Глава 13 (1/2)

– И что было дальше?– Дальше? – Эндрю уставился на трещину в голой стене. – Дальше я выдавил ему глаз. Не специально. Не для того, чтобы он заговорил. Просто так вышло. Я задавал ему вопросы, а он пялился на меня. Я велел ему смотреть в землю, а он все равно пялился. Поэтому я выдавил ему глаз. Это оказалось сложнее, чем я думал. А потом я взял нож и отрезал ему оба уха. Раны сразу прижег, потому что… Ты знаешь, что человек из-за этого может истечь кровью? Она там струями брызжет. Если не остановить, так брызгать и будет. А этот ублюдок и раньше крови много потерял.Он кашлянул, взял со стола кружку с остывшим травяным чаем.– Он и тогда не заговорил, – отхлебнул. – Пытался вырубиться, но я ему не позволил. Там рядом рос кактус. Ну, знаешь, пузатый такой. Старый. С большими коричневыми колючками. Я его рожей по этому кактусу повозил. Колючки из рожи потом торчали. И в целом глазу была одна. Я ее вытащил. А этот урод так орал… Даже сквозь кляп. Почти как Дантон, когда я из него вырезал осколки.Молчание длиной в несколько секунд.– И тогда он сказал что-нибудь?– Нет, – Эндрю коснулся лопатками мягкой кожаной спинки. Сделал еще глоток, сплюнул в кружку траву, прилипшую к языку. – Я сломал ему пальцы на обеих руках. Пригрозил, что буду отрезать от него кусок за куском. Что буду соскабливать мясо с костей. Что отрежу ему яйца и заставлю его их проглотить. Я там еще взял уголек из костра. Ножом подцепил. Сунул ему в ладонь и держал… И знаешь, – поднял взгляд. – Я при этом совершенно ничего не чувствовал. Кроме усталости и… желания, чтобы этот мудак побыстрее разговорился. Чтобы прикончить его наконец.– Он разговорился?– Не то чтобы. Единственное… Он сказал, что я не смогу причинить ему такую же сильную боль, какую он чувствовал, когда сожгли его мать и жену. Когда дочь изнасиловали, а после забили до смерти. Он сказал, что настолько же больно я не смогу ему сделать. Я заверил его, что он ошибается.

– И кто в итоге оказался прав?Эндрю усмехнулся:– Мы так и не выяснили. Дантон очнулся. Завозился там под куртками, попросил воды. И курить. Мы отвлеклись ненадолго, а этот… Черт, надо было зубы ему вырвать. Или хотя бы выбить. Или кляп обратно воткнуть. Ты не поверишь! – тихо, натянуто хохотнул. – Пока мы возились с Дантоном, этот мудак себе язык откусил. Я же буквально за пару дней до того спрашивал, реально ли такой фокус вообще провернуть. Я думал про откушенные языки, а он будто выудил эту мысль из моей головы. Когда мы спохватились, он уже кровью захлебывался. В итоге обоссался и сдох. Так ничего и не выдал. Почти. Может, это был обычный разбой. Но я сомневаюсь. Рейдеры не откусывают себе языки.– Понятно, – в почти абсолютной, неживой тишине. – Теперь позволь задать один важный вопрос. Зачем ты рассказал мне все это? Еще и в таких подробностях.– Потому что.… – Эндрю сдавил почти пустую кружку ладонями, уставился на разбухшие листья на дне. – Я пытаюсь понять. И надеюсь, ты мне подскажешь. Как вот это все… и мои дела в Вегасе, и Аниту, и все, что мы с ней планировали… Как это все уместить в одну жизнь? В мою жизнь.Застыл в ожидании.– Я не знаю, – вздохнула Тереза. – Но боюсь, что никак. От чего-то ты будешь вынужден отказаться.Эндрю был ей благодарен. Хотя бы за то, что она не использовала это болезненное, жгучее, до чертиков надоевшее слово ?пожертвовать?.Тереза Бланко явилась к нему сама. Наконец-то застала его в кабинете на третьем этаже ратуши. Подловила момент, когда он был один, и хотела обсудить с ним что-то, наверное, чертовски важное. Что-то такое, что тревожило ее давно. Эндрю, прихватив кружку с еще теплым чаем, велел следовать за ним. Привел ее в крошечную темную комнатку со столом, креслом, стулом и изящным резным диванчиком у стены.В этой комнате мистер Кит когда-то помогал людям, и все, что здесь вслух произносится, остается внутри этих стен. Таковы правила – если ты не представляешь угрозы для себя или окружающих.Эндрю заверил: угрозы он по-прежнему не представляет. Все его действия – это реакции. Добро за добро и удар за удар. Отрезал: ?Никаких записей?, когда Тереза потянулась к покрывшимся пылью бумажным листкам, лежащим тут с последнего сеанса мистера Кита.– По твоему настоянию, я веду эту беседу как психотерапевт. – Тереза неотрывно смотрела на пустые листки. Должно быть, вела записи мысленно. – Но мне непросто сохранять беспристрастность. Все-таки Анита моя сестра. И ты мне совсем не чужой. Я беспокоилась за тебя, пока была в Лимане. Теперь беспокоюсь еще сильнее. И Анита тоже. Я думаю, об этом инциденте ей знать ни к чему. По крайней мере, со всеми деталями, которые ты так живо мне описал.– Ты предлагаешь снова ей лгать? А смысл? Я не думаю, что у нее сохранились какие-то иллюзии…Замолчал. Окончание фразы не смог придумать.– Дело совсем не в иллюзиях, – снова вздохнула Тереза, убедившись, что Эндрю не планирует договаривать. – Дело в том, что ты – это ты. Не посторонний, не чужой для нас человек. Человек, которого ни я, ни она до конца не знали. И какие-то вещи… даже если она умом их понимает, могут оказаться для нее слишком болезненными.– Кстати, о болезненном. Было еще кое-что. – Эндрю шумно всосал остатки чая, стараясь не хлебнуть заодно травы. – В общем… Ты же не скажешь никому, да? Даже Аните?– Ты знаешь меня не первый год. Я это правило всегда соблюдаю.– Тогда… Ладно, короче, так. За те две недели, что я проторчал в Вегасе, еще кое-что случилось. И это не дает мне покоя. Я не понимаю, зачем я это сделал… Я вообще не понимаю уже ни хрена, – облизнулся и вздохнул, пытаясь воздухом вытеснить невидимый груз, давящий изнутри на грудину. – Пока я там был, я одного человека поцеловал.Выпалил и уткнулся носом в чашку. Там ни черта уже не осталось, разве что мутная жижа блестела на самом дне. Но в чашку было удобно смотреть, прячась от проницательного взгляда Терезы. Такого спокойного и изучающего. Такого знакомого, черт бы его подрал.

– Вот как… – задумчиво кивнула она. – И тебя это беспокоит.– Ну конечно же! Как это может не беспокоить? Я же люблю Аниту! Я люблю ее, а она… Она не хочет со мной говорить. Вернее, вроде и хочет, но… будто не понимает. У нас же с ней не было такого никогда. А сейчас есть. И я не знаю, как себя вести. Не могу найти слова… Те слова, которые она захочет слушать. И которые поймет.– А та, другая, женщина? – спросила Тереза. – Она тебя слушает? Понимает твои слова?– Там… – Между лопатками привычно похолодело. – Там был просто порыв. Я не думал, что делаю. Я вообще ни черта не думал и делать ничего не собирался. Все получилось будто само. Это очень странно и… Совсем на меня не похоже.– Что именно не похоже?Эндрю молчал. Ему казалось, что он может молчать целую вечность: в голове воцарилась такая абсолютная, чистая пустота, что даже течение времени перестало быть чем-то значимым и достойным внимания.– Энди, – негромко позвала Тереза спустя черт знает сколько минут. – Я спрошу по-другому. Та женщина…– Не женщина, – буркнул он.– Ладно, девушка. Она…– Не девушка. Не ?она?.Получилось легко. Легче, чем думалось поначалу. Наверное, дело в Терезе – и в ее обещании ничего никому не говорить. А может, в том, что она наверняка откровения и похлеще слышала. Или в особой магии этих надежных стен, которые ни слова наружу не выпустят.– Так… – протянула Тереза. – Вот это уже интересно.– Интересно? – Эндрю оторвался от созерцания выстланного мокрыми листьями дна. – Ты уверена, что это именно интересно?Тереза выдержала его взгляд:– Интересно. Как минимум. И получается, что этот человек…– Он меня слушает. И понимает.– Прекрасно, – прозвучало совсем не то, чего Эндрю ждал. – Это действительно замечательно, что в твоей жизни есть такой человек. Который тебя понимает и слушает. И, с учетом всех обстоятельств… которые, скажем прямо, отнюдь не просты… нет ничего удивительного и постыдного в том, что ты ощутил нечто похожее на влечение…– Да не было никакого влечения! – Эндрю дернулся, и жижа всколыхнулась на дне, плеснула на стенки кружки, брызнула вверх. – Я сам не понял, какого черта… Я не понял, блядь, ничего!.. Извини, – опустил плечи. – Я не буду грубить и ругаться. Я просто не могу перестать об этом думать. Почему я это сделал?– Ты мне скажи.– Но я не знаю.– Хорошо, – она откинулась на спинку кресла, положила ладони с длинными пальцами на колени. – Давай разбираться. Такое с тобой впервые?– Впервые – что? Да и… Какая разница, к черту?

– Разница, – сказала Тереза, – есть. Если это впервые и для самого тебя стало своего рода шоком… Можно поискать чисто психологические причины, без оглядки на эротическое влечение или романтический интерес. А если не впервые, тогда… Можно попробовать рассмотреть вопрос твоей теоретически возможной бисексуальности…– Моей – чего? – перекосилось лицо. – Да я тебя умоляю!Кружка с остатками чая с грохотом опустилась на стол.– Нет? Хорошо, – Тереза выставила ладони вперед: жест защиты и усмирения. – Нет значит нет. Я спрошу… Я другое спрошу. Когда ты его поцеловал, что ты почувствовал?– В тот момент? – Эндрю задумался, вспоминая, и даже не ощутил знакомого желания провалиться сквозь землю. Все магия. Магия этого помещения. – Ничего. Поначалу вообще ничего, а потом перепугался до чертиков.– Ты перепугался. А он? Как он отреагировал?– Он был… весьма удивлен. Он меня толкнул. Наверное, и ударил бы. А может, убил бы… Но сделать ничего не успел.– Ему что-то помешало?– Язва желудка. Он проблевался кровью. И это некоторым образом… сгладило ситуацию, – на секунду отвернулся, пряча ухмылку. Кривую и вымученную.Липкую тишину можно было соскабливать со стен. Она давила, сгущала воздух, собиралась в груди тяжелым осадком.– Я поняла, о ком ты говоришь, – ровно произнесла Тереза. – Ничего себе поворот. Давай вот как поступим, – снова бросила голодный взгляд на низенькую стопку листов. – Мы с тобой тут сидим уже долго. Дольше, чем идет стандартный прием. Ты устал. И я тоже устала. Мне нужно время, чтобы проанализировать все сказанное тобой. Мы снова встретимся здесь, допустим… в четверг. После обеда. И тогда мы сможем…– Не первый, – Эндрю посмотрел на нее в упор. – Это не первый раз. Второй. Но тогда это была не моя затея. И это было давно. Еще до Вайоминга.– Ясно. Учту, – она поднялась, одернула брюки, поправила выбившуюся рубашку. – И постараюсь тебе помочь. Если ты сам этого хочешь.– Хочу, разумеется. Мне нужно, чтобы ничего подобного не повторилось… Подожди, – окликнул, стоило Терезе ступить на порог. – А что у вас с Сандерсом? Вы с ним встречались? Беседовали?Она задержалась, коснувшись наполовину обломанной ручки.– Встречались, – ответила. – Он пригласил меня в гости. Мы ужинали вдвоем.– Ого. Охренеть, – Эндрю не удержал смешок. – И как? У вас же не терапия была? Рассказывать можно? Как он тебе?– Он… умен, – после недолгого колебания. – Очень умен. Красноречив и подчеркнуто… пожалуй, искусственно обаятелен. Утверждает, что не оканчивал никаких образовательных учреждений, даже обычной школы. Но производит впечатление образованного человека. Разбирается в истории, знаком с трудами Сенеки, Гегеля, Канта… и даже Фрейда.– И это все? – приподнял брови Эндрю, которому ни о чем не говорили эти странные имена.– Нет. Не все. Он хороший актер. Легко поверить в его игру. Но он не всегда верно понимает суть изображаемых эмоций. Склоняюсь к мысли, что ты был прав насчет него.– Что он психопат? Ха! – Эндрю победоносно развалился на стуле. – Я же говорил! Говорил, да?– С диагнозом я не тороплюсь. Мы договорились еще об одном ужине. Не стану скрывать, что этот человек мне интересен.– Ну… удачи тогда. И приятного аппетита.Когда она вышла, он потянулся к листку. Сдул с него пыль и принялся старательно складывать самолетик. Покидать волшебную комнату не спешил.

***По Ниптону Дантон передвигался, опираясь на деревянные костыли. В левой ноге то кололо, то немело едва ли не до полной потери чувствительности. Док сказал, что это не просто ушиб. Тетра-какая-то-там-херня. Из-за травмы спинного мозга – к счастью, не из тех травм, что ведут к необратимой, фатальной инвалидности. Но несколько сеансов регенеративной терапии придется пройти, а для этого, помимо автодока, нужно что-то еще. Какие-то особые материалы и препараты, которые, конечно же, есть в Вайоминге. Но не здесь.– Мы найдем, – пообещал Эндрю Дантону, встретив его возле клиники. – Док список составит, по всему региону его разошлем. В Джейкобстаун заглянем, там есть какая-то лаборатория и какое-то оборудование.– Они же не хотели с нами делиться, – припомнил Дантон, который за минувшие пару дней растерял большую часть своего задора и показной веселости.– А мы больше не станем их спрашивать. На обе ноги тебя поставим. И все будет в порядке.– Нолан, да ладно. Ну я же не такой идиот…– Идиот, – перебил Эндрю. – Я тебе что кричал? Ложиться. Брюхом на землю и не отсвечивать. А ты там стоял, как… идиот. Ну на хрена? – подошел ближе, заглядывая в серые встревоженные глаза. – На хрена ты там стоял? В первый раз под обстрел попал, что ли?– Нет, ну… – Дантон отстранился, едва удержался на костылях. – Не в первый. Была причина.– Какая, к чертям, причина?Эндрю говорил тихо, голос не повышал. Но злился. Злился и думал: не поторопился ли он? Может, стоило все-таки дождаться врача? Не лезть своими лапами в чужое тело, не вырывать из него металлические огрызки, а просто подождать квалифицированного специалиста? Такого, на которого можно было бы свалить всю вину, если что.– Я пойду, – сказал Дантон. – Меня там, – кивнул на клинику, – автодоком еще полечат. Может, и без этой терапии как-нибудь обойдемся…– Какая причина? – Эндрю преградил ему путь. – Ты что, подохнуть хотел?– Я, по-твоему, идио… Блядь, – тряхнул головой. – Нолан, отстань. Ну пожалуйста.– Какая причина?– Я потом тебе скажу. Позже. Идет?– Когда?Мимо прошел мужчина в обнимку с коробкой, полной детских игрушек. Караванщики бесплатно подогнали на днях, и теперь волочь все это богатство в ?Коттовуд-Коув?, куда отправили детишек и их родителей.– Потом, – сказал Дантон. – Когда успокоится все. И когда ты перестанешь думать, что это ты во всем виноват. Я же не идиот, – вздохнул, глядя поверх плеча Эндрю. – Уйди с пути, Нолан. Дай дорогу калеке.И весьма бодро для калеки заковылял к клинике.

Детские игрушки в ?Коттонвуд-Коув? Эндрю доставил сам. Вечером того же дня, в уже привычной компании собранных и внимательных телохранителей, которые, наученные горьким опытом, по пути глаз с радаров не спускали, при любом подозрительном движении или звуке хватались за стволы.Эндрю принес игрушки на широкий живописный берег реки, заодно пересчитал детей. Двенадцать маленьких человек – откуда тут столько? Радостно растащили подарки, требовали еще. Двое серьезных подростков к грузовичкам, куклам и медвежатам интереса не проявили, но от бейсбольных перчаток и мячей не отказались.– А это у тебя откуда? – у девочки, которая не доставала ему и до пояса, Эндрю осторожно взял игрушечную ракету.Потряс: внутри что-то булькнуло. Едва слышно чирикнул счетчик Гейгера, встроенный в Пип-бой.Чирикнул – и стих, но этого было достаточно.

– Мне подарили, – девочка доверчиво смотрела в глаза. – У нее окошки светятся в темноте.

– Охре… Круто, – улыбнулся Эндрю. – А давай поменяемся? Я тебе… что захочешь. Любую игрушку. А ты мне эту ракету.– Нет, – погрустнела девочка. – Я ракету хочу. Можно забрать?Потянула чем-то перепачканные ручонки. Чистые дети вообще существуют?

– Подожди, – Эндрю поднял игрушку повыше. – Возьми лучше мячик. Или медведя.– Я свою ракету хочу! Ма-ам! – она обернулась, но никто из взрослых поблизости не среагировал.

– Эта игрушка опасна, – Эндрю тоже беспомощно огляделся. – Там внутри очень опасный яд. Если он прольется…– Там не яд! Там звездочки, они светятся! Отдай ракету, – запрыгала девочка, пытаясь повиснуть у него на руке. – Отдай ракету, отдай!– Ты что? Теперь отбираешь у детей их игрушки?Ее только что не было. Ее не было здесь – он же смотрел по сторонам. И Аниту… Аниту он точно заметил бы, но она возникла будто из ниоткуда. Будто вечер ее соткал из воздуха, пахнущего рыбой и жженой травой, из розово-медовых нитей заката и догорающих отблесков солнца. Неслышимо для ушей, неуловимо для глаз.– Отдай, отдай, отдай!..– Я же говорил! – мальчишеский голос слева. – Твоя ракета дурацкая! Мистер Нолан, скажите ей!– Мелани! – женский голос издалека. – Мелани, сейчас же иди сюда!– Там… Там ракетное топливо, бл… Топливо там! – Эндрю отпихнул ребенка, осторожно, едва-едва. С облегчением заметил, как по дороге от коптилен бежит женщина. – Топливо, ясно? – повернулся к Аните. – Я узнавал. Изотоп… Изотоп-239, кажется. Радиоактивен, как х… черт знает что… Мэм! Ваша девочка? Уберите!– Отдай ракету!..– Господи, – подлетевшая женщина сгребла в охапку дочь. Пахнуло густым ароматом копченой рыбы и древесных углей. – Мелани, перестань! Мистер Нолан, ради бога, простите, она еще маленькая…– Мама, он ракету забрал!Ребенок разревелся. Эндрю вздохнул, закатил к розоватому небу глаза. Под осуждающим взглядом Аниты сунул опасную игрушку одному из местных охранников.– Изотоп-239, – отчетливо повторил. – Ракетное топливо. Смертельно опасное. Все такие ракеты, если увидите, отобрать и… туда, – махнул рукой. – Где ядерный полигон. Пусть ?дикари? играют. И всех предупредите…– Ма-а-а-ам!.. – затихающий детский визг.Женщина с рыдающей дочерью скрылась за жилыми постройками. Громко, на весь лагерь, где-то хлопнула дверь.– Ну что? – Эндрю в тишине повернулся к Аните. – Я же сказал. Опасно. Ракетное топливо. Изотоп…– Я слышала, – она поправила повязку на голове, спрятала густые черные пряди под краешек ткани. – Но можно же было как-то помягче.– Помягче? Да что я сделал? Что я опять сделал не так?!Напряженная тишина превратилась в абсолютную. Оборвался даже шелест прибрежных волн, лохматый мальчишка с красным грузовичком отступил за спины взрослых, собравшихся возле штаба. Охранник передал ракету другому, отодвинулся от него на пару шагов.– Почему ты кричишь на меня? – спросила Анита в этой гребаной тишине, которая вдруг перестала быть абсолютной: от хижин донесся приглушенный детский плач и река снова зашелестела мелкими волнами.– Пойдем, – Эндрю кивнул на дверь штаба. – Поговорить надо.Впервые за полмесяца они остались наедине. Он смотрел и смотрел на нее в бледном электрическом свете. На поблескивающий кончик носа, на губы, отмеченные крошечной свежей трещинкой, на брови, на лоб, на шрам…Ей не шла эта дурацкая головная повязка. Делала ее похожей на какую-нибудь уставшую фермерскую жену, а вовсе не на симпатичную девчонку со старых медицинских постеров.Эндрю соскучился по той девчонке: не видел ее слишком давно.– Меня чуть не убили по дороге из Вегаса.– Я знаю. И я рада… Я очень рада, что с тобой все хорошо. Про Дантона слышала, – добавила и смахнула с лица невидимый волос. – Хотела прийти и помочь, но мне сказали, что помощь не требуется. Что с ним все будет в порядке.– Наверное, – Эндрю скользнул взглядом по стенам, зашторенным окнам и жмущимся к углам стеллажам. – Если достанем что нужно. В той ракете, – облизнулся, – действительно радиоактивное вещество. Ее надо было забрать. А я не знаю, как говорить с детьми. Они как взрослые, только мелкие. Такие хрупкие… и глупые. Им невозможно что-либо объяснить.– Возможно. Просто надо уметь объяснять.– Значит, я не умею. Но я как лучше хотел. Я все время хочу как лучше. Просто не всегда получается… мягко. И так во всем. Ты понимаешь??Я понимаю?, – ответил другой голос в его голове.

– Я… – Анита приоткрыла рот, опустила взгляд в пол. – Я вижу, сколько ты сделал здесь. Ты помог многим людям. Ты защищаешь их. Ты их объединил. Но…– Да черт подери! – Эндрю качнулся в сторону, вскинул голову к потолку, к противной лампе, нависающей над столом в центре комнаты. – Откуда? Откуда ты все время берешь эти ?но?? Почему? Анита, пожалуйста, – протянул к ней руки. – Ты… милая, хорошая моя, ну… Ну куда ты? – шагнул вслед за ней. –Подожди, остановись, – приобнял за плечи, заглянул в глаза. – Откуда эти чертовы ?но??От близости, от тепла ее тела во рту пересохло.– Примкнув к ?Последователям?, ты знал, на что идешь. Ты взял на себя обязательства. Перед всеми людьми на свете. Помогать, защищать и оберегать…– …нести свет научных знаний и противиться любому насилию. Я помню, какие слова произносил. Но…– Эти чертовы ?но?.Она попыталась вывернуться, но Эндрю ее удержал. Боялся: отпустит – и не поймает больше. Никогда уже не обнимет.– Мне рассказывали о тебе. Разные вещи. Не только хорошие. Сказали, ты убил какого-то ребенка. Где-то рядом, возле ?Коттонвуд-Коув?.– Не я. Это был не я. Дурацкая история вышла. Мы облажались с Октавием. Оба. И я сожалею об этом.– С Октавием. Ну конечно же. А потом? Ты напал на какое-то исправительное учреждение…– Нас было двое. Я и Микки, мой друг. ИУ захватила банда, перебила охрану, издевалась над рабами из Легиона, пока мы не пришли… И да, – опередил вопрос. – Мы их прикончили. Трое осталось в живых. И сейчас они вкалывают на благо Ниптона. По-моему, справедливо.

– Ты надел ошейник на мальчика.– На рейдера.– Заставил Чейза пороть людей плетью.– Они воровали у нас оружие и еду. Когда город загибался от голода.– Ты дал Уэсли пистолет и велел ему застрелиться.– Я не велел! – пальцы ослабели, уже не сжимали напряженные плечи. – Я ему помог. Иначе его ждала куда более страшная смерть.– Ты Реган отдал в рабство этому… как его звали…– Рустику. Я не отдавал. Он сам. Сам поставил такое условие. Не было выбора.– А Уэсли ты оставил там умирать.– Я? Я был всего лишь ебаным консультантом этой… Блядь! – его ладони соскользнули, кулаки сжались. – Ну я же не виноват! Рустик только меня признал! Только со мной захотел говорить. И только мне он ставил условия. Мне пришлось в итоге решать, двигаться этой чертовой миссии дальше или тащиться назад. Впустую просрав жизнь дока Аддерли и того несчастного санитара. А еще я был уверен, что мертв Намир. И что все эти жертвы… из-за одного Уэсли…– Который был твоим другом.– Да чтоб тебя!Он метнулся влево, с грохотом налетел на стол, едва удержал себя от того, чтобы не перевернуть его к чертовой матери, чтобы не схватить стул и не расколотить в щепки о ближайшую стену.

Аниту может поранить. И люди сбегутся на шум.

– Да, – уперся кулаками в столешницу. – Из-за меня погибла куча людей. Да, я своими руками прикончил хрен знает сколько. Но поверь, ни одного невинного среди них не было. Я с Микки целую банду отправил на тот свет. И забрал из ИУ… украл у Легиона этих сраных рабов. Ада Штраус. Она из меня пулю вытащила. И спасла жизнь Октавию. И многим другим. Потому что я, черт возьми, приказал открыть эту гребаную розовую клинику в Вегасе. Да, я оставил Реган и бросил Уэса. Но я вырвал из лап Рустика полтора десятка живых людей. Да, – он развернулся к ней. – Люди гибнут. Люди страдают. Но иначе каких-то целей здесь не добиться. В Вайоминге – может быть. Здесь – нет.– И сколько еще людей погибнет? Сколько пострадает, прежде чем ты добьешься всех своих целей?– Сколько потребуется.Не успел заткнуть себе рот. Не успел прикусить язык. Вылетело, стрелой пронеслось по комнате и, кажется, попало Аните в сердце.– Я сегодня с утра говорил с Терезой, – Эндрю попытался исправить хоть что-нибудь. – Не как с твоей сестрой. Как с врачом. Мы обсудили вещи, которые меня тревожат. И которые я, наверное, делаю как-то неправильно… Она постарается мне помочь. Но только ты… Пожалуйста, ты от меня сейчас не отворачивайся…– А зачем я тебе теперь?– Что значит ?зачем??!Среди бумаг на столе Эндрю краем глаза заметил несколько дурацких детских рисунков. Какого черта они делают в штабе, разве им место здесь?– У тебя теперь своя миссия, – Анита оперлась спиной на стену, рядом с пустой треснувшей рамкой из пластика. Обхватила себя руками, будто желая стереть прикосновения Эндрю.…А может, наоборот? Сохранить? Хорошо, если сохранить. Хотелось верить именно в это.– У тебя свои цели. Новые, о которых я ничего не знала. И в которых для меня места нет. У тебя есть Октавий…– Да ты издеваешься, – простонал Эндрю. – Ну на кой черт ты его сюда приплела?

Анита вздохнула и стянула с головы некрасивую тряпичную повязку. Убрала примятые волосы за уши, помолчала секунд пять или шесть:– Я думала… Возможно, из-за него ты такой. Ты нашел здесь нового друга, и он напомнил тебе о прошлом. Я же видела его, даже немного говорила с ним. Его взгляд и… слова, жесты, тон… То, как он разговаривает со мной, с остальными… и с тобой. С тобой совсем по-другому. У вас с ним что-то свое. Что-то особенное. Наверное, похожее на тот Легион…Незваная усмешка отозвалась болезненным уколом в лоб. ?Свое?. ?Особенное?. Конечно.

Эндрю уселся на край стола, на глупые детские рисунки. На одном успел разглядеть солнце с улыбающейся физиономией. Нарисованное чем-то черным, должно быть углем, оттого не радостное, а мрачное и зловещее.– Не похоже, – покачал головой. – Когда Легион захватывал новые территории и присоединял к себе племена, мы уничтожали больных и калек. Избавлялись от бестолковой обузы, сохраняли жизнь сильным и молодым. Тем, кто мог быть полезен. А я, если ты не заметила, помогаю здесь всем. За это меня многие любят.– Я всегда любила тебя просто так. И мне не нужны твои подвиги, армии, города… Мне нужен мой Энди Нолан.Тугой комок сжался в горле. Эндрю с трудом его проглотил.Анита смотрела перед собой и молчала. И он молчал. Тикали невидимые, где-то спрятанные часы: сколько Эндрю ни вертел головой, на глаза они не попадались. С улицы, из-за запертой двери, доносилось повизгивание ребятни и голоса взрослых, созывающих детей к ужину.– У меня есть идея, – произнес он, устав от бессмысленного молчания. – Здесь полно малышей. Я отправлю рабочих, пусть сделают нормальную игровую площадку. С качелями и всем таким. На месте стрельбища. Мишени можно оставить.Анита ответила:– Хорошо. Еще заборы вокруг коптилен не помешали бы. Я устала лечить у детей ожоги.– Будет сделано, – кивнул Эндрю. – Что-то еще?– Детской одежды мало, – после раздумья вспомнила Анита. – Приходится взрослую перешивать. С обувью все еще хуже. И сладости здесь появляются редко. А еще я подумала, что нам не помешала бы школа…Эндрю слушал ее и кивал, соглашаясь с каждым словом, с каждым пожеланием и предложением. Отчаянье в ее взгляде растаяло, из голоса исчезли осуждение и мольба. Она перечисляла, что нужно лагерю у реки, а Эндрю не мог избавиться от ощущения, будто он пропустил что-то важное. Не дослушал или сам не сказал. И что второго шанса уже не представится, ведь Анита сделала выводы: ей нужен ее, правильный, Энди Нолан. А тот, который находится с ней в одной комнате, – неправильный и совершенно чужой.Вот только небольшая проблема: сам Эндрю по-прежнему не видел никакой разницы.В Ниптон он вернулся, когда над головой сияла убывающая луна, перемигивались звезды, западный ветер тащил на восток нити перистых облаков – сизых, как сигаретный дым, на фоне ночного неба. Не в первый раз дернулась в сознании мысль. Или не мысль – отчетливое, яркое ощущение: возвращаясь в Ниптон, он приходит к себе домой. И другого дома у него уже никогда не будет, как бы он ни лгал самому себе, какие фантазии ни рисовало бы ему живое, богатое воображение.