Часть 2 (1/1)

А за нею, а за нею плыл задумчивый туман,И таился в нем тягучий, снами сотканный дурман.*** —...им не пройти сквозь Дикие земли, а тех, кто попытается, уничтожат дозорные. Советник заканчивает доклад, низко кланяется своему Королю и возвращается к трем другим эльфам, ожидавшим позволения начать говорить. Трандуил величественно поднимает ладонь, благодаря за работу и верную службу, и тот кланяется вновь. — Временно мы в безопасности, но рано или поздно эти мерзкие твари до нас доберутся, — говорит он. — Мы должны быть готовы, Советник. Надеюсь, вы понимаете это. Эльф покорно опускает голову, не смея поднять взгляда, и крепко прижимает к себе пергаменты с донесением лазутчиков. — Да, Владыка. Трандуил обводит взглядом перстни на пальцах, задерживается на лучах, играющих в драгоценных камнях, и, быстро перевернув руку, ловит их, цепко сжимая в ладони. — Вести с запада? — спрашивает Король. — Все спокойно, Владыка. Смертные стекаются в большие города, эльфы Лориэна остаются в Средиземье. Война окончена, осталось лишь самое сложное — ее последствия. — Верно, — задумчиво тянет Трандуил. — Пусть Воевода держит армию в постоянной готовности — мы выждем, куда направятся полчища орков, и вскоре будем готовы обратить наш взор на юг Лихолесья. Это все, ступайте. Владыка был терпелив. Он умел ждать. Сидеть не берегу реки, долго — столетиями наблюдая за течением вод и времени, а после — величественно удаляться в свои чертоги, удовлетворенный видом мертвого тела врага своего, плывущего по той реке. Советники синхронно кланяются, уходя, но глава дворцовой стражи задерживается, и будто неуверенность скользит в каждом его движении. — Владыка, что... Что прикажете делать с пауками? Они подходят все ближе, со всех сторон. Гигантские мерзкие паучихи, размером со взрослого коня — они были гадкими порождениями Мордора, что много тысячелетий ютились в Лихолесье. Шелоб и все ее дети жили в кромешной темноте, ибо были детищами тьмы и всякий свет был пагубен для них, а свет эльфийский — особенно. То была долгая бессмысленная война Старших детей Эру и тварей, плодящихся столь же быстро, сколько эльфы успевали их истреблять. — У вас был приказ подпустить пауков ближе, — холодно отрезает Король. — Разве я отдавал другой? Глава дворцовой стражи низко кланяется и не рискует сказать и слова. Трандуил продолжает: — Мы подпустим пауков ближе, позволим им захватить больше территорий на окраинах, и они станут нашей защитой от вторженцев. Живой оградой, если угодно. — Патрули отступят на несколько миль в глубь Леса, милорд, но если пауков станет больше, мы рискуем понести большие потери среди солдат. Владыка окидывает эльфа жестоким взглядом и резко поднимается с трона, прерывая разговор. Трандуил знал, какие чувства вселяет в сердца подданных, гневаясь, но и пререканий с приказами допускать не собирался. — Тогда им стоит озаботиться собственными навыками как можно скорее, — оставляет он за собой последнее слово. Глава стражи вновь низко кланяется и, звеня доспехами, торопливо покидает тронный зал. Вскоре залу покидает и сам Король. Расправив богатые тяжелые одежды от невидимых складок, он беззвучно передвигается извилистыми коридорами, направляясь в свои покои. Преданные дворцовые слуги низко кланяются своему Владыке, в бесконечном уважении и почтительности отводя взгляды, и каждый из них славит Эру за столь мудрого и великого Короля. Короля, что держит в своих окольцованных драгоценностями руках их сердца и холодные в своей мудрости бездны глаз. Короля, чей голос в шелесте ветра, пении утренних дроздов, перезвоне вод Великой реки и шума крон древнего Леса. Владыка запирает дверь своих покоев, небрежно сбрасывает на кресло величественный грузный кафтан, расшитый золотой листвой дубов, и, наполнив кубок, удаляется на веранду. Там он надолго задумывается, не замечая наступления ночи. Он думает о возможности расширить владения Лесных эльфов на все Лихолесье, захватывая центральную и южную части, думает о приближающемся празднике Врат Лета, думает о том, что вино не очень-то и хорошо, поэтому просто выливает его прочь, оставляя кубок на парапете. Позже, прикрывая болезненные глаза, Владыка думает о сыне. Затаивает дыхание, бережно касается потоков магии, взывая к кровной связи, и резко, боясь быть замеченным, отстраняется, почувствовав родное бьющееся эльфийское сердце, больше всего на свете дорогое душе. Он делал это сотни тысяч раз за прошедшие десятилетия.

Запирался в своих покоях и, словно вор, тянулся через магию к сыну, скрывая свое присутствие и потоках природы. Или, застигнутый страхом посредь бела дня, прерывал доклад Советников властной рукой, обрезая любые шумы вокруг; крепко зажмуривал глаза, торопливо касаясь струны связи, а почувствовав ее тепло, почувствовав сердцебиение, вибрациями отдававшее по той струне, вновь раскрывал глаза. После долго сидя неподвижно, приводя нервы и дыхание в заданный им порядок. Когда бы Владыке не пристало, он не мог противиться паническому страху за жизнь своего принца. Не мог в воспоминаниях не коснуться его светлых волос, убранных в косы, не мог не заглянуть в серый лед глаз. Не мог не коснуться теплой даже под слоями кольчуги и доспехов груди, чувствуя живительные удары сердца и вздохи. Король был осторожен, подобно жалкому юному смертному, что впервые подглядывал за женщинами в купели, подобно мастеру взломщику, унесшего Аркенстоун из-под носа у дракона, а после — безумного гномьего короля.

Подобно тому, кто не имел права смотреть, но противиться не мог. Он торопливо отступал в тень, слоило лишь почувствовать, что принц жив. Прятался за завесой магии и памяти. Трандуил часто навещал сына во снах — тех редких часах забытия, что все же были необходимы выносливому эльфийскому телу. Тогда он тоже прикрывал свои глаза, где бы ни был, и погружался в яркие цветочные пейзажи, что многие, многие годы видел за окном. Леголасу всегда снился дом. И Король тихо, скрываясь, оставался в тени высокого дерева, на ветке которого сидел принц; прятался в бликах солнца, отраженных эльфийским клинком; таился в шуме вод реки, и никогда — ни разу за десятилетия — не показался. И лишь однажды, темной зимней ночью, когда власть Врага была особенно сильна и беспощадна к эльфам, чувствовавшим всю скорбь и боль природы, Трандуил почувствовал — с Принцем беда. И не помня себя от ужаса и горя, великий Король Лесных эльфов, Владыка Лихолесья в панике велел собрать армию, снарядить поход и немедля выдвигаться на юго-восток — в Мордор. Только сидя на верном лосе, с тысячами всадников за спиной, едва ступив за границу своих владений, Трандуил, все это время не прекращая попыток достучаться до сына, тянясь к нему магией и душою, почувствовал ответ. Сильный, уверенный. Живой. Леголас отвечал ему, почувствовав ужас и страх, но не своего Короля, не Владыки — Отца. ?Жив?, — коротко звенела связь, и Трандуил за тысячелетия жизни не слышал ничего, что было бы более прекраснее того звона. Армия тот час же была возвращена во дворец, а эльфийский Король на долгие луны потерял сон, страшась возвращения миражей. И все же Владыка не был Единым, ну был бесконечно силен — когда его сморило тем липким и беспомощным чувством усталости, сон поглотил его сознания. Страшился того Трандуил, но страшился напрасно. Во сне он стоял на поляне, что за Зеркальным озером в лиге от дворца, босыми ногами чувствовал по летнему прекрасную и хрустящую зелень травы, дышал полной грудью — впервые за долгое время. На поляне, как звезды на небе, рассыпались цветки Альфирина — чудесные, крошечные желтые и белые, словно золото, словно солнце, словно волны волос, небрежно раскинутые в полудреме на подушке. Их невысокие стебельки возвышались и тут, и там, расточая аромат свежести и свободы, колыхались на легких дуновениях ветра. Многие тысячи лет не цвел Альфирин на землях Лихолесья, не дарил свою бессмертную красоту столь же бессмертным созданиям. Владыка, зачарованный, не мог отвести взора. — Adar, они так прекрасны! — волнует голос сына, и Трандуил не думал, что тот сон мог быть лучше. — Но как такое возможно? Альфирин никогда не цвел в Лихолесье. Он смотрит на сына, но ответить ничего не может, словно все слова покинули его. Леголас в серебристых легких одеждах принца, отсвечивающих драгоценными камнями вышивки солнечные лучи, затерявшиеся среди тени крон; его волосы не убраны в косы, так им любимые, и его пальцы, привыкшие рвать тетиву лука и смертоносно вращать клинки, ласково касаются лепестков особенно пленительного цветка. До чуткого эльфийского слуха доносится шелест воды озера, и Король просыпается, охваченный желанием пройтись голыми ступнями по той зеркальной глади. Много лун прошло с тех пор, как Трандуил видел тот сон, и много лун в его сердце таится надежда — глупая и несбыточная, Король давно научится отпускать все надежды на волю магии, но надежда столь сильно греющая разрывающееся печалью и тоскою сердце, что отказаться от нее Владыка не в силах. И вот сейчас, открывая глаза, он все еще чувствует собственный стук сердца, вторящий стуку другому — далекому, родному. Ему не видно звезд — Лес скрывает своего Владыку от их взора, словно они могут причинить беду, но так отчаянно сейчас хочет их увидеть. Свет, не дарующий тепла и жизни. Есть ли в нем смысл? Возможно, Лес прав, укрывая своих детей от их губительного свечения, отбирающего сон и дарующего надежды и мечтания. Владыка касается могучих ветвей, что оплетают терасу покоев, скользит ладонью по шершавой коре, задерживаясь подушечками пальцев у разветвлений, и прикрывает глаза. ?Покажи мне Морвинион, — повелевает он Лесу. — Покажи мне Проблеск в ночи?. И Лес послушно подчиняется. С дуновением летнего теплого ветра раскрывает долгие густые кроны, оголяя часть неба, где пред взором Короля, словно верный старый друг, предстает чуть желтоватая яркая звезда, подмигивая далеким блеском. Трандуил глядит на нее, пока небосвод не сдвигается, и звезда не прощается с ним до следующей ночи.***