Часть 3 (1/1)

...Шагали мы с Фелипе по рыночной площади Манауса, и мне внезапно словно втянули по лицу мокрым полотенцем, вывалянным в песке - до меня донесся шум и гогот, смех расходился по толпе волнами, словно круги от брошенного в реку камня, и я, хоть и не был в центре этого кольца, не кувыркался по манежу пестрым комом, все равно почуял, как спина моя покрылась ледяным потом, а когда разглядел - кто обходит публику со шляпой, ловя в нее частый дождик меди вперемежку с редкими чешуйками серебра и одинокими золотыми вкраплениями - и вовсе остолбенел от дикой оторопи... ...И надо было пройти дальше, почти рядом с этим страшным человеком, и мне хотелось проскочить мимо него, прижав уши, но теперь я не мог себе этого позволить, не смел, хоть и помнил расписанной спиной, как он не упускал случая мне всыпать по всем правилам рукоприкладной науки, как он ненавидел меня необъяснимой и упрямой ненавистью старого козла, как попрекал каждым сухарем и каждой ложкой негустой, пригорелой каши - и я стиснул зубы так, что за ушами хрустнуло, расправил плечи (пусть меня так и подмывало скрючиться в три погибели), и пошел прямо, не стараясь скрыться, затеряться, вдоль толпы, вдоль ограды из свежеотесанных жердей, шел, будто поднимаясь на помост к петле - но все-таки шел. И улыбался. ...Потому что надоело бояться, жить этим страхом, дышать им, глотать отравленный дым обид и чувствовать, как сердце чернеет и покрывается новыми ранами и ссадинами вдобавок к прежним - и, спиной ощущая колючий, пристальный, неистово-злобный взгляд, шел вперед, не оборачиваясь, и чувствовал, что одержал победу, что не было надо мной больше власти Хайме, и что жить стало выше, смелей и слаще.