Часть 10 (1/1)

...И Реомюр упорно показывал тридцать целых и четыре десятых*, и полоска живого серебра не хотела падать ни на одно деление, и Хайме, чью страшную власть над собой я почуял хребтом с первого мига, все выгребал и выгребал уголья из пузатой печки, протопленной до багрово-черно-алого свечения, и подталкивал мне их под развороченный боккочергой, и этот жар - и снаружи, и внутри меня - все не стихал... ...И я все ждал, когда же стихнет во мне жар надежды на то, что та прежняя минутная доброта Рене не окажется беспримесной, не будет смешана с мусором брезгливой жалости, что мне не придется больше при нем ни таиться, ни стеречься, чтобы не сказать ненароком чего лишнего, что не буду я себя ощущать под его взглядами так, будто мне под рубашку затолкали злой шутки ради вытащенную из костра картошку, да там, за пазухой, ее и раздавили… …И я все никак не мог постичь этого человека, не мог понять - опасаться ли мне его, или безрассудно ему довериться - и отчаянно хотел хоть раз назвать его вслух по имени, связать четыре звенящих золочеными бубенцами звука в цепочку, что могла бы нас незримо соединить, и не смел, не мог, у меня получалось только беззвучно говорить ему "спасибо", с трудом двигая высохшими, горькими, обгоревшими губами, благодаря его за то, что он, хоть и бывал со мной до неузнаваемости надменен и горд, все-таки молча, не страшась ни твердых, колючих, как водяные орехи, глаз полковника, ни едких насмешек мидшипменов, держал мою сторону, чуя неведомо как, что мне становится совсем туго и беспокойно от забивших горло комьев воспоминаний о дурацком колпаке, лоскутном балахоне, о песке, что скрипел на зубах моих, о боли, пронзительном свете, о жуткой гибели под бычьими копытами и о том, как толпа вокруг меня стонала и визжала от смеха... …И порой, прорвавшись сквозь пляшущее тревожное пламя, затопившее мой разум камфорным дымом и слепящее воспаленные глаза всполохами искр, свежим ветром обдавала меня одна мысль - "Ах, был бы Рене хоть самую малость похож на..."