Глава шестая (1/1)

С первого же взгляда на короля Бернару стало ясно, что тот пребывает в ярости. Амори улыбался, кивал склоняющимся перед ним приближенным, даже потрепал по щеке какую-то хорошенькую служаночку, подавшую ему кубок с вином и немедленно растаявшую от королевского внимания. Но светлые глаза Его Величества напоминали голубоватую сталь клинка, с которым подолгу упражнялись в самую жару, разя воздух и невидимый врагов. Того только коснись?— и надолго останется на коже след от нагревшейся под лучами солнца стали. Вот и Амори шутил и кривил губы в улыбке, но в глазах?— пламя жарче адского. Одно неверное слово, и провинившегося испепелит на месте. —?Смею надеяться, государь,?— склонил голову Бернар, когда король поравнялся с ним,?— что охота была успешной. —?Смотря, о какой охоте речь, мессир,?— отозвался тот, стягивая с рук перчатки из белой, богато расшитой золотом кожи. —?Верные мне люди уверяют, что моя главная добыча и поныне прячется в Сидоне. Как мне выкурить этого лиса дю Мениля из норы, если между нами стены прецептории? —?рассеянно спросил король, тяжело опускаясь в любимое кресло во главе длинного стола. В последние годы Амори начал полнеть, утратив прежнюю юношескую легкость, с которой он запрыгивал в седло и часами, если не днями носился по окрестностям, выискивая, в какого бы зверя возить копье или клинок. Покойный Балдуин тоже был плотного телосложения, но никогда не позволял себе есть и пить столько же, сколько его брат. Амори же порой, казалось, совершенно не знал меры. —?Почему так тихо? —?тоном капризной девушки спросил король и потребовал, громко хлопнул в ладони:?— Сыграйте что-нибудь! Где ваша прелестная дочь, мессир? Пусть исполнит песню для своего короля. —?Если вы того желаете, государь,?— в растерянности ответил Бернар, не ожидавший такого интереса к Агнесс. Уж точно не со стороны Амори, который был на двадцать лет старше, дважды женат и никогда не посадил бы на трон дочь своего пусть и преданного, но отнюдь не самого знатного и богатого рыцаря. —?Я сейчас же пошлю за ней. —?Пошлите,?— согласился король. —?О, не смотрите на меня с такой настороженностью, мессир! Ваша подозрительность ранит меня в самое сердце. Ваша дочь, без сомнения, очаровательна и с годами станет женщиной дивной красоты. Но ни одна девица не стоит того, чтобы ради нее поссориться с давним другом. Напротив, я собирался самолично подыскать ей достойного мужа. И сядьте наконец, не стойте! —?Я буду безмерно благодарен, Ваше Величество,?— ответил Бернар, вновь склонив голову, и послушно сел по правую руку от короля. Агнесс примчалась, как на крыльях любви, раскрасневшаяся, будто и в самом деле бежала по коридорам со всех ног, подобрав длинную, лазурного цвета юбку. Длинные белокурые волосы Агнесс разметались по плечам и теперь окутывали ее, словно серебристое облако. Но следом за ней появилась, окруженная многочисленной свитой, и королева-византийка. —?Прошу простить меня, государь,?— приятным грудным голосом сказала Мария и опустилась подле супруга в торопливо подставленное слугой кресло. —?Мне не сообщили о вашем возвращении. —?Вам не было нужды беспокоиться,?— учтиво отозвался Амори, поцеловав унизанную драгоценными перстнями смуглую руку жены. Мария улыбнулась в ответ, но её темные вишневые глаза сделались настроженными, когда она бросила быстрый взгляд на белокурую красавицу, умело и привычно взявшую в руки лютню. Бернар в этот миг разрывался между опасениями за дочь и распиравшей его отцовской гордостью, твердившей, что королева и вполовину не так хороша, как Агнесс. Мария не носила длинных кос, подобно другим женам и девицам, а укладывала свои густые черные волосы в сложную, украшенную золотыми и серебряными заколками прическу. От этого казалось, будто её маленькая головка увенчана тяжелой короной, удержать которую было не под силу тонкой лебединой шее. Тяжелыми были и богато расшитые драгоценностями одеяния, подчеркивавшие и создававшие контраст со стройностью, если не сказать худобой, королевы. Всё в ней, от формы бровей до кончиков длинных ухоженных ногтей, было каким-то тоненьким и даже излишне хрупким. Казалось, дунь, и византийка растает, словно танцующая на ветру струйка темного дыма. Она была всего лишь на пару лет старше дочери Бернара, но не в пример опытнее и мудрее, и уже подарила королю их первого общего ребенка. Принцесса, названная Изабеллой, родилась всего пару месяцев назад в Иерусалимском дворце, и Амори, хоть и недовольный поначалу, что это не сын и наследник, устроил празднование, которое нет-нет да вспоминали до сих пор. Завистницы, соперничавшие за внимание короля, пока королева была в тягости, ожидали, что теперь она подурнеет и будет казаться Его Величеству совсем уж некрасивой, но Мария осталась стройна, словно кипарисовое деревце, и если ее скрытая тяжелой парчой фигура и изменилась после беременности, то лишь в лучшую сторону. И на людях королева встречала каждую новую любовницу мужа с неизменной благосклонной улыбкой. Мария была юна, но отнюдь не глупа. Она знала, что не сможет ничего изменить. Так же, как знала, что этого не сможет и Амори. Какая бы белокурая или огненноволосая прелестница не вскружила королю голову, и каким бы влюбленным он себя не полагал, на троне по-прежнему будет сидеть королева-византийка. —?У вас усталый вид, мой государь,?— с сочувствием сказала Мария, заметив, что супруг чересчур пристально наблюдает за певуньей в лазурных шелках. Бернар в этот миг был ей искренне благодарен. —?По-вашему, дорогая жена, меня могла утомить всего лишь охота? —?раздраженно ответил король. Присутствие королевы отнюдь не улучшило его плохого настроения. Излишне любвеобильные мужчины порой совсем не жаловали своих жен, видя в них лишь обузу и опасаясь слез и скандалов. Мария вновь улыбнулась и безукоризненно сыграла на любви всех королей к лести и восхищению. —?Не всякий юноша способен часами скакать верхом, когда солнце светит так ярко и безжалостно. Мне становится дурно от одной только мысли, какие тяготы вам довелось перенести сегодня, государь. И то, как стойко вы сделали это… —?она понизила голос, добавив томной хрипотцы, и опустила длинные, походившие на крылья бабочки ресницы. Недопустимо, подумал Бернард, быть для женщины такой… чувственной. Но королю эта нескромность явно пришлась по вкусу. —?Вы преувеличиваете, моя дорогая,?— ответил Амори, улыбнувшись жене и мгновенно позабыв о чужих дочерях. И кому нужна эта наивная белокурая девица? Восточные женщины, будь то византийки или сарацинки, пожалуй, не так красивы, но они куда лучше понимают, как сделать мужчину счастливым. —?Жара далеко не так сильна, как вам кажется. Подали вина и фруктов. Амори пил почти безостановочно, один кубок за другим, но каждый раз приказывал сильно разбавить вино водой, чтобы не захмелеть. Королева не пила и вовсе, только осторожно отщипывала тонкими пальчиками темные сладкие ягоды с крупной грозди винограда и, как показалось Бернару, внимательно прислушивалась к разговору за столом. —?Этот проклятый де Сент-Аман вознамерился свести меня с ума, не иначе,?— говорил король, в очередной раз прикладываясь к золоченому кубку. —?Мало того, что он постоянно мне перечит, так в последний раз вообще заявил, что такие фанатики, как ассасины, никогда не станут истинными христианами. И что Старец Горы чуть было не обвел меня вокруг пальца, так что я должен быть даже благодарен этому безумному тамплиеру, зарубившему ассасинского посланника. —?Я вынужден согласиться с мессиром Одо,?— осторожно начал Бернар и осекся, получив в ответ разъяренный взгляд. —?Мессир Бернар, позвольте узнать, кем вы считаете своего короля? —?ядовито спросил Амори и грохнул кулаком по столу. —?Последним глупцом?! В зале повисла оглушительная тишина. Агнесс испуганно дернула струну лютни, сбившись с мелодии, и замолчала, глядя на Его Величество широко распахнутыми глазами. Королева надкусила еще одну сочную ягодку и осторожно выплюнула в хлопковую салфетку виноградную косточку. —?Разумеется, нет, государь,?— поспешно ответил Бернар. —?Я вовсе не хотел… —?Знаю я, чего вы не хотели! —?громыхнул Амори и сделал знак подлить ему еще вина в кубок. —?Почему так тихо?! Играйте! Бернар ободряюще кивнул дочери, и та, продолжая испуганно смотреть на него и короля, вновь начала наигрывать мелодию дрожащими пальцами. —?Быть может, для вас это будет неожиданностью, мессир,?— продолжил король ядовитым тоном,?— но я далеко не так глуп, как привыкли считать мои враги. И я прекрасно понимаю, что даже если Старец Горы крестится сам и заставит креститься всех своих фидаи,?— это будет не более, чем фарс. —?Но зачем же тогда…? —?даже растерялся от такого ответа Бернар. Амори ответил ему с таким кислым видом, будто был крайне разочарован в недальновидности рыцаря. —?Затем, что они пообещали служить мне, а не самим себе. У меня была возможность привлечь к себе на службу великолепных тайных убийц. Что? —?спросил Амори. —?Не одобряете? Я король, мессир, я должен думать о королевстве. Будь ассасины моими слугами, и ни величайший магометанский халиф, ни последний сарацинский разбойник не посмели бы воевать со мной. А значит, и с моими подданными тоже. На границах было бы спокойно, и дороги стали бы безопасны. Вот что для меня важно. А вопросы морали и теологии оставьте церковникам, мессир, это их забота. Королева сделала знак наполнить ее кубок, пригубила немного прохладного шербета и попросила, не поднимая глаз и проявляя больше интереса к блюду с фруктами, нежели к белокурой певунье. —?Сыграйте что-нибудь веселое, Агнесс. Эта песня слишком грустна для такого чудесного дня. Вы же не возражаете, государь? —?Ничуть, моя дорогая,?— отмахнулся от нее Амори. Музыка его сейчас совершенно не занимала. Агнесс, казалось, это заметила, потому как улыбка у нее сделалась натянутой. Королева рассеянно закачала головой, увенчанной пышной тяжелой прической, в такт нехитрой забавной песенке. Бернар, тем не менее, был уверен, что она внимательно слушает каждое слово супруга, и это невольно вызвало в нем раздражение. —?А теперь,?— продолжал Амори, едва ли догадываясь о том, что жена уделяет их беседе куда больше внимания, чем ей полагалось. —?А теперь, мессир,?— повторил король,?— стараниями тамплиеров я лишился возможности подчинить себе самых опасных убийц, какие только есть в этих землях. Порой я думаю, что Орден тамплиеров существует только для того, чтобы мне мешать. —?Храмовники действовали опрометчиво,?— согласился Бернар. И сколько бы Одо де Сент-Аман ни утверждал, что этот рыцарь, Готье дю Мениль, принял такое решение самостоятельно, ни король, ни сам Бернар ни на мгновение не поверили словам Великого Магистра. Самодеятельность в Ордене, где обет послушания является едва ли не главнейшим? Ни одного разумного человека такой отговоркой было не провести. —?Но ведь они глубоко религиозны… —?И поэтому должны были бы обрадоваться тому, что ассасины желают принять нашу веру! —?Напротив, Ваше Величество,?— не согласился Бернар. —?Храмовники прекрасно поняли, что это не более чем уловка. И посчитали ее насмешкой. Вы и сами знаете, государь, как они горды. Король откинулся на спинку своего кресла и отпил из кубка, сосредоточенно нахмурив светлые брови и обдумывая услышанное. —?Может, вы и правы, мессир,?— согласился он наконец. —?Но проблемы это не решает. —?Полагаю,?— осторожно спросил Бернар,?— что Старец Горы теперь и думать забыл о союзах с христианами? —?Вы абсолютно правы, мессир,?— процедил Амори, но теперь его ярость была направлена на неугодный королю Орден храмовников, а не на верного рыцаря. —?Он глубоко оскорблен и не мстит тамплиерам лишь потому, что понимает, насколько это бесполезно. Они все фанатичны едва ли не до безумия. Убей одного, и на его месте появятся двое таких же. Но,?— Амори недовольно передернул плечами,?— я оскорблен еще больше. Кто дал им право вмешиваться в мои переговоры? Король я в Святой Земле или не король? —?Разумеется, вы король,?— согласился Бернар. —?Тогда как мне призвать храмовников к ответу? —?спросил Амори, говоря, как показалось Бернару, скорее с самим собой, чем с рыцарем, и вновь потянулся к своему кубку. —?Если они упорно не желают выдавать мне виновного? —?Придите за ним сами,?— вдруг сказала королева, отщипывая от виноградной грозди еще одну ягодку. Амори на мгновение замер, не донеся кубок до рта, и повернул голову. Королева по-прежнему не поднимала глаз, выбирая виноградины посочнее. —?Что вы сказали, моя дорогая? —?Вы, верно, знаете, где сейчас находится виновник? —?спросила в ответ Мария и наконец посмотрела на супруга своими темными вишневыми глазами. Тот кивнул. —?Раз тамплиеры не желают признавать вашей власти мирным путем, у вас остается только один выход. Навязать ее силой. Бернар вновь почувствовал раздражение. Эта женщина позволяла себе слишком многое. Будь его воля, он бы высказал ей прямо, что думает о подобном поведении. Но Мария была королевой. А ее король вновь откинулся на спинку кресла, смерив внимательным взглядом тонкую фигуру жены в тяжелой, расшитой драгоценностями парче, и сказал: —?Я счастливейший человек, мессир. Господу было угодно одарить меня женой не только юной и красивой, но еще и умной. —?Я рада угодить вам, государь,?— ответила королева, на мгновение склонив увенчанную пышной прической голову в полупоклоне. И вновь принялась выбирать ягодки посочнее.*** Мечи столкнулись с громким звоном, высекая искры. Ариэль уперся ногами в твердую, истоптанную сотнями ног землю, напряг мускулы на руках, пытаясь остановить смертоносный удар, но выдержал лишь несколько мгновений и ушел в сторону, позволив чужому мечу соскользнуть по лезвию его клинка. Развернулся, отчего взметнулись в воздух длинные, с разрезами, полы его простой темной котты, и нанес стремительный удар сверху вниз и наискось, как если бы стремился разрубить противника от плеча до бедра. Но не задел даже выбившейся из небрежной косицы рыжеватой пряди волос, почти коснувшейся его лица, когда в солнечное сплетение уперся боевой кинжал. Ариэль был готов поклясться, что еще мгновение назад никакого кинжала не было. —?Ты убит,?— весело сказал Уильям, отступая на шаг назад, и подбросил кинжал на ладони, ловя его уже не за рукоять, а за узкое блестящее лезвие. —?Это же мой,?— запоздало сообразил оруженосец и бросил взгляд на перевязь у него на поясе. Кинжала и в самом деле не было. —?Твой,?— согласился Уильям и протянул оружие рукоятью вперед. —?Покажи мне, как ты это сделал,?— потребовал Ариэль, возвращая кинжал в ножны. И заинтересовался:?— Льенар научил? —?Нет, один сарацин,?— хмыкнул Уильям. —?Он решил, что зарезать тамплиера его собственным ножом будет весьма… оригинально. —?Как я понимаю, его затея провалилась? —?предположил Ариэль, не совсем уверенный, что друг говорит о себе. Уильям молча закатал рукав на левой руке и показал ему неровный шрам, протянувшийся поперек предплечья. —?О,?— сказал оруженосец. —?Выглядит внушительно. —?Крови было много, а на деле ерунда,?— ответил Уильям, пожав широкими плечами. —?И всё-таки покажи мне, как ты это сделал,?— повторил Ариэль. —?Я даже не заметил. Уильяму было не жалко показать не только этот прием, но и десяток других, которые он находил весьма действенными и часто выручавшими его в бою. Поэтому они фехтовали до самого вечера и остановились, только когда солнце уже скрылось за крышами домов и продолжать тренировку стало попросту опасно. До вечерней трапезы оставалось еще немного времени, и Уильям, испросив разрешения у интенданта, велел паре новых, лишь недавно появившихся в прецептории оруженосцев нагреть и натаскать воды в тяжелую дубовую бадью. После чего со стоном погрузился в воду настолько горячую, что от нее поднимался пар, и неторопливо умыл лицо и шею, стирая с кожи разводы от пыли, смешанной с потом. Натруженные мышцы поначалу заныли только сильнее, и пришлось даже растереть плечи и руки, чтобы унять боль. Уильям набрал в грудь побольше воздуха и опустил голову под воду, длинные волосы намокли и потемнели, перестав вспыхивать на свету медной рыжиной. К концу лета та всегда становилась заметна сильнее из-за того, что волосы выгорали под палящим южным солнцем, становясь скорее темно-рыжими, чем каштановыми. —?Эй, рыжий! —?немедленно принимался кричать Жослен, а потом носился от возжелавшего мести Уильяма по всему ристалищу, хохоча так, будто был самым обыкновенным оруженосцем, у которого и забот-то еще толком не появилось. Уильям негромко рассмеялся, вспомнив их последнюю тренировку, после чего запрокинул голову, положив ее на жесткий деревянный край бадьи, и прикрыл глаза. Пар, поднимаясь над водой, завивался в причудливые узоры и спирали, рисовал в полумраке смутные картины. А затем принял неясные, полускрытые легкой газовой вуалью черты лица с раскосыми медово-карими глазами. Длинные черные волосы рассыпáлись по хрупким нагим плечам, удерживаемые лишь изогнутой коралловой заколкой на затылке. Уильям в полудреме протянул руку, касаясь этих густых, чуть вьющихся волос, запуская в них пальцы и собирая в кулак. Тяжелые пряди змеями обвились вокруг запястья, вода всколыхнулась, и по золотисто-смуглой коже потекли крупные капли, в глубине которых мерцали в свете свечей крохотные золотистые искорки. Вуаль шевельнулась от легкого вздоха, Уильям коснулся пальцами скрытой легкой тканью щеки, приподнял вуаль и провел пальцем по мягким приоткрытым губам. Она улыбнулась и склонилась над ним, окутав длинными волосами и легким запахом жасмина, защекотавшим ноздри и неожиданно взволновавшим его так сильно, что по телу пробежала невольная дрожь. Мягкие подушечки пальцев с длинными, выкрашенными хной ногтями почти невесомо погладили его по короткой бороде, провели по верхней губе и жестким, покалывающим пальцы усам. И она поцеловала его, поначалу легко и осторожно, а затем крепко, даже жадно, прильнув всем телом. Гибким, теплым, с гладкой золотистой кожей и медленно стекающими по ней золотистыми каплями воды. Мягкая упругая грудь прижалась к его груди, нежный живот?— к его животу, длинные волосы поплыли по поверхности воды, и у него перехватило дыхание. Уильям целовал ее тонкие пальцы, длинную смугловатую шею и плавную линию плеч, гладил полускрытое вуалью лицо и тяжелые черные волосы, зарываясь в них лицом и глубоко вдыхая тонкий запах жасмина. Она обхватила руками его шею, запустила пальцы в мокрые длинные волосы, откидывая их с его лица. И прошептала нежным голосом, почти выдохнула, касаясь губами его уха: —?Уильям… И он проснулся, всколыхнув успевшую остыть воду, задыхаясь и содрогаясь от острого головокружительного ощущения. Лицо горело от залившего его стыдливого румянца, губы жгло от призрачного поцелуя, а пальцы свело судорогой, настолько сильно он стиснул ими жесткие деревянные края бадьи. Проклятье, выругался про себя Уильям, выбираясь из бадьи и наспех вытираясь льняной простынью. Он даже не видел ее лица, одни лишь темные глаза с длинными ресницами. Он не знал, как ее зовут и сколько ей лет. Под этой проклятой чадрой могла оказаться как совсем юная девочка, которую и женщиной-то назвать было нельзя, так и уже немолодая мать семейства, которая годилась в матери и самому Уильяму. Но она стала наваждением. Настолько, что он постоянно ловил себя на мысли, что каждый раз, выходя из прецептории в город, он невольно начинает искать в толпе высокую гибкую фигуру в длинном темном покрывале. И, не задумываясь, смотрит в лицо каждой женщине в чадре, выискивая среди них ту, у которой были карие глаза. Да такие могли быть у половины сарацинок в городе! И всё же, он не находил тех самых, с красивым медовым отливом, который не давал ему покоя с того жаркого вечера, когда он столкнулся у дверей храма с незнакомкой в чадре. Кто она? Почему она выходила из христианского храма, но была одета, как магометанка? Да еще и закутывалась в покрывало так, что были видны одни лишь глаза. Льенар однажды сказал им, что, несмотря на бытовавшее на Западе убеждение, магометанкам совсем необязательно закрывать лицо от посторонних глаз. Тогда зачем ей это? Она боялась, что кто-то узнает ее за пределами храма? Но почему? Ему не следовало об этом раздумывать. Ему вообще не следовало думать о ней, ни днем, ни ночью, ни во время трапезы, ни?— уж тем более! —?во время молитвы. Но как Уильям ни старался, как ни проводил часы напролет, то рубясь на ристалище, пока от усталости не начнет ломить всё тело, то простаивая на коленях в храме, сарацинка не давала ему покоя. Изводила, заставляя замирать каждый раз, когда он замечал женщину в длинном черном покрывале. И вновь это оказывалась не она. Ему казалось, что еще немного, и он либо сойдет с ума, либо сляжет в лазарет. А ведь когда-то он смеялся над теми рыцарями, что целыми днями не поднимались с постели, сказываясь больными от любви. Под конец его смятение заметил даже Ариэль, взбудораженный предстоящим посвящением в рыцари и орденские братья и потому не способный думать ни о чем другом. —?Всё в порядке? —?спросил оруженосец, обеспокоенно вглядываясь в его лицо. Уильям почти не спал прошлую ночь, наполненную мучительными снами о кареглазой женщине в магометанской чадре, но попытался улыбнуться и ответил: —?Да, всё отлично. Про себя он при этом постоянно повторял одну из глав Устава, словно надеялся, что это поможет ему выбросить сарацинку из головы. … и потому пусть никакой брат не возжелает поцелуя ни вдовы, ни девицы, ни матери, ни сестры, ни тетки, ни какой иной женщины. Он нарушал этот постулат едва ли не каждое мгновение и не знал, как остановиться. И порой испытывал от этого отнюдь не стыд. А что в этом дурного??— порой спрашивал Уильям самого себя и думал, что бы ответил на это Льенар. —?Я ведь не должен,?— сказал бы ему Уильям. —?Я рыцарь Ордена тамплиеров. —?Которому двадцать один год,?— фыркнул бы в ответ Льенар, растянув губы в своей любимой ехидной усмешке. —?Чего ты ожидал? При таком-то раскладе. —?Но ведь в Уставе сказано… —?Устав, друг мой, писался не иначе, как для святых. Но мы-то с тобой простые смертные. Так что не стоит ждать, что мы будем следовать каждой его букве. Это утешало слабо. Несмотря ни на что, Уильяму не хотелось становиться одним из тех рыцарей, которые разрывались между своей честью и красивой женщиной. Да что там, он ведь даже не знал, красива ли она. Он ничего о ней не знал. И его долг состоял отнюдь не в том, чтобы каждое мгновение думать о женщине. Он должен был защищать своих единоверцев. Дабы ни один христианин не был напрасно и безосновательно подвергнут лишениям. Его мир состоял из звона стали, летящего в лицо ветра с песком и палящего солнца, порой жгущего кожу сильнее пламени. И в этом мире не находилось места для женской мягкости и любви. Да и с чего он вообще взял, что может ей понравиться? Кем бы она ни была, зачем ей храмовник, у которого нет ничего, кроме меча и плаща? Да и те ему не принадлежали. Он не мог даже жениться на ней, а значит, одного прикосновения, одного неосторожного взгляда было бы достаточно, чтобы навлечь на нее незаслуженный позор. Что он способен ей дать, кроме собственных чувств? Которые от позора не спасут, и, к тому же, могли развеяться, как дым, едва он увидит ее лицо. Она завораживала своей таинственностью и в действительности могла оказаться совсем не такой, какой рисовало ее воображение Уильяма. Он и любовью-то это назвать не решался. Разве можно любить кого-то, кого совсем не знаешь и даже толком не видел? И всё же он едва ли не каждый день уходил в Храм Гроба Господня. Ариэль неизменно увязывался следом. Уильям ничуть не возражал. Если оруженосец и отвлекал его от этих совершенно бессмысленных и даже ненужных поисков, то лишь ненадолго. По большей части Ариэль тихо молился, не отрывая голубых глаз от алтаря. Уильям тоже. И постоянно просил у Господа прощения за то, что приходит в этот величественный храм не столько ради молитв?— молиться, если подумать, он мог и не выходя из собственной кельи,?— а сколько в надежде вновь встретить кареглазую сарацинку. Где же она??— невольно думал он каждый раз, когда не находил ее среди молящихся в храме. Неужели она больше не придет?

И немедленно начинал злиться на себя за эти мысли. Это всего лишь женщина. Что в ней такого особенного, что он не может забыть ее глаза? —?Скоро стемнеет,?— заметил одним вечером Ариэль. Уильям посмотрел на быстро темнеющее небо и кивнул. Они прошли по шумной, людной улице, свернули в узкий, ведущий ко входу Храма Гроба Господня переулок… И на него налетела выскочившая из полумрака запыхавшаяся женщина. —?Осторожнее,?— мягко, как было принято в Ордене, пожурил ее Уильям, поддержав под локоть. Но женщина?— нет, совсем юная девушка?— вскинула голову и едва взглянула на него, так что Уильям успел увидеть только медово-карие глаза, при виде которых у него вновь перехватило дыхание, и широко раскрытый, перекошенный в ужасе рот. А через мгновение она уже рухнула на землю, уткнувшись лицом в его колени и вцепившись тонкими пальцами в полы белого сюрко. —?Мессир, умоляю, защитите! —?Что вы… —?растерялся Уильям и попытался поднять ее на ноги. —?Встаньте! —?Во имя Господа нашего Иисуса Христа! —?рыдала девушка, не отпуская его. Темная чадра соскользнула с ее плеч, тяжелые, перевитые жемчужными нитями черные косы?— такие длинные, что, наверное, доходили ей до колен?— змеями свернулись на камнях мостовой, пачкаясь в уличной пыли. —?Прошу вас, вы моя единственная надежда! —?Вилл! —?одновременно с ней воскликнул Ариэль и со звоном потянул из ножен клинок. —?У нас гости. Гостей было несколько, узкий переулок вынудил их бежать друг за другом, и выглядели они, как не слишком богатые магометане. Или, напротив, как слуги очень богатых. Но Уильяма в тот миг волновало лишь то, что они не христиане. А кареглазая сарацинка, молившая его именем Христа, ею очевидно была. Впрочем, даже не будь она христианкой, Уильям поступил бы точно так же. Привычным, стремительным движением выхватил меч из ножен и, направив клинок острием на противников, велел звенящим от ярости голосом: —?Назад!