The blood tears (1/1)

Разве бы осмелился я ему рассказать о том, что творится у меня на душе? Не счел ли бы он хронику моей тоски и муки выдумкой, вымыслом, не стала бы для него небылью моя быль? Не поведаешь ни ему, ни кому другому о том, что - после того, как меня отходили кочергой под крики из толпы: "Давай, бей его - чтобы все хрящи всмятку! А чего он еще дышит? Ну, д'бивай, пусть околевает, ск'чно ждать!" - насквозь прокуренная, покосившаяся лачуга, больше похожая на опрокинутую кверху дном плетенку, ох как надолго стала моим приютом, и по вечерам свет дневной для меня иссякал раньше, чем солнце успевало уйти за дома, и как раз тогда пошло начало моей жестокой болезни, и, каждый раз, меняя мне повязки, отдирая старые бинты, задубевшие от крови, словно кору с дерева, по живому, поминутно кашляя и кряхтя, растирая желто-коричневые табачные плевки желто-коричневой ногой, старуха-хозяйка сокрушалась вслух: "Да что ж смерть-то тебя позабыла, не берет!", а я прорастал корнями вглубь самого себя в сумасшедшем желании жить... ...Как вечно недовольный мною Хайме сполна оправдывал свое заглазное прозвище - Латиго* - вкатывая мне тройную порцию "горячих" за невыметенные полы или дурно вычищенные, как ему казалось, сапоги, и привязывая меня потом, выкрутив до предела локти, перетянув запястья так, что я их переставал чуять, к жердям бычьей загородки, нарочно рассчитывая самое солнечное в полдень место, поближе к навозной куче, и запрещая всем и каждому ко мне подходить, чтобы отогнать мошку или дать напиться... ...И как я, бегая взапуски со смертью, однажды - как заяц прыгает в огонь, перемахивая заслон пущенного по жнивью пала - так же ринулся прямо в крутящийся, воющий столп пламени...