Записки на осколках (1/1)

...Хотя луна и стала похожа на обмылок, ее скудного света все же вполне хватает, чтобы дать мне выцепить в путанице ночных неспокойных теней и обрывков дневных мороков неотрывный, пристальный, выжидающий взгляд, и блеск чужих, настороженных глаз страшит меня, и нет смысла притворяться, что я сплю, и мы наблюдаем друг за другом до тех пор, пока не перестает хватать проглоченного воздуха, пока не забрезжит рассвет и утреннее солнце не растопит колючие льдинки звезд, и они не осядут на листьях, глянцево-гладких, кинжально-острых и покрытых пушистым ворсом, на лимонно-прозрачной и глубокого оттенка бархатистой зелени, в чашах дурманных цветов богатой густой росой...И то, первое после спуска через перевал, утро тоже было зыбким и обволакивающе-тихим, пока не разлетелось шумом лакированных надкрыльев, вырвавшихся на свободу из разбитого короба, бурым ручьем вперемешку с хрусткими семенами, и Штегер ругает "эту самоходную стиральную доску, которой не утерпелось сломать себе хребет", и когда камень на тропе вывернулся из-под моей ноги, я вдруг оглох от воспоминания, как точно так же оступился когда-то и со всего маху грохнул ящик с посудой, и уже здесь и сейчас я никак не могу сладить с оборвавшимся дыханием, и шарахаюсь от обрывистого края тропы, коря себя за страх...

И, когда я поправляю сползшую с плеча лямку рюкзака - бок словно ошпаривает, пронзает зубьями навозных вил, и я не успеваю спрятаться за спасительную улыбку, и мир выцветает, меркнет, гаснет, как дагерротип под растрескавшимся стеклом... И точно сквозь вату, глубоко забитую в уши, к моему мятущемуся сознанию прорывается голос географа - откуда он только и взялся, ведь шел же впереди? - и от его предложения помочь и от реплики Гийоме насчет того, что мне не стоит помогать, скорее я сам взвалю на себя рюкзак Мартеля и его самого в придачу - я снова чуть не оступаюсь, и мне становится зябко от дикого жара, от давно и прочно вошедшей в привычку боязни насмешек...