Миндаль и пряности (1/1)

...И Маршан вытаскивает меня, совсем одуревшего, со слезящимися от сосредоточенного перебора семян и сороконожек, глазами, под каким-то предлогом, из палатки, насквозь пропитанной прогорклым дымным мучительным чадом сальностей и шипящего, трескучего смеха Гийоме на свежий, отрадный, влажный, живительный воздух, и в "госпитале", почти прозрачный в косых, рассеянных, солнечных предвечерних лучах, просочившихся через решето частых ветвей, трепещет и дышит голубоватый язычок спиртового пламени, и побрякивает крышка кофейника, и в углах палатки копошатся нестрашные уже тени, и перестают мельтешить перед закрытыми глазами бурые, блестящие спинки, и та самая, памятная, с чуть приметной вмятинкой возле ручки, кружка снова наполнена благодатным, спасительным кофе, и крепкий пар пахнет корицей и ванилью, и тепло струится от пальцев к сердцу, и доктор, вспомнив о чем-то, прерывает свой рассказ об экспедиции в Абиссинию, о ее древностях и редкостях, и, ворча как-то очень по медвежьи, долго роется в недрах своего саквояжа, и извлекает, наконец, оттуда помятый небольшой пакет пергаментной бумаги,и мне хочется поскорее спрятать давно забытое, хрусткое, небывалое лакомство - обжаренный миндаль - за щеку, чтобы сахарная корочка медленно таяла во рту (и точно так же хотелось тогда, за столом, пока географ отвлекся, украдкой смести в ладонь и сжевать хлебные крошки!), но надо растянуть это миндальное счастье, и я грызу потихоньку этукоричневую, душистую сладость, и прихлебываю по глоточку бархатистый кофе, и впервые за долгие дни и тоскливые месяцы - мне не одиноко, и не томит душу мою ожидание заката...