Глава 11 (1/1)

Эндрю собирался убить Аду Штраус. Свернуть ей шею и выбросить труп в окно, если она не прекратит отпускать свои идиотские шуточки, если не перестанет задавать настолько тупые вопросы, что мозг сворачивался от них, как прокисшее молоко.– Его рвало красным? – она стояла в розовом коридоре, облаченная в настоящий, почти белый халат. С планшетом в руках и карандашом, что-то записывая.– Сначала… Нет, сначала по цвету было… наверное, как вино. Или как кофе. Коричневое. Трудно было понять. Там было темно, а подсветка у Пип-боя зеленая. Там можно и другой цвет поставить, но я не ставил. Красного было немного. Под самый конец.Как звучит слово ?конец?, Эндрю совсем не понравилось.

– Перед этим он что-то ел?– Нет. Он несколько последних дней мало ел. Почти ничего. Говорил, что нет аппетита. Но воды много пил.От желтых ламп розовый цвет стен становился еще более розовым, выходил за границы допустимого розового. Впитывался в сетчатку и выжигал ее.Какой кретин решил покрасить стены клиники в этот уродский цвет? Здесь что, без этого мало страданий?– А ракетное топливо?– Что?– Ракетное топливо он, случайно, не пил? Из таких маленьких игрушечных космических ракет. Оно светится, как квантовая ядер-кола. Говорят, когда-то давно был один скандальный случай…– Он не пил ракетное топливо! – Эндрю взмахнул руками, листки на невысоком деревянном столе всколыхнулись. – Он же не идиот! Что с ним такое? Он жить будет вообще?Ада застыла с планшетом, уткнувшись носом в исписанный лист. Она была обязана сразу ответить ?да?, должна была с улыбкой сказать: ?Не переживай ты так, это сущая ерунда, поможет свежий воздух, морковный сок и молоко брамина?.

Ада ничего не сказала. Задала очередной вопрос:– Перед тем, как его вырвало, что-то произошло? Какая-то травма или нечто похожее?– Нет, – скрипнул зубами Эндрю. – Никаких травм. Кроме, мать ее, психологической. Что это такое? Откуда кровь?Кровь, очевидно, из желудка – как и все, чем человек в принципе может блевать. Ее там скопилось достаточно, чтобы желудок ее отторг и она выплеснулась наружу. Затухающим рвотным рефлексом вытолкнуло свежую, не успевшую потемнеть, – она и стекала из уголка рта, перепугав Эндрю до смерти.– Осталось понять, как эта кровь попала туда. Он случайно не пил…– Что? Кровь? Ты издеваешься, что ли? Господи! – Эндрю, схватившись за голову, метнулся от стены до стены. Тесноват кабинет, еще и шкафов идиотских кругом понаставили. – Как ты вообще здесь лечишь людей?– С божьей помощью, юмором и надеждой на благополучный исход. Кровотечения, – она глянула поверх планшета, – сейчас уже нет. Купировали коагулянтами. Я вколола ему мед-икс.– Что ты ему вколола? Мед-икс? Как… Где ты его достала? Это запрещено! И ты… Ты вообще в курсе, кто он?– Человек, которому было очень больно. К тому же коагулянты в сочетании с мед-иксом дают лучший эффект. Сейчас он отдыхает. Спит. У меня есть книжка про желудочно-кишечные заболевания и отравления. Она совсем старая, чем-то испачкана, и в ней не хватает страниц… Но я надеюсь на тех, что остались, найти какую-нибудь информацию… Эндрю, куда ты?– На улицу. Ждать настоящего, блядь, врача.Он ждал настоящего врача до утра. И весь следующий день – шатаясь призраком по коридорам клиники и мысленно подбирая для них новый, нормальный, цвет. Выходил подышать воздухом, не провонявшим антисептиками и мочой, отмахивался от расспросов каких-то незнакомых людей – и снова возвращался в убийственно-розовую ловушку. Заглядывал к Октавию, пока тот спал: убеждался, что грудная клетка колышется, веки подрагивают. Наверное, из-за нехорошего, беспокойного сна.Он ждал настоящего врача всю следующую ночь, перед этим кое-как затолкав в себя пресный, невкусный ужин. Вздремнул на закате лишь пару часов, разыскав свободную койку в палате, заполненной притихшими, незаметными людьми. На исходе суток глаза привыкли к розовому, но Эндрю все равно успел возненавидеть проклятый цвет, похожий на разведенную кровь или пену, капающую изо рта умирающего.Он слышал голос Октавия всего один раз, когда Ада Штраус с разваливающейся древней книжкой в руках скользнула в палату. Эндрю подкрался, приник ухом к двери, но из тихой беседы различил лишь отдельные слова и резкое ?стой?, когда шаги Ады зазвучали недалеко от входа.– Где Эндрю? – спросил Октавий, и противно взмокло между лопатками.– А он… Он где-то рядом. Здесь. Он все это время здесь. Позвать его?– Нет. Не надо.Эндрю понял, что его самого вот-вот стошнит. Не кровью, а мыслями, забившими все от макушки до пят. Едкой тревогой, заполнившей пустоту внутри уставшего, изнуренного бессонными ночами тела.Настоящий врач явился на исходе вторых суток и, выслушав Аду, задав пару вопросов Эндрю, толкнул дверь палаты. Закрыл ее изнутри. Пробыл там полчаса, и за это время догорели под черепом последние, вяло тлеющие нервные клетки. Ничто, ни единый мускул не дрогнул, когда док приотворил дверь и кивнул Эндрю:– Зайди.Сейчас ему скажут, что это он виноват. Что он опять натворил херни – и Октавий из-за него умирает. Это ведь нормально. Это совершенно естественно – когда все люди вокруг умирают из-за него. – А ты, – док глянул на Аду, – молодец. Все сделала правильно.На лице взрослой, вытерпевшей годы рабства женщины расплылась смущенная, чуть застенчивая улыбка. Эндрю вдруг стало стыдно за то, что он ей раньше наговорил.В палате, рассчитанной на двух человек, стоял тяжелый болезненный запах. Судя по ведру у кровати, Октавия снова рвало. Из распахнутого докторского чемоданчика, небрежно брошенного на соседнюю койку, игриво выглядывал стетоскоп, а док упаковывал в плотный мешок какую-то длинную гибкую трубку с металлическим наконечником. Похожую на миниатюрный резиновый шланг.– Итак, – док посмотрел на Эндрю. Потом на Октавия, равнодушно изучающего пространство перед собой. – Болело?– Немного, – шевельнулись обезвоженные бледные губы.?Кстати, в эти самые губы…? – деловито начал внутренний голос.?Да помню я, господи, блядь, заткнись!?Эндрю нервным движением сунул руки в карманы. В правом обнаружил гильзу – черт знает, как она попадала туда.– Болело? – док с нажимом повысил голос.– Болело, – Октавий прикрыл глаза. Он казался совсем серым, почти бесцветным на гадком розовом фоне.– Тошнило? Изжога была? Это когда в груди и горле печет.– Иногда. После еды.– Как давно это продолжается?– Не знаю, – разомкнул веки. – Может… месяц. Или немного больше. Поначалу несильно. Я внимания не обращал.– Что с ним? – спросил Эндрю, всей душой переживая, что по центру палаты нет ни перегородки, ни какой-нибудь глухой стены, за которой удобно прятаться.– Кое-что невероятное. Не огнестрельное ранение. Не порез, не перелом. И даже не отравление, что меня особенно радует. Болезнь. Острая язва. Глубокое поражение тканей и одного из крупных сосудов, который находится в них. Отсюда кровотечение. К счастью, только в полость желудка. Я проверил: прободения или пенетрации нет. Это хорошие новости, если что.– Это опасно? – Эндрю неотрывно смотрел на дока, чтобы с Октавием, не приведи господь, взглядом не пересечься.Док, поколебавшись, вздохнул:– Опасно. Весьма. Повезло, что приступ не случился где-нибудь в пустошах. Когда открывается такое кровотечение, счет идет… не на минуты. Но на часы. Оперировать пока не будем, – уставился в задумчивости на Октавия. – Попробуем полечить. Область поражения невелика, вероятно успешное заживление.– Отчего это случилось?Док пожал плечами, затолкал свое нехитрое оборудование в потрепанный чемоданчик. Щелкнул замками.– Бактериальная инфекция, скорее всего. Я взял пробы. Проверим. Плюс нерегулярно питался. И много нервничал, а от нервов повышается кислотность. Для бактерий создается идеальная среда.– Я не нервничаю, – сообщил Октавий.– Все нервничают, – док уселся на соседнюю койку и зевнул, прикрыв рот ладонью. – Ты не исключение. И вот что я вам обоим скажу. Вы. Двое, – опять наградил их по очереди недовольным взглядом. – Запомните. Запишите себе где-нибудь. Если что-то болит и причина неочевидна… Если тошнит, колет, режет или что-то непонятное где-то растет… Что нужно делать? Даю подсказку: не терпеть и не ждать, пока кровь хлынет из внутренних органов.– К тебе обращаться, – буркнул Эндрю.– Браво, – похвалил док. – Верный ответ. Я понимаю… Нет, я действительно понимаю, – большим и указательным пальцем он потер покрасневшие глаза. – Я представить себе не могу, в каких условиях вы росли. Сколько вам пришлось вытерпеть и к чему привыкнуть. Я видел ваши шрамы. Понимаю, что боль для вас – ерунда. Вы не жалуетесь, не говорите о ней. Не уделяете ей внимания. Но видишь, как получилось? – кивнул на Октавия.

– Мое тело меня подвело, – сухо и зло выдал тот.– Такое может случиться с каждым. Язве желудка плевать, насколько ты сильный, выносливый и терпеливый. Пару дней проведешь здесь. Я тоже останусь. Когда увижу положительную динамику, тогда… Тогда все будет хорошо. А теперь я пойду поем и отдохну с дороги. Только вначале напишу назначения.– Пойдем, – Эндрю шагнул к двери. – Я устрою тебя в каком-нибудь приличном месте. Если хочешь, завтра город тебе покажу…Замер у приоткрытой двери, с наслаждением глядя на сероватый – не розовый, чтоб его, – дверной косяк. Посовещался сам с собой недолго.– Подожди меня где-нибудь, – попросил. – Пять минут. Может, десять. Я быстро.Захлопнул за доком дверь и остался с Октавием наедине.Уничтоженные нервные клетки радостно восстали из пепла. Оживленно зашевелились. Потянуло, задергалось, заныло внутри. Ноги попытались прирасти к резиновой подстилке у порога, но Эндрю усилием воли заставил их двигаться. Заставил себя подойти к кровати, лежа на которой Октавий мрачно смотрел в стену напротив.– Это было отвратительно, – произнес он.– Что именно? – очень тупой вопрос.Эндрю, укусив себя за язык, напомнил: сначала – думать.– Эта штука, – Октавий поморщился. – Которую он запихнул мне в живот. Через горло.?Хорошо хоть через…?Думать, блядь. Вначале – думать.– Ладно, – вздохнул Эндрю. – Главное, будешь жить.На дне ведра у кровати поблескивала водянистая рвота. На тумбе рядом стоял пустой стакан. Оплывшая свечка, коробок спичек, какая-то книга. И фигурка танцовщицы в юбке из длинных листьев. Краска на них облупилась, почти полностью слезла.– Насколько сильно я все испортил? То есть… Допустим, по шкале от одного до десяти. Где один – это ?все хорошо, не о чем париться?.– А десять? – Октавий продолжал рассматривать ядовито-розовую поверхность.– ?Как только я встану на ноги, тут же тебя убью?.В палате не было ни одного окна, ни одной выцветшей картины в рамке. Эндрю не знал, куда деть взгляд. На стены уже до тошноты насмотрелся.– Восемь, – негромко сказал Октавий.– А, ну… хорошо, – снова эта идиотская улыбка сама наползла на краснеющее лицо. – То есть не десять, да? И даже не девять. Ух ты. Это значит, ты никуда не уйдешь?– Куда?Октавий посмотрел на него, и Эндрю выдержал этот взгляд, заледенев, оттаяв, вскипев, испарившись и полностью омертвев изнутри. И все за пару секунд.– Не знаю, – выдохнул. – Я просто спросил. Я просто…– Мне некуда уходить. Я останусь. – Октавий снова уставился в стену.– А знаешь… Похер. Я этому рад. Рад, что тебе некуда ухо…– Девять.Эндрю заткнулся на полуслове. Переступил с ноги на ногу, огляделся и аккуратно уселся на соседнюю кровать. На место, чуть продавленное, чуть примятое легким телом субтильного дока.– Послушай, ну… – слова речи, которую он почти двое суток старательно репетировал на случай, если Октавий все-таки выживет, начисто вылетели из головы. Позвоночник согнулся, пальцы вцепились в волосы, взгляд уткнулся в полосатую тряпку, прикидывающуюся ковриком под ногами. – Я же не пидор какой-нибудь. В смысле… Нет, никакого ?в смысле?. Я просто не пидор. Вообще.– Я знаю, – совершенно серьезно.– Знаешь? Macte. Я без понятия, что на меня нашло. В голове что-то заклинило. Перемкнуло. Как провода замыкает, и тогда все искрит… и горит, и… У меня как будто в мозгу что-то перегорело. Сломалось, – Эндрю поскреб зачесавшийся лоб. – И я понимаю… Нет, серьезно, я понимаю, как ты охренел. Еще как понимаю. Правда. Для тебя такая хуйня… Это мерзость и преступление. И это… Это логично. Как же иначе. Но ведь не тянет на предательство, да?Октавий пошевелился, его ладонь легла на живот, прикрытый сероватой простыней. Эндрю, вскинувший голову, медленно закрыл рот, сглотнул слова, застывшие в глотке.–Ты видел мою невесту, – продолжил, кашлянув. – Я тебе и раньше столько раз про нее говорил. И я ее… Я ее люблю. Очень сильно. Я не представляю, как бы жил без нее. Сейчас у нас с ней небольшой разлад, но потом… Потом все обратно наладится. И мы будем вместе. Поженимся. Она мне детей родит. Я думаю…– Все это я тоже знаю. Давно. Зачем ты сейчас говоришь мне об этом?И правда – зачем?Эндрю снова вперился в коврик, в его тусклые полосы. Синяя, оранжевая, грязно-красная – как кровь из желудка, пораженного язвой. И снова какая-то… непонятная. То ли серая, то ли белая, когда-то бывшая, наверное, голубой.– Потому что я безмозглый осел. Пожалуйста, извини. У меня в голове есть целая куча вещей, которые я не могу объяснить. Ни себе, ни тебе… ни, наверное, даже Терезе. Но вот эту… Вот эту херню могу. Мог бы, – Эндрю опять поднял взгляд и увидел, что Октавий на него смотрит холодно и безразлично. – Мне просто нужно подумать. И подобрать слова. Я не хотел тебя оскорбить. Я очень дорожу нашей дружбой. Наверное… сейчас это одна из самых важных для меня вещей. На всем свете, – а вот это уже из заготовленной речи. – И я надеюсь, что мы в итоге как-то… сделаем вид, что ничего не случилось.Он поднялся. Где-то в клинике его терпеливо дожидался док.– Зато теперь всё, – через силу усмехнулся. – Мне больше нечем тебя удивлять. Ну или пытаться. Я побуду здесь, в Вегасе, – двинулся к выходу. – Пока ты не поправишься.– Не стоит. Сиделка мне не нужна.В ладонь удобно легла круглая пластиковая ручка. Повернулась – щелкнул внутри механизм.– Иди к черту, – бросил Эндрю не оборачиваясь. – Я буду здесь. Поправляйся быстрее.Толкнул дверь и вышел в узкий розовый коридор.На улице, которая отчего-то тоже отсвечивала розовым – вся, от серо-розового асфальта до розовато-серых небес, – его ждал сюрприз. Пожалуй, даже приятный. Док пришел не один – с ним явился встревоженный, помятый и пыльный с дороги Дантон. Воняющий куревом, потом и тушеной свининой, которую лопал прямо из банки, прислонившись к ограде бывшего посольства НКР.Увидев Эндрю, швырнул банку в урну. Из-за уха извлек сигарету, прикурил.– Ну? – без приветствий. – Что там?Эндрю в двух словах рассказал, пока док за его спиной через порог отдавал последние распоряжения Аде.– То есть нормально? Жить будет? Вот черт… В смысле, хорошо. Охуенно. А то мы все уже перепугались.– Ты сам-то чего сюда приперся? – осведомился Эндрю.– Ну как… Я ж Вегас, считай, нормально не видел даже. Все время в Ниптоне там сижу. Здесь только раз был – и то по заданию. А сейчас и повод прогуляться был. Да и, – махнул рукой, в которой тлело полсигареты. – Ну не совсем же он нам чужой. Поэтому я просто пришел… Просто пришел, короче, – затянулся и стряхнул пепел.– Спасибо, – улыбнулся Эндрю и понял, что невероятно устал за минувшие пару дней.– Чейз тоже хотел. Но кто-то из нас должен был там остаться. Мы монетку кидали. Аурей. А на нем рожа Курьера, кстати, была. И знаешь, ни хрена не похож он на Сандерса. В общем… – Дантон огляделся. – Ты мне сразу скажи. Тут бесплатные шлюхи есть? Ну или хотя бы недорогие. А то я с собой денег не взял нихера.Эндрю дал ему денег – ссыпал большую часть монет, завалявшихся на дне вещмешка, доставленного посыльным из ?Атомного ковбоя?. Рассказал, где можно разыскать шлюх. Организовал охрану – чтобы проводили и по пути ввели в курс нынешних местных порядков. Был бы рад присоединиться – хотя бы выпить, – несмотря на усталость, но требовалось позаботиться о доке и выпытать у него все об этой чертовой язве. Извиниться перед Адой Штраус, приказать перекрасить всю клинику в какой-нибудь спокойный, нейтральный цвет. Издать свой первый официальный указ, под страхом смерти запрещающий использовать розовый в помещениях.Ночью, в номере ?Атомного ковбоя?, Эндрю снился едко-розовый сон, в котором чей-то розовый силуэт мелькал, ускользая из поля зрения, пока наконец не всадил ему в брюхо длинный и тонкий розовый нож.Наутро, позавтракав в подсобной комнате казино, сонный Дантон, с воспаленной, усыпанной мелкими порезами рожей, жаловался на тупую бритву и слишком жесткую воду. Цедил кофе – настоящий, не из мескитовых бобов. Еще ночью познакомился с Васко и с какой-то симпатичной Марго, очень сговорчивой в плане соотношения цен и услуг. Позже шлялся по городу и препирался с охранниками и патрульными, забежав отлить в подворотню возле склада боеприпасов, еле-еле объяснил, кто он вообще такой, и убедил не тревожить спящего Эндрю Нолана, если им дороги их зубы, бошки и жизни.Между прочим заметил: ?Этому городу нужен нормальный шериф?. Предложил, как и в Ниптоне, разделить армию и структуру, отвечающую за соблюдение гражданского правопорядка.– Можно Чейза сюда отправить, – поразмыслив, сказал. – Он неплохо так натаскался. Или вообще. Всем сюда перебраться. Чего мы на отшибе торчим?– А чего консул на отшибе торчал? – Эндрю, допив свой кофе, наслаждался полным отсутствием розового в интерьере просторной подсобки.– Да я без понятия, если честно. Может, там вид из окна был лучше?– Думаю, что из-за Устина. До Ниптона гаубицы не добьют.– Ты считаешь… – протянул Дантон и подвис, сдвинув брови, уставившись в чашку. – Ладно. На хер. Потом обсудим. Сейчас надо пойти Октавия навестить. Как думаешь, если я к нему загляну, он… ну… не сильно расстроится?Эндрю беззвучно, не размыкая губ, усмехнулся. Пожал плечами: ?Рискни. Загляни?.Погибшие, а позже воскресшие нервные клетки за ночь полностью восстановились, набрались сил и снова о себе заявили муторным, тянущим чувством под ребрами, потными ладонями и холодком, который крадучись спускался от шеи к лопаткам и поскребывал позвоночник.У этого ощущения не было названия. Его никак не выходило определить. Стыд, страх, тревожность, чудовищный дискомфорт – все не то. Сожаление? Разве что о том, что не существует устройства, позволяющего вернуться назад во времени.И вместе с тем – облегчение. Странное и болезненное. Какое бывает, когда вскрывается давно – давно? Правда, что ли? – мучающий нарыв.?Дебил, – говорил себе Эндрю. – Идиот. Безмозглый кретин. Придурок, блядь, конченый?.Лопнувший нарыв жег и ныл.Хотелось дать себе в рожу. По-настоящему, кулаком. Врезать так, чтобы сбившиеся механизмы внутри головы сразу встали на место. Жаль, что Октавия язвой тогда скрутило, – лучше б он сам в рожу дал. Свернул бы челюсть, повозил окровавленной физиономией по битой кирпичной кладке, сломал несколько ребер, вправил бы съехавшие мозги…И тогда отпустило бы. Если бы посчастливилось выжить.– Да ты не волнуйся так, – бросил Дантон, когда до клиники оставалось шагов пятьдесят. Наверное, что-то заметил в напряженном лице. – Док же сказал: если зарастет там внутри, то нормально все будет. А если нет, он пораженный участок вырежет. Вот и все.– Эй! – голос с другой стороны улицы, от бочки с разгорающимся костерком внутри. – Вы – Эндрю Нолан?Какой-то дрыщ в розовой бейсболке, похожий на наркомана, приветливо помахал:– Спасибо! Вас здесь все любят! А я, кстати, сам на завод прихожу работать!Эндрю улыбнулся, поблагодарил. Был в курсе: любят его здесь далеко не все, но это по большому счету уже не его проблемы.

***За четыре дня, что Октавий провалялся в окружении розового безумия, Эндрю сделал немало полезных вещей. Выступил с речью перед своим маленьким войском, которое выглядело не таким уж и маленьким, построившись на улице возле ?Лаки-38?, заполнив все – от пустующей ?Гоморры? с подбитыми глазницами окон до ворот Стрипа, вынесенных взрывом давным-давно. Речь писал вместе с Дантоном, они вдвоем ломали голову полдня и полночи, а потом еще час Эндрю скрупулезно вычеркивал из текста дурацкие шутки и матерные слова.Он сказал своим солдатам о том, что времена меняются. Но история, как ни крути, повторяется из раза в раз. Это вечный, неизменный круговорот, и за самыми темными временами всегда наступает просвет, за падением следует взлет, за уничтожением – возрождение. Правда, конечно, до новых темных времен, но их тем проще преодолеть, чем четче понимание принципов работы всей этой системы. Глобальной, космический, вселенской системы, которую никому из смертных не подвластно изменить. Остается следовать ей – и своему пути. За сильным, видящим цели и перспективы лидером. Nemo potest regere, nisi patiens?. Подчиняться Эндрю Нолан умел.?А давай здесь напишем, что ты еще и будущее предсказываешь?? – предлагал ночью Дантон. Эндрю отмахивался, фыркал, но сам уже почти верил, что способен стать таким лидером. Как только разберется с ворохом насущных проблем. В том числе личных, которые впились в разум занозами, зудят и зудят, отвлекая от по-настоящему важных, достойных сильного лидера дел.Он связывался по рации с ?Коттонвуд-Коув?, говорил с Анитой, в одной руке держа стакан со скотчем на дне, второй – отстукивая по столешнице нервный и рваный ритм. Объяснял, почему застрял в Вегасе и как сильно беспокоится за Октавия, почему без Октавия он не сможет, черт возьми, ничего. Он один не удержит все то, что вселенная взвалила на его широкие плечи.?Ты не один?, – после паузы сказала Анита, но Эндрю ей не ответил.Ее голос, искаженный расстоянием и динамиками, прерываемый щелчками, тонким гулом, глухими потрескиваниями, потом долго звучал в его голове. Он слышал его всю следующую ночь, представлял: лето, солнце, маленькое ранчо где-то в центральной части Вайоминга, мастерская на улице, загон со скотом. Анита счастливо возится с недавно родившимся малышом, а Эндрю на заднем дворе обучает старшего сына базовым приемам рукопашного боя, пока вокруг бегает, заливаясь радостным лаем, суетливый ласковый пес.От этих картин хотелось выть, вцепившись зубами в подушку. Хотелось плакать, хотелось кричать, потому что вот они – протяни руку, коснись…И убедись в том, что это всего лишь очередная фантазия. Здесь, в реальности, все иначе, и пути этой реальности ведут куда угодно, но только не на солнечное ранчо в Вайоминге.Жестокий факт, который Эндрю не был готов принять.Он дал Дантону отмашку. Вернее – приказ. Организовать что-то вроде гражданского ополчения, набрать людей, которые будут следить за выполнением всех действующих законов, поддерживать порядок на улицах и смотреть, чтобы никто ничего не спер.Васко подсказал: это называется словом ?полиция?. Обычная, а не военная, как было при НКР. В Хабе когда-то такая служба неплохо справлялась со своими обязанностями. Про работу полиции Эндрю и в старых книжках читал: там упоминались следователи, офицеры, копы-патрульные и убийства, которым придавалось слишком большое значение. Наверное, очень спокойным и тихим был мир до Великой войны.Дантон с радостью взялся за дело – Васко охотно его поддержал, упомянув, впрочем, что для подобного предприятия нужны дополнительные ресурсы. Не только людские. Нужно помещение, оружие и боеприпасы, компьютеры, куча обычной бумаги. На всякий случай нужна тюрьма, чтобы не пороть плетью и не вешать на крестах мелких преступников. Чтобы было где содержать тех, кому предстоял допрос. И, конечно же, нужен список законов, правил – включая новые, придуманные Эндрю Ноланом, – и перечень наказаний… Эндрю бросил: ?Вот и займитесь?.

Это напоминало игру. Войну на детской площадке, ярмарочный спектакль, все действо которого подчинено бесконечной спонтанной импровизации. Но Эндрю больше нечем было заняться, поэтому он играл.На четвертый день Эндрю нашли двое бойцов с красными повязками на рукавах. Сказали: его разыскивает Октавий, которому суровый док наконец-то позволил выписаться из клиники.Эндрю не сомневался: держать Октавия в кровати все эти дни смысла особого не было. Доку просто нравилось его контролировать. Наверное, отыгрывался за все те порезы и переломы, полученные на спаррингах, за шрамы, инфекции и простреленную селезенку… И вообще – за все.– У меня было время подумать, – сказал Октавий, заметно похудевший за несколько дней. Бледный, уставший, с синяками под веками, но и с привычным огнем в глазах. Не ярким, не обжигающим – холодным и темным.Они встретились возле развалин Мормонского форта, которые Эндрю тоже планировал как-нибудь с толком использовать. Это не просто огороженная территория, где под навесами ютятся бродяги и алкаши. Это маленькая крепость, обнесенная надежной каменной стеной. С этим местом у Эндрю Нолана слишком много воспоминаний связано, невозможно так просто махнуть на него рукой.

– И я подумал.– О чем? – сглотнул Эндрю и сделал вид, что увлечен тощими бродячими псинами, спаривающимися в примятой траве прямо под стеной Мормонского форта.Преинтересное зрелище. Взгляда не отвести.– Нам надо выяснить, где они скрываются. И сколько их всего здесь. Когда прибудут новые. Кто их лидер. Какие у них планы. Одним словом, надо выяснить все.– Ты про… А, понял, – Эндрю завороженно смотрел на собак. – Да. То есть… Да, ты прав. Но как мы это выясним?– Два варианта. Или через Лору Дэвис, или через кого-то из них. Я уверен, что их люди здесь есть. Среди моих солдат, среди гражданского населения. С Васко я уже об этом поговорил. Разработаем план, выявим повстанцев, тихо схватим одного или двух. Так, чтобы никто не узнал.– И? – с сожалением оторвавшись от эротического представления, Эндрю взглянул на Октавия. В груди опять сделалось нехорошо.– Расспросим.– Или допросим?– Или так, – согласился Октавий. – Нельзя тянуть. Их присутствие грозит нам большими проблемами. Нужно заранее принять меры.Он сделал маленький глоток воды из открытой бутылки, которую держал в руках, вытер губы.

?И раз уж речь снова зашла о губах…??Заткнись! Блядь, заглохни, ублюдок, как же я тебя ненавижу…?– Сначала я с Лорой об этом поговорю. Знаешь, о чем я думал? – Эндрю прищурился. Сквозь щелки было проще держать прямой взгляд. – О том, что от Лоры стоило бы избавиться. Но она ведь не виновата в том, что я… В том, что я сам натворил…– Она виновата, – отрезал Октавий. – И ты это знаешь. Как решишь – так и будет. Но лучше решай быстрей.Собаки. Сколько у них длится половой акт? Рыжий кобель уже несколько минут омерзительно труси?л задницей с огрызком хвоста, а грязно-белая самка под ним, смирившись, пялилась в землю.– Все еще восемь? – спросил Эндрю, глядя на них. – Или девять? Или сколько там было в последний раз…– Да, – странным тоном с нечитаемыми эмоциями. – Примерно.– А… почему?– Что почему?От северных ворот Фрисайда вдоль по улице двинулся очередной патруль – двое бойцов маленькой новой армии. Перед ними расступилась компания из шести-семи человек, которые смотрели на Эндрю с Октавием, перешептывались, улыбались.– Почему? – Эндрю отвернулся от них и подождал, пока недоумение на лице Октавия сменится пониманием.– Ты это спрашиваешь всерьез?Вот оно. Снова. Головокружительное дежавю, сметающее к черту границы реальности.Невозможно ответить на этот вопрос. Невозможно ответить на вопрос ?почему?? – только мямлить что-то глупое, ошарашенное, невпопад и молиться о том, чтобы разговор побыстрее закончился.

– Это ненормально, – четко сказал Октавий. – Противоестественно. И… бесперспективно.На смену дежавю – знакомый обжигающий холод.– Что значит…– Я, пожалуй, пойду. Мне надо поесть. Док сказал, что какое-то время нужен особый режим питания. Если захочешь еще что-нибудь обсудить… Тебе надо настроить свою рацию. И носить с собой. У меня рация тоже есть. Тогда сможем связаться в любое время. И встретиться, если захочешь.Он ушел, оставив опустошенного Эндрю смотреть на трахающихся собак.