Часть 6 (1/1)

И руки Рене пахли мокрой травой, костровым и табачным дымом, и еще чем-то домашним и жилым, и от этого запаха, и от неустанной, неутомимой заботы этих встревоженных рук отступала моя боль, чтобы потом вернуться на круги своя, потому что некуда было ей деться - потому что намертво, безвыходно засела во мне заноза прежних горьких обид, неперегоревших, тлеющих углями старого пожарища - потому что у меня все-таки наверняка не вышло до конца отмыться от крепкой, пахучей канатной смолы, от прогорклой вони камбуза, от прилипчивого вкуса "собачьего пирожного " и потажа*, которые не запить ничем, ни водой, ни кофе, от окриков в духе: "Хорош дрыхнуть - не затем живешь! Тащи воду, растопляй печь, чисти картошку, сальная ты тряпка!", от привычки втягивать голову в плечи, заслышав резкий шум или грохот - а так, бывало, хлопала дверь, распахнутая со злости хозяином, накачанным яростью "под пробку", когда он топал по стонущим доскам настила - и я утыкался разбитым носом в этот настил, и не смел поднять глаз выше гессенских сапог Хайме со следами недавней чистки, с лепешками грязи и торчащими из них травинками на голенищах и подошвах - и только проваливаясь в короткое забытье, убаюканный слышимыми и неслышными голосами, я обретал ненадолго покой... ...И я просыпался внезапно, как ударенный палкой, в мокрой - хоть выжимай - рубашке, задыхаясь от подъема по отвесной лестнице без перил и с прогнившими, трухлявыми, проваленными ступеньками, из которых торчали рыжие шляпки гвоздей, по лестнице, освещенной мерцающим, колеблющимся светом невидимого фонаря, скрипящего где-то на своем кольце, по лестнице, упершейся почти не то в скошенную крышу мансарды в белом длинном доме невдалеке от Кито, едва различимом в чаще сверкающих, горящих пронзительно-ярким зеленым огнем, разросшихся кустов, не то в потолок второго этажа в особняке на Виа Борра, куда мне незачем теперь будет возвращаться, потому что порвана последняя наболевшая нить между мной и обитателями этого гнилого болота, не то в самый верхний ярус храмовых хоров с закапанными воском и затянутыми серой лохматой паутиной настенными росписями, не помнящими солнца, и вот там, наверху, меня ждал кто-то, кому я твердил, что все будет иначе - а кто бы еще твердил это мне...