Часть 5 (1/1)

…И нет-нет, да и проскакивали в речи моей отзвуки карцера, трюма, рудничных казарм, бараков на плантациях и бродячего цирка, и не верилось мне почти, что я сумел вырваться из сердитой лапы Хайме и попасть под умную, но беспрекословную руку полковника, и как же мне становилось совестно и неловко, когда выпадала у меня короткая передышка в работе, мне все казалось, что за любой промах, за каждую упущенную минуту на меня накричат: "На что час тратишь? Вот сейчас как наставлю печатей на афишу - разучишься лодырничать!", и я старался трудиться, как мог, крутясь по делам, своим и чужим, от первого света до последнего (а то и прихватывая вечера, сидя с лампой), как кубарь под кнутом - и только доктор не позволял мне вконец забегаться, неизменно упрямо-вежливо выгораживая меня перед начальством, и, когда он заговаривал со мной, в вечной его воркотне сквозила такая нужная мне, не дающая душе смерзнуться, теплота...

… А географов словно было двое - и один из них, выручив меня из непосильной мне беды, из безнадежности бытия моего, дав решительный окорот тем зарвавшимся вконец безжалостным и бессердечным людям, сгинул бесследно, утонул во времени без всплеска, растворился без осадка - а второй был таким надменным, чопорным и гордым, что мне становилось робко и боязно не то что с ним заговорить, поведать ему печаль и горечь свои, но и спать с ним рядом - поэтому и гнал я сон от себя, чтобы не выдать ему ночные неуемные страхи, чтобы не стать снова всеобщим посмешищем... …И я травился невыговоренными словами, глотая их, как смешанный с желчью уксус, дичился и боялся Мартеля, и начал понимать, что добром эти невозможные игры в молчанку не закончатся, что придет мне однажды пора вырваться из тесного платья своего тела, что долго этим безрадостным дням не идти - пустить их надо по ветру, как уже было когда-то... …И этот темный страх безумия, эти ненависть, боль и усталость вырвались не то из моего сорванного немым криком горла, не то из пасти атакующего кугуара - раскатистым предсмертным воплем – и, сволакивая в сторону испятнанную алым золотую кошку, чья туша придавила живого и почти невредимого, но ошеломленного до столбняка Рене,я словно с себя снимал неподъемную тяжесть - да вот только надолго ли?..