Дикая кошка и сокол раздора (1/1)

...Но, видимо, у жизни на вас двоих свои непонятные планы, иначе зачем тебя словно кто-то толкает под руку, когда ты уже взял прицел? Вместо того, чтобы раз и навсегда разрубить этот узелна нити судеб, что затягивается с каждым днем все туже, ты приканчиваешь желтоглазую рассвирепевшую смерть - а тот, кого ты, ослепленный обидой и страхом, чуть не убил, по счастью, отделывается пусть глубокой, но царапиной, а не валится на землю с порванным горлом. Что позволило тебе за какую-то секунду засечь краем глаза хвост, бьющийся бешено, как хлыст, уловить грудной, утробный предгрозовой рык - а когда ружье твоего не товрага, не то все-таки друга дает осечку, с каким-то странным, отстраненным хладнокровием спустить курок? Как у тебя хватило решимости отправить котят вслед за их матерью - ты и сам себе удивляешься. Но гораздо лучше для них, если они отмучаются сразу, а не будут несколько дней медленно подыхать с голоду... А потом, уже на обратном пути, по дороге к лагерю, когда он, чтобы стряхнуть с себя остатки страха, заговаривает о замеченной им невдалеке от реки стае колибри (а они действительно прекрасны, когда радужным облаком переливаются в солнечных лучах над водопадами пассифлоры) - ты выдаешь себя с головой, обмолвившись, что тоже их видел. И с нарастающим ужасом чувствуешь, что сорвался в пропасть, что теперь-то он непременно поймет, зачем ты шел за ним по пятам, ведь не для того вовсе, чтобы уберечь от когтистых пумьих лап, а именно чтобы разделаться с ним - но, когда остальная экспедиция возвращается с охоты, он не выдает никому своих догадок, списав все на свою же неосторожность, а ты не знаешь, радоваться ли этому или ждать, когда он начнет рассказывать, как ты помог ему добраться до лагеря, упомянет ли про пуму, а если доктор все-таки возьмется осмотреть его руку, расспросов тебе точно не избежать... Ноему как-то удается успокоить своих спутников, а тебе кажется (или это оттого, что нервы у тебя все время на взводе?), будто этот случай - только предвестие чего-то пострашнее, чем атака дикой кошки. И спасенному тобой геологу уготована в грядущей, неотвратимой, невозможно бредовой истории особая, судьбоносная для вас обоих роль. ... Словно искушая и без того обозленную судьбу (а опасную близость племени охотников за головами, да еще накануне обряда инициации молодых воинов, вряд ли можно счесть ее подарком), Лортиг подставил под удар всю экспедицию. Видимо, ему настолько не давала покоя слава царя Нимрода, или инстинкт самосохранения отсутствовал начисто- но однажды он, невероятно гордясь собой, принес из джунглей подстреленного сокола - священную птицу племени хиваро, а когда улику пришлось уничтожить, чуть не полез в драку...Ни строгий запрет полковника на подобные выходки, ни намеки доктора на то, что всякий нарушитель этого запрета разделит участь птицы при его, Маршана, самом живом участии, ума Лортигу, увы, не прибавили. Он счёл все тревожные вести о возможной атаке целого войска хиваро на лагерь "выдумками труса переводчика, который толькои знает, что слушать бредни этих дурных индейцев", а полковник и доктор, по его убеждению, поверили твоим "сказочкам про языческих божков". Досталось не только тебе - его спесивая злость отрикошетила и в доктора. На полковника никто голоса повысить не посмел. Нохватило же у Лортига дерзости пойти против прямого приказа, отправившись в лес за еще одной птицей, сманив с собой Бертильона, которому не терпелось проявить мужество и отвагу! Знали бы эти два смелых зверолова, чем для всех обернется их самонадеянность... Вернувшись из разведки вместе с начальником носильщиков, малым смелым и неглупым, который хорошо разбирается в обычаях племен, живущих по течению Пастасы, ты рассказываешь полковнику и доктору, что дела экспедиции совсем плохи, что следопыты-хиваро нашли в лесу убитого сокола-акауана, и племя гудит, как разъяренное осиное гнездо. Что экспедицию может спасти только чудо. И твой разум отчаянно цепляется за это коротенькое слово, начиная лихорадочно прорабатывать план, пусть заведомо безнадежный, но прекрасный в своем безумии, пусть даже ты понимаешь, что представление, которое ты собираешься разыграть перед озлобленными дикарями, вполне может стать последним в твоей жизни - да и жизни запросто лишишься, тебя просто разорвут в клочья в мгновенье ока, а потом та же участь настигнет твоих спутников - но, тем не менее, ты решаешься на этот отчаянный, самоубийственный шаг. И, как только ты осознаешь, что сам только что сжег все корабли, голова начинает соображать четко и ясно. Ты как будто наяву видишь, что и как собираешься делать. По твоей просьбе доктор выдает тебе коробку с пилюлями опиума, флакон глицерина и пакетик с порошком "минерального хамелеона". А еще он дарит тебе венок из перьев тукана, всех мыслимых и немыслимых закатных цветов, и ты, раскрасив лицо древесным углем из кострища, белой глиной с речного берега и гуашью, которой Маршан зарисовывает в свой походный дневник орнаменты, символы и знаки, венчаешь себя этой фантастической короной, и уходишь из лагеря до рассвета,ипусть рассудок твердит тебе, что ты не вернешься, но какая-то часть тебя, которая помогала выкарабкиваться из самых страшных провалов в твоей судьбе, яростно спорит с ним - и ты следуешь ее голосу.