Часть 15 (1/1)

...И, распахнув широко рот, грубый, как рыбий хрящ, выщерив до десен страшные, темные пеньки зубов, источенных костоедой, Хайме так хлестнул меня веревкой по лицу, что убитая щека заполыхала, а левый глаз превратился в ледышку - но и заданной мне трепки показалось хозяину мало, и он от всего щедрого сердца припечатывал меня ласковыми прозвищами - "лживой тварью", "непрошибаемым дураком, которого дери не дери - все едино", "вором, сволочью и побегушником" - и каждый свой визгливый выкрик он сопровождал шлепками ладони, широкой и тяжелой, как хлебная лопата, колотя меня по затылку - а потом взялся за хворостину... ...И неизвестно, до чего бы довел меня этот истязатель своими наставлениями в цирковой работе и в почтении к хозяйской строгой руке, устроенными на одном правиле - "бить, пока не выучится", - если бы не подслушанный мною на скотном дворе разговор двух знакомцев Хайме, если бы не мое дикое счастье - вывернуться из-под бешеных копыт, взрывающих песок, забрызганный смолой и бычьей кровью, если бы не побег из экспедиции прежнего переводчика, напуганного слухами о зверствах хиваро... ...И, пока географ собирал чистую одежду для меня, мне почуялось внезапно - не заросшие до сих пор рубцы поперек хребта протекли красным, и рубашка прилипла к лопаткам, и я заробел поротой спиной - вдруг да станет заметно, как я перепачкал свое старое рубище, и тогда уж не миновать мне расспросов, и не удастся мне скрыть ничего из моих мытарств, которые с борьбой против Розаса даже не соприкасались, и быть мне снова изгнанным, снова брести по пыльным дорогам, зная, что никто не подаст беглому рабу ни руки, ни краюшки хлеба... ...И как же мне становилось самому больно темнить и недоговаривать, как хотелось рассказать географу все, что меня терзало и одолевало все эти годы хождения моего по мукам - да вот неизвестно было мне, стоило ли доверяться ему, сказалась прежняя промашка, за которую я поплатился свободой, и потому я молчал, молчал и молчал, и заговаривал только изредка, осторожно вставляя слово-другое в разговор или отвечая на вопросы... ...Кто смог бы выслушать меня, кому поведать бы я мог свои горести - не было здесь того человека, да и смог бы теперь я открыться ему после всех прочитанных мною признаний в родительских прегрешениях, черным по белому прописанных, после страшных слов, которыми плевалась моя свойственница, размахивая холеными руками, обдавая меня волнами ликера и флердоранжа, шурша кремовыми, фисташковыми, розовыми шелками, едва ли не носом меня тыкая в мое происхождение, топоча ногами, как ученая лошадь! И я жил - словно все ползал в пыли, собирая по острой фаянсовой крупинке, по лепестку краски, по чешуйке позолоты - не то разбитую чашку, не то себя самого...