"Стань моей душою, птица..." (1/1)
...И над деревьями, которые казались вырезанными из черной бархатной бумаги, крашеного картона и ржавой жести, клубилось, сгущая тьму окрест, неугасимое, медно-алое, дымное зарево, и его то и дело подсвечивали, вычерчивая контуры багровых туч, рои яростных искр, и барабанный неумолчный гул, казалось, шел откуда-то из-под земли, пробуравливаясь сквозь мрачные камни, обросшие чешуйчатой плесенью, проталкиваясь сквозь напластования жирной глины, просачиваясь сквозь прелую листвяную опадь и не знающий солнца подлесок, будоража разум и разгоняя готовую застынуть кровь, и живой, жадный огонь сочился в щели изгороди, и жерди казались прозрачными от жара, и треск костров иногда перекрывали переливчатый свист и не по-людски истошный, мучительный вой, и из самых дальних, тесных, запутанных, как припортовые улицы, закоулков мозга, полезли так не к месту и не ко времени воспоминания, как я точно так же, превратившись в темный сверток, в окровавленный ком, сам себя не слыша, выл сквозь стиснутые зубы... Нет, нет, гони от себя эту дурную память, потому что они - тени в венках из перьев пронзительно-желтых, карминно-красных и черных, как вода в ямах вдоль троп, с разрисованными ромбами, точками и полосами пугающе-бесстрастными лицами -чуют страх, как те науськанные на тебя псы, только теперь укусами не отделаешься, ты должен вывернуться из этой петли, в которую сам же и полез, спасая чужие шкуры, ты должен сделать все, на что способен, чтобы тот, от кого исходит самая крепкая угроза, чьей несвоевременной откровенности ты так опасаешься, тот, кто пишет домой подробные письма и бережно касается мелких, прозрачных, как бледный шелк, почти истершихся в душистую пыль лепестков - смог вернуться однажды домой. И чтобы ты смог вернуться тоже. ...И колдун, увидев, что в ворота вошел чужак, чуть не выронил свою костяную свистульку, и, весь ощетинившись от изумления и гнева, оскалив зубы до десен, выпучив колючие глаза, в зрачках которых плясали лунные лучи, он стал до жути похож на каипору*, о котором я наслушался страшных баек на плантациях, и, стараясь не вдыхать сухой чад, шедший из стоящей чуть на отшибе хижины, окутанной кольцами белесого дыма - и о том, что там творилось, лучше было не думать, - я должен был не терять головы, вспомнить, о чем мне рассказывал начальник носильщиков, какие легенды я слушал, сидя в палатке Маршана и рассортировывая семена - а под это занятие все запоминалось просто замечательно... И я начинаю неспешно, нараспев, рассказывать о том, как четыре пальмы-сестры, растущие в устье Пастасы, прознали о постигшем племя бедствии от четырех ветров и четырех потоков, и я был послан ими, чтобы провести все нужные обряды и избавить народ хиваро от нашествия злых духов, и в это время налетевший словно из ниоткуда порыв ветра взъерошивает мой оперенный венец, и все, кто собрался вокруг дома, внутри которого одержимая девица извивалась, как уж на вилах, и орала охрипшим голосом, испуганно ахают и цепенеют, все - кроме колдуна, и, думается мне, будь его воля, меня бы уже в пепел испекло, и, чтобы освободиться из этого капкана с зубьями из копейных лезвий и каменных ножей, пока он не захлопнулся и не перешиб меня, мне нужно отжать,ослабить главную пружину - колдуна, и я из кожи вон лезу, чтобы ощутить себя в его шкуре, чтобы начать думать, как мой противник, чтобы впечатлить этих людей, одурманенных и злым зельем, и боязнью неизвестности, и я выпускаю дух сокола - паклевый жгут - из правого рукава, и, воскликнув: "Гость непрошеный, сгинь!", швыряю в костер его вместе с узелком, в котором завязана горсть magnesia alba**, и столп белого, шипучего и трескучего пламени, взмывает ввысь, и мне на мгновение кажется, что я вижу уставленные на меня безумные, черные, яростные птичьи глаза, и, прежде чем этому мороку рассеяться - ощущаю, как мое пылающее лицо окатывает вихрем взрезанной пестрыми крыльями ночной прохлады...