Нить Ариадны (1/1)

Как же я сумел вырваться, продержаться, не спиться и не сойти с ума, хотя все к тому и шло? Особенно тяжко бывало, когда я возвращался из забытья, накрывавшего меня на излете очередного приступа - а каждый раз я старался терпеть до последнего, хоть меня и выгибало дугой, и завязывало в узел, и все мои ломаные и битые кости начинало перекручивать, а под ребрами словно засел мясницкий крюк - и кто бы мне дал уползти в мою щель под телегой, тесную, как гроб или ящик, и там отлежаться... …Чтобы не портить публике настроение, хромого беспамятного шута - безобразно-смешного уродца- быстро уволакивали за кулисы, а там били по щекам с оттяжкой, и, стоило ему только от-крыть глаза и начать дышать - поднимали силком на ноги, тычками заставляя удерживать равновесие, и гнали работать программу дальше - а направление задавали пинком... И все чаще в моей затуманенной, дурной голове вспыхивала мысль о побеге, о том, как бы ускользнуть, скрыться где-нибудь, но до того порой мне этот замысел казался безумным и безнадежным - ведь в случае неудачи сожженными руками я бы не отделался, Хайме отходил бы меня так, что кочерга показалась бы щекоткой пером - что я впадал в отчаяние от бессилия перед этим непредсказуемым и страшным стариком... С чего бы ему было жалеть меня, того, кого он и за человека-то не признавал? Но надо же было такому случиться, что, перед тем, как однажды снова я рухнул, как подкошенный, во время представления, меня накрыло до рези в глазах, до дрожи в коленях ясным видением -я разглядел в первом ряду лицо, память о котором не разбили ни молоток, ни гнутая железка, ни рудничный ворот, ни рукоять плантаторской плети, и все попытки забыть о том, кто я ему и кто он мне, оказались тщетой, и почти порванная, перетертая, раскрученная на пасмы нить, связующая нас, пережечь которую я не сумел, сколько бы ни пытался - стала сплетаться, крепнуть, и меня вдруг захлестнуло волной знакомых запахов - лавандового мыла и ладана - и сердце стало биться чаще и сильней, пока не оглушило меня совсем...