Часть 8 (1/1)

...Стыд, ужас, страх вскипели во мне, выпарив все прочие чувства, оставив взамен них свистящую пустоту, и колючим пузырём закрутились в груди, разом высушив горло и перекорёжив губы, застлав глаза столбом пепла, отняв речь, замкнув рот на железные засовы - словно снова перед лицом моими замелькали белые, как из масла слепленные руки Джули, и в нос ударило сухим и удушливо-сладким цветочным запахом, и загремели кровельным железом запонки на туго накрахмаленных манжетах, и затрещали надушенные тугие шелка корсажа и юбки, и зашуршали чешуей кружева - и холеные и сытые лица моих никаких-не-родственников вдруг оплавились, как воск перед огнем, стали глупее, злее, глумливее, и пальцы моих разоблачителей уже выгнулись мясницкими крюками - нацелились схватить, выкрутить руки до хруста, так, чтобы позвонки нанизались на раскаленный прут боли, чтобы я не чуял ног, и силком, волоком - им все равно, как - дотащить до того места, где ворочает палкой уже остывшие головни и горелые тряпки, ища что уцелело, перепачканный в копоти и саже, осатаневший Хайме - и всё глядит на дорогу красными дырами глаз, ждет, когда придет время выместить на мне всю накопленную, густую, настоявшуюся злобу... ...И внезапно сгинули, стерлись в пыль и остатки занавесок на гвоздях, прогоревшие до черного ломкого крошева свежеструганные доски, и кукурузные желтые зубы, и хищные рты, разинутые от жажды поживиться обещанной за мою шкуру наградой, а то и добавить по паре тычков и пинков, когда хозяин досыта намашется чем ему там под руку подвернется, сапожными колодками, воловьим ли хлыстом, да хоть той же палкой - и сбежали оба мучителя моих, стоило только тому, кто оказался со мной рядом в это страшное, черное утро возле рыночных лавок, дать отпор тем людям (да и людям ли?), перед которыми я был бессилен, которым не мог ни слова за себя замолвить, мог только лишь молчать и мучиться...