Часть 4 (1/1)
...И меня мутило и выворачивало от всех проглоченных обид, будто я нахлебался тухлой болотной воды - настолько я устал душой от постоянных шпилек и подковырок Бертильона и Де Виня, от мушиной назойливости Гийоме, от непрошибаемой лени Лортига, здоровяка с бодливым, усыпанным веснушками лбом и прозрачными навыкате глазами, от пересоленных шуток Штегера - и я зализывал потихоньку пальцы, исколотые вставленными хитро и исподтишка внутрь сапожных швов шипами, на которые я натыкался, чистя чужую обувь, и не спал ночами от ощущения того, что голова моя набита ржавыми и гнутыми булавками, и старался держаться так, чтобы улыбка моя не превращалась в деревянную прорезь рта Пульчинеллы, и после купания на привалах "грыз сухари", растягивая зубами узлы, натуго кем-то из мидшипменов завязанные на мокрых и хорошо, если не набитых песком, глиной, камнями, рукавах и штанинах моих одежек - а господа офицеры пихали друг друга локтями в бока и тыкались лбами в плечи, делая вид, что задыхаются от хохота, и не унимались, даже когда Маршан одергивал их коротко и резко, взрыкивая, как пикардийская овчарка ...
...И тот, у кого я в такие минуты невольно, памятуя о былом неожиданном заступничестве, искал хоть какой-то защиты, - тот, встречаясь со мной взглядом, строго сводил к переносью пшенично-русые брови, темнел глазами и с силой двигал скулами так, словно пытался перетереть во рту камень...
...И стоящий у меня перед внутренним взором зеркальный круг, в котором отражались и лестница о пяти певучих ступеньках, и выскобленный добела порог, который я переступил с таким трудом, будто мне пришлось высвобождать ноги из дорожной, обжигающе-холодной, комковатой, подернутой лучисто-хрупким льдом, грязи, и незнакомая рука, осторожно сжимающая мои пальцы на тонких стенках стакана, в котором клубилось темно-буро-вишневое, медленно светлеющее текучее облако с прохладным, горьким, как блаженство уединения, запахом, и тени, лежащие неровными кусками черного коленкора на полу,и качавшаяся в поставленном на пол умывальном тазу розовая вода с пропитанными красным комками корпии, и дробно падающие с губки капли, что разбивались о тускло светящееся сквозь эту воду дно таза со звуком бьющихся стеклянных бусин, - этот зеркальный щит словно взорвался на тысячи сверкающих игл - и все эти сбереженные мной, как обернутые хлопчатой бумагой осколки чашки, принадлежавшей Прекрасной Беатриче*, спрятанные в самый дальний угол материного комода, драгоценные отражения пошли трещинами и раковинами, осыпались невесомыми хлопьями потемневшей амальгамы...