Идущие в расход (1/1)

Дела "предприятия", судя по тому, до какого состояния Хайме напивался, шли ни шатко ни валко, и, чтобы как-то их поправить, хозяину пришло в голову включить в программу "торос де фуэго"* - "огненных" быков. На мое счастье (еще бы, его измывательства "под пьяную руку" надо мной творились с особой изощренностью), он все чаще стал отлучаться, разъезжая по окрестным асьендам и пригоняя оттуда (не сам, конечно, а с нанятыми у владельцев поместий батраками) кирпично-красных или черных, как нечистая сила, четырёхлеток, с тяжелыми рогами, копытами размером с суповую миску и пронзительным взглядом буйнопомешанных. Ожидали своей невеселой участи эти зверюги обычно на постоялых дворах, в тех городах, где мы давали представления... Смотреть за этими "смертниками" было поручено приставшему к нашему цирку безместному пеону**, имени которого никто не знал-его называли Бугаем в глаза и за глаза, и он не сильно отличался от своих подопечных: силы в нем было на десятерых, а вот ума отпустить ему забыли. Меня же отрядили быть у него на подхвате, но он умудрился спихнуть на меня почти все дела, уединяясь где-нибудь с фляжкой, так что под аккомпанемент его храпа я скреб лопатой в загородке, лязгал превеслом водопойного ведра и вытряхивал из-за шиворота колкую сенную труху, и это было еще хорошо, потому что, проспавшись, Бугай частенько устраивал мне "разогрев": начинал меня гонять по бычьему стойлу, потом валил подножкой наземь, так, чтобы я обязательно вляпался в теплую "лепешку", и тыкал в меня вилами, делая вид, что хочет пропороть - и я еле успевал уворачиваться от ржавых, обломанных, в ошметках навоза, зубцов, и, когда моему мучителю надоедало смотреть, как я выворачиваюсь, словно придавленный уж, он меня отпускал, и всякий раз, стоило мне подняться, несильно, но унизительно подбивал мне челюсть, так что я прикусывал язык, черенком вил, и старательно делал вид, что выронил их случайно, а я сам подставился... ...Как же мне хотелось сбежать - эта мысль словно выкристаллизовалась в моей голове, и мерцание этого кристалла рассеивало поглощавший меня мрак тяжелых снов, коих было два: первый - будто я пытаюсь перебраться через утыканный гвоздями частый забор, поставленный вокруг заваленного разбитыми ящиками, тюками истлевшей шерсти и прочей рухлядью двора, и в окнах дома который стоял на этом дворе, загорался бессмысленный и тусклый свет, и на этом месте начинался второй кошмар - я оказывался запертым в этой лачуге, и кто-то, похожий на Хайме и того трижды проклятого ласкара одновременно, стучал, ядрено ругаясь, в готовое вылететь окно, и колотил кочергой по двери, да так, что крючок, ее державший, выскакивал из пробоя, и я с бессильным ужасом понимал, что сейчас мне будет конец... Но и то видение, короткое, ослепительно-жгучее, и все крепнущий замысел бегства не позволяли мне сдаться. И окончательно я уверился, что мне удастся спастись, когда я, обихаживая быков, назначенных к убою на Пасху, услышал, как Бугай на варварской смеси испанского и кечуа разговаривал с каким-то метисом крайне сомнительного вида, и тот похвастался, что оставил начальство экспедиции, в которой он был переводчиком, с носом - "пусть ищут другого дурака лезть на копья к хиваро!", сбежав со стоянки на перевале хребта Папаллакты, и что теперь "этим французам" явно придется возвращаться в Кито...И понял я, что мне нельзя терять ни дня, ни часа, нельзя выдать своей радости от скорой свободы ни жестом, ни взглядом... Только как мне удастся скрыться незамеченным?