Cornus (1/1)

Недоумение поселилось в лазурных глазах юноши, когда стоящий перед ним наставник хмуро кивнул головой, и глаза его, прежде затянутые туманной задумчивостью, перестали смотреть в небо?— взгляд быстро, остро и резко, как испуганная ласточка, метнулся в сторону пришедших парней?— Йен громко смеялся, на лету хватая сорванный лепесток, которым игрался ветер. Весемир тяжело вздохнул, краем глаза взглянув на Юлиана,?— мыслями тот был уже далек от этого сада, взгляд его стремился в сторону парней, и он думал о том, как бы хотел оказаться среди них. Оказаться с ними с самого начала?— не быть безымянным лекарем в стороне, не быть тем самым ?мальчишкой?, о котором вспоминают, когда вновь разбивают коленки. Он мог затеряться среди взрослых, мужественных парней неприметным, но неотъемлемым звеном: он был бы маленькой шестеренкой в этом огромном механизме?— он был своим. Юлиан непрестанно теребил в своих пальцах стебелек календулы, что не осталось сокрытым от внимательного Весемира, чей взгляд то поднимался к небу, затянутым персиковыми облаками, то опускался вниз?— к влажной земле, вылавливая каждую падающую с листка, сползающую медленным прозрачным жучком, росинку. Юноша не мог найти себе место, носком ботинка водя по земле, поднимая пыль и высохшие листки; не то с притворным удивлением, не то с недоумением, он изредка посматривал на наставника, косился на обвитую плетущейся розой арку, неуютно перетаптывался с ноги на ногу, выглядел потерянно да раздумывал о том, как скорее уйти из сада, как претворить мысли свои в жизнь, и как пробраться в комнату Геральта. Он чего-то несмело дожидался, вдруг возненавидел свой замкнутый, цикличный мирок за то, что тот вселял в него неуверенность и какую-то рабочую скромность, немногословность да кротость, что Юлиан в себе не любил и любить не мог.—?Можно я пойду, учитель? —?вдруг, осмелившись, попросил он, поднимая взгляд на Весемира, который лишь кивнул, приковывая свое внимание к шумным мальчишкам. Те, наконец, заметив лекаря, вдруг затихли, склонили головы в приветствии, и посмотрели под ноги, проверить, не наступили ли они случайно на одно из зеленых детищ Юлиана. Они были примяты грубыми подошвами сапогов, смяты под натиском скорости и мощи. Лишь последний сохранившийся бутон, что трясся на ветру, будто бы замерзнув и окоченев, смотрел желтым глазом сердцевины с какой-то мольбой, тянясь к солнцу, словно надеясь, что оно его спасет. Да разве могут цветы умолять? Юлиан отогнал от себя эти мысли, отвернулся и пошел в сторону обвитой густыми колючими стеблями арки и, чем дальше он шел, тем больше погружался в замешательство, не имея понятия, что ему следует делать, как поступить и стоит ли вообще раздумывать о плане, что мучил его с самого утра.?Помоги??— взывал к нему разум.?Ты не ошибаешься??— слышался голос Весемира, но затаившаяся в сердце обида на Геральта и собственная гордость твердили обратное.*** В его комнате всегда царил холод. Не было в ней уюта, не было и тепла?— он жил словно в подземелье, где гудел ветер, где видимый через окно солнечный шар расплывался в дымке. Из окна он часто видел лес: вечером он становился мрачным, нелюдимым. Отражалась блестящая гладь озера в лунном свете, и Юлиан смотрел на него долго, и этот вид, этот воздух лесного кизила и хвои?— единственное, что помогало уснуть тихим сном. Он забывал про свечи, которые затухали сами собой, не выдерживая сильных порывов ветра и сквозняка. Кипарисы и розовевшие лавры вскидывали пальцы-стебли к небу и отражались в печальном ночном зеркале озера.А в запылённом зеркале уже в комнатушке Юлиана мелькало отражение лекаря: высокий, стройный юношу: иногда он стоял долго, утирая невидимые слезы длинными пальцами, стоял на негнущихся от усталости ногах, и был невообразимо одинок, а потом смеялся, краснел до пылающих ушей да танцевал в пропитанной одиночеством комнате, сбивал бесконечные склянки тонкой марионеточной рукой, не поднимал, плакал и смеялся, кружась в танце с невидимкой. Он брал в руки лютню, вставал на стул, улыбался самому себе, играл, пританцовывал да глупо ударял босой ногой в такт самому себе, а потом обессилено падал на стул, убирал лютню, поправлял взъерошенные волосы: снова смотрел на себя в зеркало.Красный, запыхавшийся, искусственно счастливый и притворно не одинокий, Юлиан поднимался и собирал упавшие склянки, а потом ненавидящим взглядом смотрел на полки, забитые травами. Вдыхал запах трав, цветков, ложился в скрипящую кровать, накрывался легким одеялом и засыпал в прохладе. И снились ему совсем не травы…И сейчас, когда он вернулся в комнату, то огляделся с тоской и ненавистью, подошел ближе к деревянному столу на колесиках, передвинул его поближе и поставил на него подготовленные ингредиенты: родниковую воду вылил из своей склянки в деревянную миску, приготовил ступку да пестик, размял календулу и пучок ласточкиной травы. Руки пахли шалфеем, в комнате появился навязчивый аромат мяты?— Юлиан сушил под крышей сорванные в саду пучки. Помешивая смесь серебряной ложкой, Юлиан чувствовал молотый тмин и белые лепестки лилии, отходил к окну, выглядывая на площадку. Йен с Марком все еще были там, а вскоре к ним присоединился и Ламберт, закутавшись в плед: Геральта рядом не было, и Юлиан озадаченно вздохнул, понимая, что этот факт сможет порушить его план. Многое было не додумано, многое построено на импровизации и внезапных порывах, но Юлиан был терпелив: горячую смесь он перелил в другую склянку?— вычищенную и блестящую в персиковых лучах солнца, закупорил деревянной крышкой, вымыл руки и стол, и запах исчез из комнаты, смешавшись с осенней прохладой и свежестью дождя.Геральт появился на площадке немногим после. Шел медленно, оглядывался и неуверенно подошел к Ламберту, заговорил с ним, и неожиданно поднял голову вверх?— посмотрел прямо на Юлиана, и тот мгновенно спрятал лохматую темную макушку, покраснел, прижался к стене и руками закрыл пылающие щеки.Следит ли он за Геральтом? Неужто и действительно следит? Он неуверенно выглянул снова: Геральт с Ламбертом отвернулись в сторону сада, и Ламберт активно жестикулировал руками, а до ушей Юлиана едва ли доносились какие-то звуки. Он смотрел на Геральта, смотрел на его плечо, которым он старался не шевелить, а если и шевелил, то тут же прижимал ладонь к больному месту, согревая. Укол жалости и сожаления вновь почувствовал Юлиан и взглянул на приготовленную склянку, а затем, бросив взгляд на Геральта вновь, вдруг неожиданно подскочил, схватил склянку и выбежал вон из комнаты.Раз все парни были на улице?— это значило, что Юлиан сможет завершить свой план.—?Надеюсь, они не вернутся так скоро,?— вдруг проговорил Юлиан, пробегая через коридор и оглядываясь назад: замок, кажется, стал совсем пустым. Звук оттолкнулся от стен и его собственное ?скоро? послышалось вновь. Юлиан торопился: он, осмотревшись, открыл чужую комнату, прошел внутрь и прикрыл дверь снова. Он оглядел незаправленные кровати, помятые подушки?— на полу валялись вещи. Юлиан вздохнул и едва почесал затылок, выискивая кровать Геральта: та выглядела более прилично в отличии от остальных. Покрывало закрывало подушку, на которой лежали окровавленные бинты. Юлиан оставил склянку с темно-бурой мазью на тумбе, а затем попятился назад. И тут же он услышал разговор, эхом донесшийся до его ушей. Он испуганно замер, ведь застыл безмолвной статуей, шагнул неслышно?— но предательски заскрипели старые половицы, но Юлиану удалось бежать?— он тенью выскользнул и пропал в коридорах, но вдруг замер, вернулся осторожно и едва слышно, встал у стены.—?Ламберт опять что-то задумал. Говорит, что все мы упадем от его гениальности. Но я думаю, что упадем мы как раз от его глупости и недальновидности. Но он озабочен этой идеей, последний раз его глаза горели так, когда он прихлопнул клопа, который не давал нам спать неделю,?— послышался мягкий голос Эскеля, а затем смешок Марка. Геральт же лишь сдавленно хмыкнул, вздохнул, остановился.—?Зайди еще раз к тому мальчишке… как его… Юлиан? Гордость не дает? Ты же едва рукой шевелишь, и потом…—?Заткнись. Мне не нужна помощь, на мне все заживает как на псине. Успокойся, Марк, лучше поищи Ламберта, пока он не натворил глупостей.Юлиан, вздрогнув, плавно отстранился от стены и, когда шаги послышались уже совсем близко, развернулся, уносясь в сторону темного коридора и пытаясь успокоить бешено бьющееся сердце: а может, не стоило позорно убегать, а остаться там? Но что бы сказал Геральт? Что бы сказали остальные?Юлиан предпочел не думать. Не думать совсем и ждать. Весь оставшийся день он провел в одиночестве?— не хотелось выходить в прохладные коридоры, выглядывать на балкон, хотелось остаться в комнате?— в месте, где кто-нибудь обязательно найдет его, если он вдруг понадобится. И пусть этим кем-нибудь окажется Геральт.