Глава 10 (2/2)

Вкусно. И ни единого склизкого клочка тушеной моркови. В ?Атомном ковбое? знают, чем кормить дорогих гостей.До заката они с Октавием праздно шатались по спокойному городу. Выяснили, как идут дела на заводе, заглянули на Стрип, навестили Аду Штраус в ее неплохо оборудованной клинике, где стены были покрашены в розовый, светила каждая лампочка, а из кранов текла нерадиоактивная вода. Эндрю весь вечер улыбался кому-то, пожимал чьи-то руки, говорил с незнакомыми, но такими заинтересованными людьми…

Когда откуда-то из переулков Фрисайда, в которых сгущался вечер и тени становились черней, прозвучало отчетливое, громкое ?убирайтесь!?, он почувствовал, как пальцы Октавия коснулись его локтя.

– Проваливайте! Этот город не ваш!– Не обращай внимания.– Оставьте нас все в покое! Дайте нам жить самим!– Они не умеют жить сами, – сказал Октавий.Глядя в никуда, качнул головой.За спиной зазвучал бодрый топот – патруль, незримо следовавший за ними, нырнул в проулок. Раздался приказ ?стоять!?. Крик, металлический грохот, ругань, возня…– Не покалечьте его! – крикнул Эндрю, всматриваясь в мутный полумрак между домами. – И вообще… Отпустите. Пусть валит на хер. Вы слышали меня? Это приказ!Надо поговорить с ними. Со всеми людьми. Выбрать подходящее место – такое, где все смогут увидеть его. И откуда он сам сможет разглядеть эмоции на чужих незнакомых лицах. Каждому посмотреть в глаза. И сказать, что у них одна общая цель, поэтому придется действовать вместе.На радаре Пип-боя ни единого красного пятнышка. Значит, настоящей угрозы нет.

И все равно что-то мягко, но ощутимо давило на виски и затылок. Щекочущим клубком шевелилось внутри. Вздрагивало всякий раз, как Эндрю окидывал взглядом пустые, ненадежные коробки домов Фрисайда. Когда он смотрел туда, где робко помигивал тусклыми огнями Стрип. Когда ветер всколыхнул красно-золотое грязное знамя и оно захлопало вороньими крыльями, а по асфальту протащился слабенький пыльный вихрь.

– Теплеет, – сказал Октавий, и щекотный клубок за каким-то хреном сжался в тугой болезненный ком. Отдалось в грудь, подкатило к горлу, вынудило откашляться.Серые ленты шоссе потемнели, подсветились пятнышками от уличных фонарей, затухающих где-то там – за заброшенным ранчо, за утопленной в земле железной дорогой, под высоченными бетонными опорами, на которых все еще каким-то чудом держалось древнее асфальтное полотно. На окраине города ни души: только патрули появляются время от времени. От домов, кем-то когда-то возведенных здесь, остались поросшие травой, осыпающиеся осколками кирпича фундаменты. Они еще хранили дневное солнечное тепло.

– Я родился недалеко от Денвера, – сказал Октавий, пристроившись рядом, на участке сравнительно целой кирпичной кладки, бок о бок, плечом к плечу. – И там тоже были такие опоры, – кивнул на гигантские конструкции, отстоявшие двести лет. – И почти целые ленты дорог наверху. Иногда с них падали ржавые автомобили. Но лучше всего из детства я запомнил радиоактивные пыльные бури. Как раз в это время года. Недалеко был старый бункер-убежище. Весь наш поселок там укрывался от них. И солдаты из лагеря Легиона, находившегося рядом. Один из тамошних офицеров был моим отцом. Я никогда не знал его, но думаю, это он за мной пришел, когда мне исполнилось шесть. Чтобы забрать меня от матери и отправить на обучение. Он был чем-то похож… Мне кажется, на нашего Дантона, – усмехнулся. – Такой же светлый. И щетина была у него.Шагах в двадцати от них по дороге прошел патруль, посветил пару секунд ярким фонариком, спросил: ?Чего здесь сидите??

– Я Эндрю Нолан, – прикрыв ладонью глаза. – Со мной Октавий. Где хотим, там и сидим.Едва патрульные удалились, Октавий рассмеялся, неслышно, почти что шепотом. Но действительно рассмеялся – явление редчайшее, как затмение солнца или обильный звездопад. Приглушенная подсветка Пип-боя, который Эндрю включил, чтобы отслеживать маркеры на радаре, выхватила из мрака лицо с широкой зубастой улыбкой. Взгляд опять зацепился за обломанный клык.– ?Где хотим, там и сидим?, – повторил Октавий и снова хохотнул. – Прозвучало очень весомо.

В его глазах отражались крошечные мониторчики – четко, как в зеркале. Казалось, даже можно надписи различить…И ничего, кроме них. Ни руин вдалеке, ни неба над головой, ни дорожных опор, ни огрызков фундамента. Вечерние звуки стихли. В груди похолодело. Спину ошпарило кипятком. Снова сдавило виски, бросило в пот, и мозг отключился. Совсем. Как отключается при жесткой попойке, когда законы времени и пространства меняются и тело больше не подвластно сознанию, когда движешься проблесками через провалы, скачешь, как по кочкам, выступающим из воды…Эндрю не понял, зачем он это сделал. Как вообще это вышло и почему. Он провалился в черную дыру, пролетел сквозь туннель, растеряв по дороге остатки здравого смысла. Вынырнул вплотную к крошечным отражениям мониторчиков, прижимаясь своими губами к чужим губам. Две секунды. Может, три. Может – пять…И кубарем вниз, в траву. После удара в грудь, способного качнуть даже супермутанта.Больно. Но ладони больнее – она напоролась на что-то. На что-то чертовски острое – возможно, на осколок стекла.

Октавий вскочил, будто его невидимой силой подбросило.– Ты… рехнулся совсем?!?Ясное дело, да?, – Эндрю подумал, но вслух сказать не получилось. Глотку и грудь сжало, в висках зашумела кровь. Нервной тошнотой сдавило, обожгло внутренности.

– Какого… черта. Эндрю?..Он закрыл рот тыльной стороной кисти. Не утирался лихорадочно, не отплевывался, не тянулся к ножу или стволу. Застыл, вытаращившись сквозь слабо освещенный сумрак.

– Блядь, – прошептал Эндрю и поднялся с земли. – Блядь, прости. Вот пиздец… Вот я дебил…В разрезанной ладони запульсировал жар. Потекло вниз, закапало с пальцев.

– Я не… – сглотнул несуществующую слюну. – Слушай, я…– Меня сейчас вырвет, – сказал Октавий.Просто произнес. Констатировал факт.С тихим ?черт? Эндрю зажмурился. Закрылся целой рукой. Чувствовал ветер – он обдувал взмокшую спину, затылок и шею. Огнем полыхало лицо. Только лицо – а лучше б он весь сгорел. Вспыхнул бы ярко – и рассеялся жирным органическим пеплом над пустошами.

Все-таки стоило застрелиться. Еще тогда, когда был порыв. До того, как он сам безвозвратно, однозначно все испоганил. Кнопки отмены, как на компьютерном терминале, здесь нет.Жаль. Это был такой славный и тихий вечер…Октавия и правда стошнило. Эндрю услышал звуки: сдавленное бульканье, придушенное карканье, всплеск.

Нет, это отвратительно. Это все, конечно же, отвратительно. Безусловно. Безоговорочно. Гадко, абсурдно, недопустимо. И гореть Эндрю Нолану за это в аду, жариться на кресте под обжигающим солнцем Мохаве…Мерзко. Но не до такой же степени, черт возьми!

Он убрал ладонь от лица. Октавий стоял согнувшись, одну руку прижимал к животу, а второй утерся. Все же утерся. Посмотрел на коричневые разводы. Поднял взгляд, и снова заплясали крошечные мониторчики в вытаращенных глазах.

– Проклятье, – выдохнул Эндрю.Такого быть не должно. Он же не ел ничего. Он пил воду и… вроде бы чай? Да, он пил воду и чай, который ему принесли еще в Новаке. И в ?Ковбое?. Нехотя сгрыз пару крекеров этим утром. Примерно тогда, когда солнце только-только взошло. А вчера… И вчера. Вчера он тоже почти не ел, отмахивался: ?Нет аппетита?. Зато пил очень много воды. Так много, что к Нью-Вегасу выхлебал почти все запасы.Но от воды рвота не бывает темно-коричневой. От нее не остаются черные следы на губах.?Ты его поцеловал, между прочим. Вот прямо в эти губы. Придурок?.

Эндрю был бы очень благодарен внутреннему голосу, если бы тот заткнулся и сдох. А земле – если бы она разверзлась под ватными, трясущимися ногами.Октавий закашлялся, еще сильнее согнулся, и Эндрю бездумно рванул к нему, перемахнув через границу стыда, забыв об инстинкте самосохранения.

– Нет, – его ударили по руке. Оттолкнули.И тут же вцепились ему в предплечье. Под кожей и мышцами жалобно хрустнула кость. Октавия снова вывернуло, с кашлем и хрипом. Попало на ботинки, на брюки – свои и чужие. Брызги и сгустки. Кроваво-коричневые в неяркой подсветке Пип-боя.– Вот что… – голос Эндрю дрожал. – Садись давай. Осторожно. Прямо на землю, тут сухо. Живот болит, да? Живот? Черт подери.… Эй! – заорал, увидев точки фонариков вдалеке. Глянул на экран – три отметки, свои, зеленые. – Вы, там! Я Эндрю Нолан, со мной… Тут Октавий, ему нужна помощь! Врача сюда! Срочно! Бегом за врачом!Говорили ему: рацию на поясе надо носить. Говорили: башкой соображай, а не задницей. Подумай хорошенько, прежде чем сделать хоть что-нибудь, особенно когда мозгов меньше, чем у беременной самки вонючего кротокрыса.– Меня что… отравили?.. – Октавий, скорчившись, лежал на земле, головой на пучке травы, онемевшую руку Эндрю все так же удерживая стальной хваткой. Дышал порывисто, тяжело.

– Я без понятия. Ты же не ел почти ни хрена… Ты не ел. Ты же ни хрена не ел! Почему? Ладно, к черту. Неважно. Слушай… – поднял Пип-бой к лицу, высветил почерневшие губы, гримасу, испарину на собравшемся складками лбу. – Вот только не сдохни, ладно? Не надо. Тебе ведь еще меня убивать. А как ты меня убьешь, если сдохнешь? Никак. Поэтому… только не сдохни. Понял? Понял? Отвечай, блядь. Сейчас же. Я все еще твой командир.После тихого ?понял? Октавий опять кашлянул. Что-то булькнуло в его глотке, из уголка рта потекло. На этот раз красное, не коричневое.– Только не сдохни, – простонал Эндрю. – Пожалуйста.Устремил немигающий взгляд на силуэты жилых кварталов, на желтые кляксы уличных фонарей, морщился от боли в разрезанной ладони, чувствовал, как слабеют пальцы Октавия, как пульсирует под ними рука. Думал о том, что некоторые вещи абсолютно нельзя исправить. И ждал. Просто ждал, ждал, ждал…