора разве что спиной к провинившемуся храмовнику поворачиваться не начал. Тот запоздало понял, что Балдуин, верно, болен куда сильнее, чем пытался показать всем остальным. А увидев, с каким трудом, не поднимая головы и будто боясь встретиться взглядом с кем-то из своих вассалов, король садится в седло, Уильям уверился в этом окончательно. Скоро Балдуин лишится даже возможности оседлать любимого коня. Как же он тогда намерен возглавлять армию? Граф Раймунд мучился тем же вопросом, но в отличие от мгновенно потерявшего расположение короля тамплиера мысли не озвучивал. Даже зная то, о чем храмовнику было невдомек. Король лишился одного из пальцев на правой руке. С прокаженными такое случалось часто, они, сами того не замечая, ранили лишенные чувствительности руки и ноги, и начинавшие гноиться раны быстро приводили к отпадению пораженного пальца. Но для короля это было опасно еще и тем, что давало баронам новый повод сплетничать о нем, словно о немощном калеке. Балдуин никогда не снимал перчаток на виду у других, особенно у таких отъявленных мерзавцев и безбожников, как Рено де Шатильон, но если кто-то вздумает присматриваться к его рукам, то быстро заметит странную неподвижность одного из пальцев. А то и пустоту кожаной перчатки. Этого Раймунд допустить не мог, а потому старался как можно реже допускать к Балдуину всех, кто вызывал у графа хоть малейшее подозрение. И таких было, увы, слишком много. Салах-ад Дин провел те пять дней, что франкская армия собиралась в поход, в беспрестанных попытках захватить и разрушить ненавистную ему цитадель кафиров. Правоверные начали с непрерывного обстрела Шастеле с западной и восточной стороны, взяв крепость в кольцо и отвлекая тамплиеров сотнями сыпавшихся на них стрел, пока другие воины были брошены к северо-восточному углу цитадели. Заранее засланные в крепость лазутчики уверяли, что там находится одно из наиболее уязвимых мест крепостной стены, и теперь десятки мужчин трудились без отдыха и перерывов на молитву, делая под стеной подкоп. Салах ад-Дин следил за осадой, гарцуя на любимом арабском жеребце, с почтительного расстояния, не желая попасть под шальную стрелу или, хуже того, камень,. —?Терпение, брат,?— посмеивался аль-Адиль, видя такое непривычное для прозванного Благочестием Веры султана возбуждение. —?Я хочу, чтобы эта проклятая крепость рухнула на головы защищающим ее кафирам,?— искренне отвечал Салах ад-Дин, глядя, как из выкопанного и торопливо заполненного деревом коридора в углу крепостной стены начинает идти дым. Но первая попытка обрушить стену провалилась. Коридор получился слишком узким, и пылающего в нем огня оказалось недостаточно, чтобы хотя бы пошатнуть неприступный бастион. Проклятые кафиры явно желали, чтобы их цитадель стояла на этом берегу веками. —?Динар! —?в отчаянии выкрикнул султан, чувствуя, что у него остаются считанные часы, если не мгновения, прежде, чем появится подкрепление франков. —?Золотой динар всякому, кто принесет бурдюк с водой, чтобы погасить пламя! Верные воины встретили его слова воодушевленным криком и бросились к воде едва ли не сотнями. —?Ты пустишь нас по миру, брат,?— беззлобно засмеялся аль-Адиль, но увидев, как быстро потушили пожар в туннеле, был вынужден признать эффективность такой меры. Священная война почетна для всякого правоверного, но одной войною не будешь сыт сам и не накормишь сыновей. Золото же всегда укрепляло веру в тех, кому было недостаточно пламенных речей имамов. Туннель заполыхал вновь вскоре после пятого с начала осады восхода солнца. А проход обвалился вместе с частью стены в тот самый час, когда безнадежно опоздавшая армия Иерусалимского королевства выступила из Тивериады. Шесть часов спустя кто-то из тамплиеров закричал, первым заметив поднимающийся впереди столб черного дыма. —?Стойте! Балдуин с трудом держался в седле, выпрямив спину и часто моргая, чтобы окружающие короля рыцари не заметили слезы, наворачивающиеся ему на глаза от боли, поэтому в первое мгновение принял передышку с воодушевлением. Чтобы в следующее присмотреться к столбу дыма и понять, что он слишком густой и огромный. Что бы ни пылало впереди, оно было куда больше обыкновенных лагерных костров. —?Если позволите, мессир,?— мгновенно сориентировался один из рыцарей Храма, окликнув Арно де Торожа без малейшего испуга или сомнения в голосе,?— я разведаю, что там происходит. —?Будь осторожен, любезный брат,?— согласился де Торож и попытался подъехать поближе к королю. —?Ваше Величество… —?Впереди хватает разведчиков, мессир,?— сухо, стараясь не выдать голосом терзающую ноги и спину боль, ответил Балдуин, глядя, как доброволец проворно сбрасывает в руки оруженосцу плащ и сюрко. Искусанные от боли губы ныли, и на языке постоянно появлялся сладковатый металлический привкус. —?С вашего позволения, государь,?— учтиво отозвался почти что новый Магистр Ордена?— если Одо де Сент-Аман не прекратит упорствовать, не соглашаясь выкупить себя из магометанского плена?— и на мгновение склонил седую голову в кивке,?— я согласен с вами, но предпочту довериться суждению опытного воина, а не простого лазутчика. Брат Уильям… —?Нужнее в рядах рыцарей, а не лазутчиков,?— по-прежнему сухо отозвался Балдуин и отвернулся от храмовника, давая понять, что разговор окончен. Куда больше, чем вести беседы, ему хотелось догнать умчавшегося вперед рыцаря и дать волю жгущей изнутри злости. Я доверял тебе! А ты такой же, как и все мои бароны! Только и ждешь, когда я начну разваливаться на части! Уже начал. Король дотронулся до опустевшего пальца перчатки, не задумываясь, что кто-то может увидеть этот жест, и с горечью вспомнил, как этот же рыцарь входил к нему в шатер после захвата Баальбека. Нет, государь. Сегодня я сражался во имя короля. Никто больше не будет сражаться во имя развалины, не способной даже сесть в седло, думал Балдуин, вновь кусая от боли губы. Как только остальные поймут, насколько король ослабел за эти месяцы, он перестанет быть для них королем. Уильям не решился подобраться к Шастеле слишком уж близко, опасаясь быть замеченным сарацинами на открытой местности, и взбирался на поросший сухой колючей травой холм едва ли не ползком, впервые в жизни проклиная собственное сложение. Лазутчикам лучше быть неприметными, а не хвастаться перед врагами ростом в шесть футов и три дюйма* и размахом плеч, приводившим в восторг тех женщин, что не знали, с кем имеют дело. Впрочем, одна знала. Соберись, выругался про себя Уильям и рискнул выглянуть из-за вершины холма. Шастеле пылала. И окружавшие крепость полчища сарацин не оставляли им ни малейшей надежды добраться до защитников до того, как последних из них обезглавят. Это сражение Орден проиграл. Покойтесь с миром, братья. Мы отомстим. За каждого из вас, клянусь. Уильям почти скатился обратно с холма, повторяя про себя молитву на латыни, и поспешно вскочил в седло, пришпорив недовольно заржавшего коня. Тише, мальчик, если сарацины нас заметят, то порубят обоих. Даже несмотря на то, что ты всего лишь бессловесное животное, которое ни в чем перед ними неповинно.

Арно де Торож встретил возвращающегося в клубах пыли разведчика с мрачным выражением на изборожденном морщинами лице. —?Крепость взята? —?только и спросил рыцарь и получил в ответ судорожный кивок. —?Она уже горит, мессир,?— сказал Уильям, принимая из рук оруженосца и торопливо натягивая через голову белое сюрко. Краем глаза он заметил подъехавшую поближе худощавую фигуру в позолоченной кольчуге, но всё равно не смог сдержать предательской дрожи, когда повернул голову и увидел изъеденное язвами серое лицо. —?Насколько их больше? —?просипел король. За то время, что они шли из Тивериады, к и без того огромной армии султана могло подойти подкрепление. —?Мы не прорвемся,?— честно ответил Уильям, не отводя взгляда от разом опустевших, будто потухших глаз. —?Но… если ты поведешь… —?продолжил он, отбросив всякую церемонность,?— я пойду в бой первым. Балдуин вздрогнул, словно ожидал совсем других слов, и вдруг опустил светлые ресницы. У него за спиной граф Раймунд развернул коня, пытаясь создать дистанцию между королем и немедленно насторожившимися?— словно почуявшие кровь шакалы?— вассалами. —?Я устал,?— прошелестел Балдуин, и искаженные, перекошенные в усмешке губы дрогнули. —?И за мной никто уже не пойдет. —?Я пойду! —?с жаром ответил, почти рявкнул на него Уильям безо всякой почтительности. Не смей! Не сдавайся! Король открыл глаза?— медленно, словно даже такое незначительное движение теперь стоило ему колоссальных усилий?— и вдруг протянул к нему правую руку ладонью вверх. Уильям непонимающе уставился в ответ. И был уверен, что если обернется, то увидит такое же выражение на лицах еще десятков мужчин. —?Балдуин,?— попытался вмешаться бывший королевский регент. —?Возьми,?— прошелестел король, не слушая. Уильям послушно протянул собственную руку, по-прежнему не понимая. А в следующее мгновение перехватил чужую ладонь так, чтобы другие не заметили, как смялась перчатка там, где должен был быть указательный палец. Господь всемогущий, неужели…? —?Однажды я не смогу взяться за меч,?— прошептал Балдуин, склоняя голову вперед, почти к самому плечу опешившего рыцаря. Левую руку в любое мгновение могла постичь та же участь, что и правую. —?Мы будем твоим мечом,?— ответил Уильям, не задумываясь. Весь Орден поднимется за прокаженного короля, как один, потому что долг у них тоже один. Тот же, что и у Балдуина. —?Я ослепну от болезни,?— продолжил король, и голос у него, и без того слабый и едва слышный, задрожал. Уильям невольно стиснул протянутую к нему руку сильнее, забыв, что Балдуин этого не почувствует, и ответил: —?Значит, мы станем твоими глазами. —?И не смогу сесть в седло… Я уже почти не могу. —?Я понесу тебя, если понадобится,?— пообещал Уильям, стиснув зубы, чтобы не закричать в голос и не выдать другим терзающую короля боль. —?От Тивериады до самого Иерусалима, если придется. Только не сдавайся. Я всего лишь рыцарь, и меня легко заменить. Мы все всего лишь рыцари. Но ты король, ты нужен больше, чем все мы, неужели ты этого не понимаешь? И если я был резок с тобой в том разговоре, то лишь из любви к тебе. Перекошенные, искусанные в кровь губы дрогнули вновь. —?Как забавно, мессир,?— прошелестел Балдуин, но в слабом надтреснутом голосе наконец-то появилось подобие веселых ноток. —?Я король, но о любви ко мне нынче говорят лишь три человека во всем моем королевстве. Мой бывший регент, безродная сарацинка, а теперь еще и тамплиер-чужеземец. —?Я не чужеземец,?— ответил Уильям, надеясь, что Балдуин при всей его проницательности не заметит, как у этого тамплиера дрогнули губы при одной мысли об упомянутой королем сарацинке. —?Это моя земля. А ты мой король. Прикажи, и я отдам за тебя жизнь. Балдуин смотрел на него несколько долгих мгновений?— Уильям пытался понять выражение прозрачно-зеленых глаз, гадая, сказал ли достаточно, чтобы исправить свою ошибку,?— прежде чем наконец ответил: —?Не прикажу.