Глава 7 (1/2)

Лави привык делиться с миром собой.Он категорически отказывался ограничивать свободу своей души рамками приличия или хотя бы банальными основами нравственности. Он с детства чувствовал свой ритм и выплескивал его в окружение, не оборачиваясь на недоумевающие взгляды. Если в голову пришла идея, то она непременно должна была воплотиться в жизнь, несмотря на её содержание или последствия – если нравилась, то почему бы и нет?

Воспитывался он теткой, оставшейся без мужа, который покончил жизнь самоубийством, напившись. Детей она не имела и иметь не могла, поэтому воспитывала Лави с особой любовью и заботой. Мальчик остался ей от младшей сестры, судьба которой осталась неизвестна, но долгое время не оставлялась в покое незакрытым делом, пыльной папкой лежавшим в одном из шкафов полицейского участка.Своих настоящих родителей мальчик не знал – тетка заменяла ему мать и отца с пеленок. Жили они в загородном домике, небольшие окошки которого выходили на бескрайнее поле и открывали душе просторный полет мыслей.Лави очень любил книги и считал их огромной аркой в сказочный мир грёз, где возможно было черпать новые идеи и впитывать в себя хорошие, по его определению, качества. Большая домашняя библиотека представляла собой собрание множестваисторических эпопей и романов, которые зажглив юном мальчике негасимый интерес к войнам и истории.В одиннадцать лет Лави мог безошибочно определить имя исторического деятеля по одному только описанию его характера и проводимых программ. В тринадцать он взялся за мифологию, а к пятнадцати годам, когда уже сформировались собственное рациональное мышлениеиболее взрослый ум, он стал размышлять и сопоставлять одно событие другому, предполагая, что и как могло получиться.Школу он пропускал часто, иногда даже неделями.

Тетка умерла от рака груди, когда ему было почти семнадцать. Потеря, казалось, была невосстановима, но со временем её острые углы обветрились и притупились, поэтому резали не так больно. Совершеннолетие было еще далеко, поэтому юношу государство распределило в детдом. Но Лави туда так и не попал.Объявился его дед, о существовании которого Лави не знал. Мальчишка с презрением осматривал его лысую голову и сгорбленную спину, словно выискивая часть своего, что должно быть в близкомродственнике. Но, ничего не найдя, он еще больше разочаровался, после чего спросил:— И где ты был все эти семнадцать лет?Ответ остался несказанным. Но, подчиняясь возникшим мыслям, Лави всё же согласился, чтобы старик взял на себя опекунство. Привлекло вовсе не большое его состояние, а пугала перспектива оказаться под такой же чужой крышей с определенными правилами и множеством незнакомых глаз. Пришлось таскаться по судам, подписывать всякие договоры и прочие документы, чтобы однажды летним утром, проснувшись раньше обычного, увидеть тоску в потерявших цвет глазах, взгляд которых с необъяснимой нежностью ложился на деревянную статуэтку женщины.Лави спросил тогда:— Ручная работа? Знакомого мастера?Старик с горечью улыбнулся и ответил:— Очень знакомого.— И кто это? – парень кивнул на женскую фигуру.

— Это начало моей жизни.Его дед был насквозь пропитан историей. Статуэтка, хранимая им долгие годы, олицетворяла его близкую знакомую, с которой познакомилисьонив экспедиции по исследованию Американского побережья. Ему было двадцать пять, ей было двадцать четыре. Два влюбленных человека на границе послевоенных лет. Они писали свою историю, вели толстую книгу, где помечали каждый свой день: он вел свои записи сначала тетради, она – с конца. Эта рукопись была наполнена тяжким грузом тех будней, которые сейчас вспоминаются во многих учебниках. Деревянная кукла была сделана самим Дедом, сделана на день рождения той девушке, которая вскоре погибла от воспаления легких, оставив после себя только нескончаемую боль в сердце и бесценную рукопись в руках.Выслушав тихий и прерывистый рассказ своего опекуна, Лави покачал головой:— А почему «начало жизни»? Она умерла, и статуэтка перешла обратно к тебе…— Я любил её. И когда вырезал эту статуэтку, я потратил много сил, нервов и времени. Но они меня не остановили – я знал, что я люблю её. И готов был на всё. – Старик помолчал, а потом покачал головой: — Любовь научила меня жизни.Юноша проводил маленькую фигурку взглядом. Дед достал из шкафа толстую книгу с рельефной поверхностью и прошел к Лави, дрожащими руками протянув ему рукопись:— Забирай.Лави ошеломленно посмотрел на деда:— Дед, ты что… — он покачал головой, поднимаясь с пола. – Я не могу.— Ты можешь. Я был тобой много-много лет назад. Вернее, был таким же. И если бы мне тогда показали столько, сколько может показать эта тетрадь… Я бы прожил свою жизнь заново.

Разговор был окончен, но точка поставлена не была. Лави, охваченный ностальгией и тоской слов своего старика, долго не решался открывать чужой дневник, положив его на видное место и вечерами посматривая в его сторону. И что-то горькое тянуло под сердцем, когда он думал, насколько сильно его дед дорожил этой вещью.

Время шло.

Факультет и университет были предопределены уже тогда, когда Лави почувствовал вкус своего интереса. Бюджетное место он занял без труда.У деда он оставаться не стал – каждое утро ездить на другой конец города было сложным, а средства весьма позволяли приобрести небольшую и старую квартирку, которой Лави вполне хватало. Но дед просил не забывать о нем и навещать, как родного;ему не было известно, что мальчик к нему привязался, как будто и не было этих семнадцати лет без весточек.

Время встречи наложили на последний день недели – они любили сидеть вдвоем и слушать свист закипающего чайника, а потом, попивая каркаде из кубастых чашек, листать исторические книги и спорить о мелочах.Лави привык делиться с миром собой.Он запросто мог идти по улице и петь, не стесняясь своего голоса и недовольных или насмешливых взглядов. Чаще улыбался, нежели находился на волнах печального моря, поэтому и люди к нему тянулись, как свеженькие росточки тянутся к свету. Когда они с теткой ходили на местный рынок, Лави любил трогатьвыставленные на витрину вещи, отчего потом получал нелестные слова в свой адрес. «Шальной ребенок», «Не усмотрели», «Жигало», «Сорванец» — как только он ни был прозван соседями или незнакомыми ему людьми, но эти прозвища обходили мимо его души, поэтому мальчишка оставался при своем мнении. Он смеялся громко, говорил ярко, отдавался в окружение безвозвратно.

Но со временем безответная отдача начинала угнетать и надоедать, только выработанную схему поведения и мировоззрения уже было не изменить. Лави, переехав на квартиру к деду, продолжал светиться благополучием и иногда совершать необдуманные поступки, которые раньшекончались переломами пальцев или, в одном из случаев, ноги.Парень вырос темпераментным, добрым, с веселой тенью на лице и дружелюбной улыбкой. Лави был соткан из солнечного тепла, пропитан нежностью и безрассудностью.

Он не стеснялся своих сексуальных предпочтений. Не разглашал на каждом углу, конечно, но никогда не держал все в себе – однажды решился на первый шаг и заранее был подготовленк любому ответу. Ответ был отрицательным, негативным, обидным, но Лави ничего не мог поделать с влечением. По его улице ходили слухи об его ненормальности, но тетка им не верила, приглаживая рыжие волосы мальчонки и повторяя: «Придумалось, старым. Всё, что захочешь, придумают, лишь бы был повод языком почесать».После переезда в город, не было никого, кто мог бы понравиться ему еще, кроме того мальчишки, кем он был отвергнут за два года до смерти тетки. Случился любовный кризис, борьба с которым была отложена, а вскоре и вовсе позабыта.

Но он встретил Аллена, странного, растерянного, на тот момент необычно нервного и такого… мягкого? И шелуха одиночества слетела с трепетного сердца.

И вновь он поспешил сделать первый шаг, только… не было отказа. И теперь Лави боялся и в предвкушении прикусывал губы, когда осознавал способность взять на себя ответственность за другого человека. В груди всё мгновенно теплело, и сердце набирало скорость ударов.Было странно ощущать эти чувства… Потому что Лави привык делиться с миром собой, но не привык делить мир с кем-то.— Не разбудил, значит, — слабо улыбнулся Лави, подув на горячий чай.Кроули кивнул, стащив из плетеной корзинки печенье:— Да. Они с Кандой не стали задерживаться – ушли почти сразу же.

— Понятно.Не нравится Канда, не нравится.Человек с такими глазами просто не способен принять человеческие чувства и ритм чужойжизни за что-то большее, чем просто за палку под ногами.

Лави тяжело вздохнул и кинул быстрый взгляд на дедову рукопись.

Кажется, пришло время открыть для себя чужую жизнь.Аллен, на ходу сняв толстовку и кинув её в кресло, рухнул на кровать. Вереница нежданных событий вертелась вокруг него и затягивала в свою пучину. И самым противным был тот факт, что вся эта несуразность началась именно с его оплошности, свалившейся ему на голову огромным кирпичом.

«Папа…»Он лениво перевернулся на бок, удобнее устраиваясь на подушке. Светлая наволочка пахла его шампунем, несла в себе толику ночного уюта.

Отец не звонил уже почти неделю… С ним же всё в порядке? Орден бы не стал делать ему ничего ущербного, или, во всяком случае, оповестил бы мальчишку о принятом решении.

— Спать ночью будешь, — сказал Канда, устало облокотившись о дверной косяк. – Вставай.— Канда… Отвали, а? – Аллен зевнул.

Мечник окинул мальчишку оценивающим взглядом, а потом медленно прошел в комнату и оставил катану возле стола. Проверил окно на закрытость, резким движением задвинул плотные шторы. Шум с улицы тут же стих, а комната наполниласьтенями.Уолкер благодарно улыбнулся:— Спасибо…Канда тихо усмехнулся, снял с себя темный свитер, неаккуратно бросив его к толстовке Уолкера. Аллен, приоткрывший в этот мигглаза, с небольшим удивлением проморгался – такая небрежность к своим вещам никогда не была свойственна экзорцисту…Кандапоставил колено на постель, наклонился и взял юношу за подбородок, приникая к чужим губам своими. Щеки под пальцами ледяные, гладкие, мягкие.Мальчишкарезко вздрогнул от неожиданности и распахнул глаза. Рефлекторно оттолкнув от себя источник неизвестных эмоций, он отвернулся, но Канда, схватив его за кисти рук и нависнув сверху, предупредил:— Не дергайся.— Пидорас что ли? – вознегодовал Аллен, а сердце затрепетало, словно раненое. Чужие руки, почувствовав отпор, больно сжали запястья.— Никогда не понимал таких людей, — Канда серьезно посмотрел в глаза напротив. – Сам ведь хочешь, что сопротивляться?Аллен опешил.—Просто не мешай, — попросил апостол, стягивая светлую футболку с парня под собой. – Не понравится – не конец жизни же. Попробуем.— Ты сумасшедший, — Аллен нервно одернул задираемую ткань. – Я не буду этого делать. Слезь с меня.— Попробовать-то можно. Или продолжишь удовлетворятьсяв ванной в гордом одиночестве? – парировал апостол, не давая Уолкеру вывернуться из-под себя. – Я ведь помогу, ты только не дергайся.

Перед глазами седоволосого всплыли вчерашний вечер и стыд, мнимый теплый и страстный взгляд темных глаз, которые на данный момент смотрели выжидающе. Вспомнилось всё, до мельчайших подробностей. И стон по достижению оргазма, несущий в себе пять ненавистных букв…

Экзорцист наклонил голову вбок, всматриваясь в растерянное лицо.— Нервничаешь, потому что боишься боли? – ухмыльнулся Канда. – Зато избавишься от навязчивых фантазий.

— Читаешь мысли? – огрызнулся Аллен и не без отвращения к себе заметил, что даже не предпринимает попытки по своему освобождению – не хочется.— Тебя читаю.Мальчик сглотнул, поднял взгляд в чернильные глаза. Сердце пропустило удар.

Все недельные думы сводились сейчас только к одному: позволить. Позволить, поддаться, довериться, ощутить. Одна часть его кричала о том, что это лишь ветреная и неразумная связь, которая ни к чему не приведет, по крайней мере, к хорошему точно, а другая часть вопила о желании, которому следует поддаться, потому что второго шанса может не быть.Брюнетдействует непредсказуемо.Канда не был уверен до конца в своих предположениях, но Уолкер сам всё подтвердил: глубокое, равномерное дыхание, минимум лишних движений, даже полное их отсутствие, напряженное тело под его собственным, растерянность в светлых глазах. Всё же интуитивная проницательность его не подвела – Недомерок действительно «не в себе». Не зря же он типично мальчикам такого настроя реагировал на не случайный поцелуй, на шепот, на взгляды. Эрекция в одну из первых ночей тоже оказалась неспроста. Канда раскусил его, как неплотно закрытую своим маленьким панцирем фисташку.

Этот механизм оказался еще проще, чем предполагалось.— Расслабься, — посоветовал апостол. – И не будь поленом.Аллен не ответил, полностью сконцентрированный на прикосновениях чужих ладоней к своим бокам. Чужеродное тепло мягко спустилось к низу его живота.Аллен вздрогнул.Возникло гадкое чувство предметности, словно он вещь, неспособная существовать самостоятельно. Вещь, которая поддается настойчивым рукам, снимающим с него футболку. Вещь, которая не сопротивляется, доверяется, хочет и стыдится собственных мыслей. Вещь, которую подобрал самый неподходящий человек.Канда же пользуется его открытостью, разве нет? Просто засёк симпатию к себе со стороны и не прочь бы провести эксперимент.

«Попробуем», — так сказал он.Мечник коротко стрижеными ногтями пощекотал нежную кожу живота и спустился ниже.Аллен стиснул зубы, сжал кулаки. Нравится тяжесть сверху. Канда был прав — это всё фантазии воспаленного мозга, которые не оставят, если их не воплотить. А лучше, наверное, действительно попробовать, тем более что, черт возьми, Канда снова оказался прав – Аллен действительно его хочет…

«Попробовать-то можно».Аллен согласился с телом – можно.Несмело приподняв руки, Уолкер обнял парня. Тепло его тела, казалось, обожгло душу, но мальчик прижался сильнее. Канда, обычно такой далекий, нервный, красивый, с запахом горького парфюма, сейчас с нимна расстоянии выдоха. Юноша почувствовал приятнуюволну осуществившегося желания – так просто обнять, просто прижаться, просто ощутить…

Но Канда ловко вывернулся из объятий, потянулся к чужой молнии джинсов и отстранился, снимая их. Аллен уязвлено промолчал.Позволив снять с себя брюки, он бросил взгляд за спину мечника. И всё же стыдно за свои похоти. Стыдно за себя, так просто отдающегося. Стыдно, что забирать свои желания приходится подобным образом.— Лицо попроще, — усмехнулся Канда, приложив ладонь к уже горячей щеке юноши и вновь наклонившись. – Я тебя не убивать собрался, —уже тише добавил он и коснулся приоткрытых губ, но не поцеловал.

Аллен сконфуженно вдохнул:— Почему ты…

— Потому что хочу, — отрезал апостол и отстранился, чтобы снять свои штаны. – И ты хочешь. Дам за дам.Аллен плавно сел следом и прикусил губу, посмотрев на светлую и ровную спину экзорциста.

Папа растил его в домашнем уюте, воспитание дал, по меркам «хорошего мальчика», отличное: алкоголь он не употреблял, сигаретами не баловался, о наркотиках и речи быть не могло, секса в раннем возрасте не было.Секса, по сути, не было вообще. Физическую близость Аллен считал связывающим звеном двух тонких цепей, на которых держались отношения людей, любовные отношения. Секс был запятой, которая не заканчивала отношения, а делала особенную паузу, после которой течение чувств продолжалось далее. Должно быть доверие партнеру, умение побороть в себе скромность и невинность, способность отдаться без взаимной выручки, которая будет впитываться в тебя сама собой.

Так просто переспать с кем-либо было бы крупным двоеточием. Нужно было бы искать повод для новой встречи, несмотря на то, хочется тебе ее, или нет – раз взял на себя ответственность, то неси до конца. Или жечувствовать себя виноватым, или чувствовать себя обиженным. Это было совершенно лишним.

Но сейчас все принципы полетели к чертям, хотелось большего, и стыд не затмевал случившегося желания. И Канда настаивал. Канда хотел.«Попробуем».Эта связь не должна обозначиться каким-либо препинанием.

— Канда, — тихим голосом позвал мальчик и на короткий миг замолчал, принимая конечное решение. Вновь прикусив губу, он подвинулся ближе, аккуратно, почти бережно, положив ладонь на чужую спину. Ощущение теплой кожи под пальцами провело приятный поток чувств в его тело. Аллен прижался лбом к его спине: — А что потом?Апостол неслышно усмехнулся, но Уолкер почувствовал мелкое содрогание его тела. Канда ответил:— А потом спать ляжешь.Так спокойно и непринужденно.Юноша, позволив себе немного вольности, собрал длинные темные волосы и завел их за шеюс левой стороны мечника, оголяя её. Канда молчал, и Аллен поддался вперед, уткнулся носом в горячую кожу, резко вдохнул чужой запах. Тронув губами область за ухом, он прикрыл глаза и замер, неосознанно стараясь запомнить этот момент.Канда ничего не ответил на его действия, только ощутимо оттолкнул, освобождая для себя место. Повернувшись, он посмотрел в серые глаза прямо и серьезно. Так смотрят на человека, с которым собирались назначить серьезные разборки или уладить очень важный и щекотливый вопрос.По спине седоволосого от этого взгляда побежали холодные мурашки, и Аллен несмело отодвинулся к стене, опираясь на нее спиной, и посмотрел на парня. Неуверенность накрыла его своей пленкой, смущение и пульс сознания захлестнули волной особенной силы.Апостол опустил взгляд на плоский живот мальчика, на полусогнутые его колени и ухмыльнулся в своей привычной манере:— Укладывайся, девочка.— Я не девочка, — недовольно ответил Аллен и рефлекторно дернул ногой, когда чужие пальцы сжали его коленную чашечку.Канда ловко подхватил Уолкера под коленки и потянул на себя. Съехав на простыни, юноша что-то буркнул, но экзорцист не услышал. Он развел его ноги и, нависнув сверху, поставил свои руки по обе стороны от седой головы. Посмотрев в светлые глаза, он поинтересовался:— Рыжий пёс уже делал это с тобой?Аллен подтянулся немного повыше, чувствуя захлестывающую неловкость от недвусмысленно упирающейся твердости во внутреннюю сторону его бедра.

— Нет, — наконец ответил он.— А что делал? – Канда уткнулся в его шею, захватив губами небольшой участочек нежной кожи.— Целовал, — послушно выдохнул мальчик и прикрыл глаза, стараясь расслабиться — все нервы были натянуты, как тонкие струны, и грозили мнимым потрескиванием.Канда усмехнулся – как он и предполагал.— Ему это обошлось дороговато.Он отстранился и с животным удовлетворением осмотрел Уолкера.

Аллен, почти нагой, лежал поперек кровати, смотрел со смущением, дышал глубоко. Что ни говори, а всё же мальчик хорош. Белые волосы, неровными перьями рассыпанные по простыне, выразительные серые глаза, обрамленные полумесяцем светлых ресниц, выпирающие ключицы, тонкая кожа нежных сосков, упругий живот и притягательно выступающие тазобедренные кости ниже...

Канда сдержал тихий стон, почти сорвавшийся с губ. В паху нестерпимо тянуло и покалывало. Его пальцы проникли под резинку белья Аллена и потянули ткань вниз. Тело под руками вздрогнуло, светлые глаза прикрылись. Стыдно же.Его ладонь легла на твердый член юноши и мягко прошлась по всей длине, несильно сжимая. Аллен судорожно вдохнул, унимая откликающееся на ласку тело, а потом выгнулся и постарался отстраниться, когда пальцы погладили его яички и скользнули между ягодиц, надавливая на упругое колечко мышц.Канда свободной рукой несильно вжал его в кровать, нависнув сверху:— Просил не дергаться же. Расслабься.Аллен, неровно дыша, прикрыл глаза и глубоко вдохнул, кивнув.

Апостол одобрительно погладил круглое плечо мальчишки и, придерживая его, довольно резковвел в податливое тело два пальца. Юноша тут же сжался, и мечник, уже с нервными нотками в голосе, повторил:— Расслабься.Аллен, приподняв таз, постарался вновь отстраниться, нобыл тут же уложен обратно:— Терпи.Уолкер стиснул зубы.

Когда настойчивые движения внутри него стали отдавать не тихой болью, он приглушенно зашипел и потерял верный ритм дыхания, на глаза навернулись непрошеные слезы, и мысль о недавнем желании показалась теперь полным сумасшествием и бредом. Он сильнее сжал руки в кулаки и сказал:— Хватит... – голос охрипший, задушенный.

— Терпи, —повторил Канда и протолкнул пальцы на всю длину.Аллен тихо выругался и попросил настойчивее:— Канда, хватит…— Мелкий, блядь, — парень, немного отстранив руку, мстительно ввел еще один палец, — не ной.

Мальчик тихо заскулил и заскрипел зубами. Острая боль вспышкой разлетелась по телу, неслабыми разрядами распространяясь до самого хребта. Канда что-то тихо выдохнул, Аллен не услышал, а потом протиснул пальцы глубже.Вязкая боль заныла на всю поясницу, переполняя собой.— Блядь, — жалобно выругался Уолкер, уже не пытаясь сдерживать слез и неприятных стонов, — хватит… больно, хватит!..— Поздно, — шепотом прокомментировал брюнет. – Я не хочу тебя рвать, поэтому так. – Он, словно в попытке успокоить, слизнул замершую слезу на подбородке мальчика.А потом пальцы исчезли, оставив после себя пульсацию тупой боли. Алленпозволил себе немного отдышаться: жадно глотал воздух, словно хотел поглотить его весь, что есть.Канда приподнял дрожащие колени. Влажная головка его члена скользнула между ягодиц и уперлась в покалывающее кольцо мышц.— Кс… — Аллен дернулся, как от кипятка, и был тут же прижат чужим телом к матрацу кровати.Возникло чувство, как будто его рвут напополам. Он, не зная, где можно урвать грамм поддержки, больно вцепился в плечи экзорциста, впиваясь в мягкую кожу ногтями.Уже не хотелось никакого секса. Только навязчивое желание уйти от происходящего, оттолкнуть источник раздражения, затушить боль. Никто не говорил, что эта неправильная связь будет приятной, но никто не предупреждал, что будет именно настолько больно…Сильнее сжав плечи парня, мальчишка услышал его сдавленное шипение, но попыток убрать от себя чужие руки не последовало.

Канда поддался вперед, входя глубже, и Аллен непроизвольно сжался, тихо всхлипнув:— Подожди…Но ответом ему послужил томный выдох.Ядовитая боль зажала в тисках своего отчаянья. Она ловко захватила его тело и сознание, электрическим током пронизывая насквозь, рвала и метала изнутри. Аллен выгнул спину, стараясь увильнуть от проникновения, но, куда бы он ни двигался, Канда не отстранялся. Он не плакал – слезы сами выступали из глаз и солеными лентами спускались к вискам, иногда к носу, когда он поворачивал голову набок.— Всё-всё, — успокоил его Канда, заправив выбившуюся светлую прядь волос за ухо и посмотрев в полные слез глаза, — просто перетерпи. Тебе понравится, — он утомленно улыбнулся и добавил: — Я постараюсь не спешить.Как Канда и обещал, он не стал торопиться, вжимался в горячее тело плавно, иногда делая короткие паузы, чтобы взять себя в руки и вновь вжаться в узкое давление. Пальцы Аллена скользили по мокрым плечам парня, поэтому приходилось постоянно перехватываться. Просто лечь не было желания – мальчику казалось, что отпусти он сейчас единственное связывающее его с происходящим, то он пропадет в пучину своих мучений, берущих начало с нижнего региона его тела. Он жмурился, утирал мешающиеся слезы, зарывался в тяжелые длинные волосы экзорциста, вновь жмурился.— Давай попробуем вот так, — сорванным голосом предложил Канда.Отцепив мальчишку от себя, он уложил мокрое тело на простыни и удобнее перехватился за колени парня, ловко закидывая их себе на плечи.Уолкер было запротестовал, но отложил сопротивления, встретив в себе вновь волнующее давление чужого члена. Только давление было немного не таким, более с нажимом и трением. От него хотелось избавиться и усилить одновременно.