"Переправа, переправа..." (1/1)

...И, видимо, Лортиг забыл, что поговорка про коней на переправе применима и к мулам, и, пересев на моего белоногого, того самого, из-за которого экспедиция чуть не лишилась географа, он решил мне показать, как он справляется со строптивыми животными, и начал хлестать злосчастную скотину куда придется - по крупу, по морде и глазам, осыпая ее при этом такой бранью, какой мне не доводилось слышать ни в портах, ни в притонах, ни на плантациях, и мул не стерпел, начал брыкаться, визжать и закладывать уши, и в конце концов попросту стряхнул Лортига со своей спины и припустил к другому берегу, а гасконца, не успевшего от неожиданности даже вскрикнуть, подхватило и поволокло течением, и те, кто успел переправиться, подоспели ему на выручку, и, добравшись до суши, я увидел, что Лортиг валяется на берегу, словно мокрая поломойная тряпка, а Де Винь и Бертильон сняли с себя куртки и растянули их над ним, и что Мартель круто разворачивает своего коня, заставив его чуть ли не встать на дыбы, и мчится с кручи, и из-под конских копыт со стуком выскакивают мелкие камешки, и географ в мгновение ока вылетает из седла, и лицо у него такое, словно все у него внутри завязалось в узел, и до меня внезапно доходит, почему Мартеля понесло обратно к реке, и сердце мое начинает больно прыгать и колотиться где-то в горле, и от слов доктора о путанице с теодолитом Мартель меняется в лице, и остаток пути для меня проходит как в бредовом, лихорадочном сне. ...И, когда все более-менее разместились в разбитом после переправы лагере, осмотрев Лортига, доктор зазывает меня к себе - дать мне успокоительного, и снова заваривает крепкого, густого, непро-глядно-черного кофе, и я, как когда-то, обнимаю чашку непослушными ладонями, и внезапно у меня перед глазами взмывает вверх жадная волна, и плеск воды в ушах сменяется тягучей и ноющей скрипичной нотой, и тонкий фаянс, стиснутый в моих пальцах, жалобно хрустит и распадается на осколки, как устричная раковина под ногой, и я отстраненно смотрю, как все быстрей бегут, смешиваясь, потоки красного и черного, и земляной пол, еще не утоптанный, вбирает их с тихим влажным свистом, и доктор, спохватившись, разжимает, раскрывает мои застывшие, словно окостеневшие, кисти, и торопливо промывает и бинтует мне распоротую руку, и потом, ни говоря ни слова, сграбастывает меня в свои медвежьи объятья,наитием каким-то понимая, как же мне порой среди этих людей одиноко и страшно, и как же я боюсь одного из них...