3. Дом там, где он (1/1)

Тёмное нутро Маккаррана уже не пугает как раньше, хотя после войны ничего практически не изменилось. Ночами здесь всё так же тоскливо и пусто, солдаты на постах деревенеют от холода, только взгляды провожают с неприкрытой злостью. Разве что Датри хлопает по плечу и воскрешает любимую тему о Чертях и нерадивых наёмниках. Не скрывая улыбки, ты принимаешь из его рук кружку с кофе и усаживаешься напротив в палатке командования?— жест воистину доверительный со стороны старшего офицера НКР. ?Дом там, где мы?,?— говорят опытные пустынные скитальцы?— и какое-то время ты наивно им верила. Теперь же, после встречи с Вульпесом, Цезарем, Аркейдом и, конечно же, полковником Шу, мир словно перевернулся с ног на голову. Ты понимаешь, что за горделивыми речами и позерством прячутся страх и одиночество, граничащее с безумием. Много ли в Мохаве встречается путников при здравом уме? Чувство опасности?— паранойя?— жадно грызёт их рассудок, а доверие?— такая же роскошь, как крыша над головой. О манерах, мечтах и целях, кроме крышек и виски, не может быть и речи. Эти люди мертвы; лишь оболочки скитаются в песке по старой памяти, точно призраки. В Мохаве страшно всегда: страшно быть ограбленной, убитой, изнасилованной?— а может, всё вместе и сразу. Никто не станет оплакивать очередную невезучую душу, не похоронит останки. Только дикие мутанты или спятившие Черти растащат по частям тело?— хоть кого-то обрадуешь обедом. Ты ужасно устала бояться, прятаться, ронять злые слёзы в бесчувственный песок. Кошмары?— под стать реальности. Тьма чует одиночество, точно коготь смерти свою добычу. Старые шрамы от побоев ноют на все лады, будто свежие, а руки сами собой тянутся к шее. Пусть мозолей больше нет, на коже всё равно чётко ощущается рабский ошейник?— может быть, не так просто его снять? Теперь Маккарран, который вы восстановили каким-то чудом, стал тебе домом, хотя бы на время. Темнота, хмурые взгляды и давящая тишина кажутся заслуженным напоминанием?— наказанием. Ты выдержишь всё?— подумаешь, какой-то дискомфорт после истинной тьмы на пустошах,?— но не молчание полковника Шу, в котором сама выдумываешь какой-то укор. Чувство вины грызёт рёбра голодными пустынными крысами; ты чувствуешь тяжесть долга, который выплатить невозможно. Это снова рабство?— собственных чувств и фантазии. Остаётся лишь терпеливо ждать, пока полковник сам не погонит прочь, обратно на пустоши, но этого не происходит. Лучше бы он открыто ненавидел, чем томил в неопределённости. Ты так привыкла полагаться на полковника Шу, что и забыла, как мечтала принимать решения самостоятельно. Впрочем, и весь Вегас заодно?— злить НКР хотя бы первое время никому не выгодно. Властью полковник всё так же не злоупотребляет, продолжая быть опорой, маяком и героем войны. Так и тянет спросить, как же он это делает. Между вами давно всё сказано, молчание же донесло куда больше. Жизнь превратилась в ожидание?— ведь он обещал тебе свежее начало. Всё это время ты правда мечтала о полноценном дуэте, что лёд между вами растает, а Джеймс сделает новую гитару. Джеймс… ты даже боишься назвать его по имени вслух, боишься, что искра между вами привиделась лишь одному. А вдруг?— ничего между вами и нет, кроме фантазий? После этой пули будет очень трудно подняться. Полковник Шу за резьбой по дереву?— так же смешно, как ты?— герой НКР. Глупо верить, будто у вас двоих может что-то выйти. Да и что потом? Жизнь ведь у каждого совсем разная, несовместимая. Так и сидит полковник в душном кабинете в лагере Маккарран, и вереницы отчётов?— единственное, что его тревожит. Впору заскучать по войне, когда вы были вместе. Театр ?Туз? и признание в Вегасе совсем не греют, эта любовь?— холодная и легкомысленная, как свет софитов над головой. Полковник прав: тебя скоро забудут, и ни одна душа не вспомнит имени, безликие тени пустыни с удовольствием примут тебя в свои ряды. Однако ты к ним не спешишь. Вы всегда где-то рядом, но безнадежно далеки друг от друга, точно два магнита с одинаковым полюсом. Бушующий поток отголосков войны несёт вас сквозь рутину и страх за новообретённый мир. Правительственные ищейки?— псы не хуже Вульпеса?— начинают задавать неудобные вопросы; тучи сгущаются над твоей головой. Вам редко удаётся побыть наедине, а если и выходит, то оба мнётесь в молчании под тяжестью когда-то сказанного. Война, предательство и страстное искупление обручили вас, связав крепче клятв на крови и пут. Не ошейник?— но что-то столь же весомое сдавило тебе шею и грудь, связав органы тугим узлом. Сложно понять, о чём он думает,?— лицо всё так же непроницаемо, лишь уголки губ чуть сводит судорогой,?— зато глаза омывают бесконечной нежностью, и кажется, что всё должно быть в порядке. С жадностью умирающего ты ловишь каждую каплю его случайного взгляда. Теперь твой дом там, где будет он?— эта мысль приходит абсолютно спокойно. Он сделал тебя такой, перекроил гнилое нутро, подарив надежду на жизнь куда лучшую, чем в Юте. Да и заказан уже путь, как ни крути. Вульпес всё ещё жив и вряд ли забыл предательство?— ты не удивишься, если этот изворотливый ублюдок станет новым Цезарем. Взгляд скользит по тебе и останавливается на шее; полковник едва заметно сводит брови, и твоё сердце срывается в бездну: неужели видит? Рука рефлекторно взметается к вороту рубашки, страх застилает глаза от внезапной, невозможной мысли, однако пальцы нащупывают лишь пустоту у горла. Когда ты поднимаешь взгляд, на его лице читается горечь. Сейчас со стороны ты?— словно испуганная, затравленная зверушка, и Джеймс порывисто тянет руки, заключая в крепкие объятья. Стук его сердца под песочного цвета формой становится в этот миг для тебя всем миром. У вас нет ничего, кроме прошлого. Вы не знаете, как жить настоящим, что делать с собой, со вспыхнувшими так некстати чувствами. Будущее вполне очевидно прослеживается в обвинениях военной полиции и следователей из-за дверей кабинета, когда все считают, что ты не слышишь. Вечно прятать тебя не получится; когда-нибудь ты утянешь своего же спасителя за собой на дно. Полковник ещё молод, ему прочат великое будущее, в котором, конечно, нет места той, что чуть не отдала дамбу Цезарю. Тебе хватит и тоски, чтобы прокормиться?— несчастная любовь всегда остаётся главным сюжетом для самоедства и песен. Всхлипы из зала театра тому подтверждение. Ты поёшь, прикрыв глаза, обращаясь к своему незримому спутнику?— близкому и такому далёкому,?— представляешь его статную фигуру в темноте Маккаррана, у вершины эскалатора, голос?— игривый и лёгкий,?— тёплую ладонь, сжимающую твою трясущуюся руку. Только тебе одной известно, какой он на самом деле,?— такой же одинокий, как и ты. Больше нет песка в глотке; сердце трепещет и рвётся из груди, оно искрит так, что кажется?— вот-вот подскочит напряжение, выбьет все пробки и обрушит театр вместе с Вегасом во мрак. Тебе нравится любить?— ты без ума от того чувства, что уносит мысли к небу, к поющему богу пустыни, и срывает незримый ошейник одним резким движением. Огромная волна накрывает душу и бросает о камни. Наконец ты можешь дышать, но теперь?— захлёбываешься. Пусть взаимность и останется робкой надеждой, всё же ты счастлива быть такой, какая есть?— живой впервые, свободной и честной. Что же ещё тебе нужно?