Salvia (1/1)

В столовой было тихо. В столовой стеклянным куполом повисло напряжение; казалось, что если кто-то скажет хоть слово, то купол треснет, покроется паутиной трещин, расколется на тысячу осколков и рухнет… И только тогда нарушится тишина. Юлиан знал, что это отчасти его вина, и в голове его все время крутились небрежно брошенные, как подачка собаке, слова Геральта: ?Не нужно?. Юлиан привык к таким подачкам, словно, если будущие ведьмаки соглашались принять его помощь, делали ему огромное одолжение. Он был не нужен им, как не нужна оперившимся птенцам мать, когда они покидают гнездо. И, несмотря на это, лекарь все еще хотел дарить им свою заботу. А уж после того, что произошло на тренировке, он в этом окончательно убедился. Убедился в том, что слабее их, убедился в том, что эти мальчишки мальчишками вовсе не являлись. Это были юноши, статные, гордые, и детство их уже осталось далеко за спинами, если оно вообще было. У них были деревянные мечи, которые они сами терпеливо и трепетно строгали. У них были свои игры, они гонялись друг за другом часами напролёт, и в этой игре тех, кто прятался и убегал?— называли чудовищами, а тех, кто бегал и ловил?— ведьмаками. Их детством были тренировки, уроки, холодные свободные зимние вечера, когда все вместе они собирались у большого камина, чтобы хоть немного согреться в обледеневшем насквозь замке. Они уже распрощались с детскими грезами, наивными, полными детской непосредственности, мечтами. Но Юлиан не мог. Ему было стыдно за то, что он прервал тренировку, но при этом он понимал, что помощь Геральту все так же нужна. Однако будущий ведьмак не подходил к Юлиану; они даже не перекались в коридорах, как это бывало после тренировок. Юлиан невидимой тенью проскальзывал мимо, уворачиваясь плечом, пряча взгляд и только боковым зрением глядя на высокую фигуру будущего ведьмака. Они не перекались, пока не встретились в столовой, сидя за разными концами стола. Лекарь занимал место рядом с Весемиром и подальше от Геральта с Ламбертом: рядом с ним обычно сидели Марк и Йен, но ближе к концу трапезы те пододвигались ближе к остальным. Будущий ведьмак не смотрел на него, упрямо глядя в тарелку и перемешивая деревянной ложкой суп. Он почти не ел и не разговаривал. Рана его вновь была замотана какой-то серой тряпкой, и Юлиан мог поклясться, что теперь каждое движение точно приносило Геральту боль. Он должен был сразу обработать место ранения, но откуда же это было знать мальчишке, что учился лишь делать ведьмачьи эликсиры? Для этого и нужен был Юлиан. Поэтому лекарь и предлагал свою помощь. Он-то знал, как помочь. В этой напряжённой атмосфере, где был слышен только стук ложек об деревянные тарелки, в быстром темпе похожий на отбивание барабанной партии, даже Ламберт был необычно молчалив и спокоен, однако ел жадно, выскребая остатки супа со дна. У этих волчат всегда был зверский аппетит после изнурительных тренировок, а также глупая привычка разговаривать во время еды, обсуждая прошедшую тренировку или намечая планы на следующую. Обычно этим занимался Ламберт, рассказывая что-то про очередной свой ?подвиг?, про ловкий и резкий удар мечом, про обескураженное и напуганное лицо его соперника. Хвастался перед всеми, разинув рот и даже не замечая, что из-под его носа ловко утаскивают тарелку. Но сегодня он молчал, закутанный в плащ и мелко подрагивающий,?— он так и не смог отогреться после тренировки, поглядывал в окно со злостью, проклинал зябкий ветер и наступившую неожиданно осень. Сразу после утренней тренировки небо затянулось тучами, разразилось грозами, и косой дождь обливал Каэр Морхэн до самого обеда, не собираясь прекращаться. Яростно стучали капли, гром, казалось, раздавался не снаружи, а внутри замка, эхом расходился и заглядывал в каждую комнату, пропадал в самых башенных вершинах. Раскаты грома заглушали стук ложек, и, казалось, в момент очередного удара все замирало, останавливалось, теряло жизнь и не собиралось возвращаться к обычному темпу жизни. Юлиан поежился от своих мыслей, взглянул в узкую прорезь окна и на Весемира, отодвинул от себя тарелку и оглядел будущих ведьмаков. Они даже не подняли на него взгляда, не повели головой, зная, что Юлиан всегда уходит одним из первых. На самом деле, ему хотелось оставаться подольше, слушая рассказы Ламберта и замечания Весемира, сидеть тихим слушателем на шатком табурете и узнавать чужие планы, высказанные мысли, вникать в переговоры. Иногда ему не хватало общения?— он и не помнил, когда в последний раз смеялся, но помнил, когда позволял себе глупо ухмыльнуться или даже заулыбаться, когда Марк отвесит неплохую шутку. Но в столовой не стояло привычного галдежа и смеха. Юлиан, кивнув Весемиру и остальным, с томным вздохом отодвинул стул и исчез в коридорах. Запахнувшись в воротник темного плаща, Юлиан мрачно сутулился, сводя темные брови и прикусывая замерзшие бледные губы. Ветер гулял в коридорах, поднимая полы длинного плаща и норовя проскользнуть в капюшон, потрепать волосы, заставить Юлиана укрыться в комнате и не ходить по таинственным коридорам замка, где один лишь ветер знает каждый проход. Но Юлиан знал, куда шел, не собирался останавливаться, пробираясь на излюбленный балкон, где наблюдал за тренировками. Он ежился, замерзал, стоя на одиноком балконе, куда не заглядывал ветер. На вымощенной камнями площадке появлялись лужи, пузырились из-за сильного ливня: сорванные нахальным ветром листочки падали в эти лужи брошенными корабликами, яркими пятнышками плавали на поверхности, подернутой серой пленкой, яркими заплатками блистая после серости. Какая уже осень на счету? И сколько еще смен времен года суждено Юлиану увидеть? Он тоскливо покачал головой, сел на маленький, приставленный к перилам табурет, укладывая голову на сложенные руки и одергивая капюшон; капли дождя все равно попадали на нос, и Юлиан ловил их языком. Сколько он себя помнил, ему всегда было холодно здесь. И пусть он не боялся холода, как Ламберт, но искренне его не любил. Дело было даже не в гуляющем ветре и не в раскатах грома, которые были здесь частыми гостями?— холод поселился в душе и в руках, которые очень редко бывали теплыми. Холод обосновался и в его глазах, синих, как замерзшее море, как леденеющий каждую осень ручеек, затаившийся между гор совсем неподалеку. Он был одинок, а жизнь его не предвещала неожиданной радости: дни были одинаковы и серы. Ранний подъем еще до восхода солнца, быстрый завтрак в компании шумных парней и сосредоточенного Весемира, который в конце трапезы всегда планировал их день, предупреждая о тренировках. Они занимали большую часть жизни ведьмаков, и каждому было бы сложно представить себя без них. И Юлиану тоже: он всегда присутствовал на них молчаливой тенью, стоящей рядом с Весемиром и бесшумно разговаривающей с ним. Травмы и ранения появлялись все реже на чужих тела, однако если появлялись, то были куда серьезнее, чем полученные в детстве. Мальчишки нередко ударяли друг друга мечами, оставляли порезы и неглубокие раны бутафорскими мечами, когда только учились сражаться. У некоторых получалось хуже, у других?— лучше: они и сейчас оставались на разных уровнях владения техникой. У каждого из них были свои достоинства и недостатки, и Юлиан мог бы поклясться, что когда-нибудь, благодаря урокам Весемира, они и свои недостатки смогли бы сделать полезными. Ливень закончился ближе к вечеру, и Юлиан вышел в сад. Выглянуло солнце, будто бы махнув лучиком света в знак приветствия, скользнуло к Юлиану, словно играя, коснулось плеча и головы, скрытой под капюшоном. С нависших веток деревьев падали холодные капли дождя?— одна из них попала Юлиану на нос, и он поморщился, недовольно глянув на дерево. Листья шуршали под ногами, устилая землю разноцветным одеялом, и Юлиан шёл по нему, продвигаясь дальше в Сад. И это место, упрятанное ото всех, скрытое тщательно от чужих глаз и знакомое только некоторым, впускало лекаря в себя, открывая невидимые ворота и будто бы раздвигая зеленый густой плющ перед его приходом. Он проходил, склоняя голову, стараясь идти ровно по дорожке?— не ступить бы на грядки и даже на сорняк, не выбить бы камушек, не уронить бы листочек с дерева неаккуратным касанием. Один ветер не боялся ничего: срывал листья ледяным пальцем вихря, гулял по саду, заставляя опавшую жухлую листву ходить за ним, как ходят приспешники за главарем, как ходят маленькие любопытные мальчишки за своим наставником. И это место стало для него своеобразным, но почти настоящим домом?— домом, отличным от остальных, без крыши, без тепла очага и вкусно приготовленной еды. И все равно, именно сюда Юлиану хотелось возвращаться всегда. Это место, объятое с двух сторон ручейком, место, где кипела жизнь, начиная от пошатывающихся от ветра растений до маленького незаметного муравья. Зимой вылощенные в снега гарные вершины нависали над Садом, острые пики гор острыми белоснежными когтями царапали небо. Густым туманом обнималось это место по утрам и после дождя?— и небо, кажется, выдыхало седые облака, а дым опускался плотным кольцом, закрывая это место от глаз знакомых и посторонних. Капли дождя стекали по изумрудным травинкам; после продолжительного ливня облака, наконец, рассеялись, оголили лазурное небо с молочным шариком луны, видневшегося с самого вечера. Солнце пряталось в горах, бросая сиротливые лучики. Солнечные зайчики играли в воде. Юлиан любил это место, приветливое и спокойное: шелест листков встречал его каждый раз, когда он отправлялся сюда за травами. Дорожка в Сад петляла бурыми лентами между кустов и деревьев, искрилась бусинками маленьких жуков и мух. Юлиан знал каждый листок, брошенный нахальным ветром осени. Мечтательный взор скользил от дороги до дерева, цеплялся за кровоточившие смолой стволы вековых деревьев. Лекарь смотрел на сиротливые ветви кустов, еще недавно увешанные ягодами. Взгляд синих, наивных, по-детски блестевших любопытством глаз, выхватывал с безбрежного неба острые стрелки кричащих ласточек. Дорога уходила в лесок, и там пропадали ягодные кустики?— менялись они на вековые дубы и острые сосны, которые верхушками тянулись к самому небу и точно пронзали нависшие ватные облака. Ноги привели его в дикотравье, где он собирал лечебные растения. Лекарь наклонился, сел на карточки, взглядом выискивая календулу, подхватил пальцами оранжевую головку, сорвал и спрятал в напоясный мешочек. В прозрачную склянку набрал родниковой воды. По сравнению с грязной, мутной из-за ила, воды из озера, что располагалось рядом с Каэр Морхеном, склянка теперь мерцала, подобно алмазу. Юлиан задержал взгляд, рассматривая причудливые блики, что были следствием сплетения игривого солнца и стекла, а затем торопливо поднялся. В мыслях его с самого обеда крутилась только одна мысль: помочь. И если Геральт не согласился с тем, что Юлиан поможет ему напрямую, если для него это было унизительно, то лекарь найдёт выход. И именно из желтых, помнивших солнечный свет, листочков календулы и родниковой воды, свежей и прохладной, он сделает мазь, которую подложит, как подачку, какой она и посчиталась бы среди ведьмаков, Геральту. Пусть он не скажет ?Спасибо?, пусть не кинет даже благодарного взгляда, но пусть больше губы его не будут дрожать от боли, пусть мышцы не будет сводить от боли… Пусть он позволит хоть немного помочь самому себе и другим. Обратно Юлиан возвращался, оглядываясь по сторонам и пытаясь не ступить в грязь. Один за другим появлялись маленькие кусты, приветливо качающиеся на ветру: росинки скатывались по небольшим листочкам, белесые ягодки укрывали землю приторно-пахнущим месивом. Он остановился под покрытой густым вьюнком аркой, чтобы взглянуть на сад, но заметил, что кто-то ходит между деревьев. Парни редко выходили на улицу без присмотра Весемира, да и вряд ли у кого-то было желание гулять в такую погоду. На площадке, где они тренировались, капельки росы застыли маленькими жемчужинками на желтых головках одуванчиков, спрятались в раскрывшихся лепестках тюльпанов. Цветы украшали петляющую каменистую дорожку, ведущую к саду. По осени количество тренировок сокращалось, несмотря на приятную прохладу, что приходила вместе с северным ветром и долгими, моросящими тонкими струйками дожди. Юлиан всегда думал, что осенью тренироваться легче: нет изнуряющей жары, но Весемир неизменно прекращал тренировки, как только приходили первые холода. Теперь, когда они вернулись в замок, должны были наступить другие ночи: долгие, холодные, промозглые, одинокие, темные. Даже сейчас день потихоньку начал отступать, и сумерки будто быстрее наступали на сад, укрывая дерево и кустик невесомым платком ночной полутьмы. Юлиан чуть сощурился, вглядываясь между деревьев. Тень двигалась медленно, неторопливо?— и лекарь узнал походку наставника. Весемир медленно подошёл к своему ученику, одновременно рассматривая аккуратные посадки трав и цветов, подстриженные кустики с опавшими прелыми ягодами, разглядывая и вытоптанные дорожки между посадок, и небольшой палисадник, где отдельно разрослось большое дерево. Оно, некогда огромное и красивое, закрывающее кроной часть балкона и лезущее своими завитыми, блестящими как изумруд, листьями, сейчас стояло облысевшее, потрёпанное, жалкое. Согнувшись над Весемиром и распустив ветви-когти, оно замерло, перегибаясь через аккуратный белый забор. За этим садом ухаживал Юлиан: до его появления в Каэр Морхене это место давно было заброшено. Вытоптанные дорожки занесло землей и размыло дождем, лечебная трава смешалась с сорняками, густой плющ обвил своими зелёными щупальцами стены замка. Разрыхленные грядки некогда зарастали бурьяном да другими сорняками, что расползлись по саду быстрее войск нильфов на юге в Северную войну. Но с появлением лекаря в этих стенах, вся запущенность отступила назад: теперь здесь аккуратными рядками, прижавшись бутон к бутону, росли цветы и лекарственные травы. Для Юлиана это место стало отдушиной, где он растил и заботился о растениях, как заботился о мальчишках, что жили в замке. Юлиан протянул руку к одному из кустиков, поглаживая пальцами шершавые листики. Они рассыпались в его руках прахом на сотни маленьких лепестков. Лекарь опустил взгляд?— одно из растений умирало. Осень?— беспощадна, а жизнь?— циклична. Немудрено, что даже самый красивый цветок завянет со временем. Ничего нельзя было с этим сделать. Блеснули глаза лекаря в полутьме неясной печалью?— это растение смутно напомнило ему что-то, и тут он почувствовал присутствие наставника рядом. Он появился рядом так же бесшумно, как привидение, а теперь стоял совсем близко и молчал. Лекарь оторвался от куста, вздыхая и краем глаза видя высокие сапоги. Весемир задержал взгляд следом за учеником на маленьком кустике со стыдливо опущенными вниз желтеющими макушками бутонов ласточкиной травы. Жухлые листики стали сворачиваться, чернеть, а бутоны иссохли, не успев распуститься. Юлиан замер, не смея поднять взгляд: он чувствовал всем телом, что рядом стоит его наставник. И не смел обернуться. Они не разговаривали с Весемиром с момента окончания тренировки, а Юлиан избегал взгляда старого воителя?— боялся его осуждения и разочарования. ?Как ты будешь помогать мне на испытании травами, если волнуешься по таким пустякам???— Юлиану казалось, что старый воитель, разочаровавшийся в своем непокорном ученике, скажет ему именно это. Скажет с осуждением, с презрением, как обращаются к изменникам и предателям. Однако этого не произошло.—?Я понимаю твое смятение, Юлиан,?— произнес старый воитель, кивнув и осторожно положив свою руку на чужое плечо. И лекарь медленно повернулся, поднял голову. В мутном взгляде глаз Весемира, что на солнце блестели, как у покойника, отражались не презрение, а что-то другое. Сочувствие. Лекарь выпустил из рук сорванный лепесток шалфея, а ветер тут же подхватил его, как волки хватают свою добычу, и скорее унёс его, запрятал, скрыл за бесконечно высокими горами. Юлиан смотрел удивленно: он ожидал чего угодно от наставника. Он мог злиться, а мог наказать Юлиана. Мог промолчать, давая лекарю самому поразмыслить над своим поведением. Но он не ждал сопереживания.—?Я знаю, что не должен был так опрометчиво поступать,?— Юлиан сокрушенно покачал головой. Все его переживания, что навалились на него сегодня грозили вылиться за края и накрыть и его и Весемира с головой одной сокрушительной волной отчаяния.—?Не кори себя. Ты еще юн, Юлиан. В голове юноши вновь вспылили воспоминания о холодных, брошенных со злостью и раздражением словах Геральта. Тогда он сжимал кулаки, прикусил губу и смотрел с яростью, будто бы соперником его был и не Ламберт вовсе, а маленький, низкий и призрачный Юлиан.—?Я знаю. Но нужно было попросить моей помощи. Тогда не было бы ничего этого.—?Они тоже юны. А юные души строптивы.—?Но им нужна моя помощь! —?на одном вздохе перебил его лекарь.—?Да. Но они не признают этого. Ты должен смириться и делать то, чему я тебя учил. Скоро испытания. Ты должен стать сильнее, Юлиан. Они сильны физически, но ты должен быть силен духовно. Сколько еще юношей пройдет через твои руки. Скольким еще ты будешь помогать… Юлиан понимал, что останется здесь на всю жизнь. И если другие вырвутся из холодных объятий ветра и извечного мороза в этих стенах и понесутся навстречу свободе, то ему это не удастся. Он будет вечно привязан к этим местам: ему суждено лишь изредка выходить из одинокой комнаты, расположенной вдали от всех. Изгнанный самим собой, он будет вечно пахнуть травами и помогать другим. Через него будут проходить другие юноши. Такие же юные, непокорные и строптивые, как Геральт сейчас.—?Это единственное, что ты умеешь, Юлиан. Прими свое призвание и раскрой ему душу,?— серьезно сказал Весемир, и Юлиан вновь опустил взгляд, задумчиво глядя на дрожащий на кустике лепесток. Содрогающийся от порывов ветра, он держался из последних сил на тонком, надорванном черенке. Юлиан чувствовал себя похожим на него. Такой же никчемный, незаметный, дрожащий от любого прикосновения, он был чертовски необходим для жизни других животных, что питались этими листьями.—?Они уйдут, а ты останешься, и травы?— вот, что останется рядом. И я,?— продолжил Весемир.—?Я понимаю… —?покорно согласился Юлиан, не смея сопротивляться. Весемир был прав. Прав как всегда. Он был не нужен этим статным молодым людям, не стоило думать об этом и привязываться к ним. Не стоило переживать или бояться, ведь каждый из них бы ушел. Юлиан не понимал, как Весемир мог сохранять спокойствие, когда говорил об этом. О том, что все его пташки скоро улетят из гнезда, и он больше не будет нужен. Будет забыт, как забывали выхваченные из объятий матери рукой Весемира мальчишки свое прошлое.—?Хорошо,?— Юлиану показалось, что Весемир хотел потрепать его по волосам, но помедлив, остановился. Губы его сжались: он словно хотел что-то сказать, но медлил. Лишь посмотрел на него, склонился, заглядывая в глаза. Что-то незнакомое мелькнуло во взгляде, и мутные глаза прояснились, а Юлиан замер, пытаясь понять, выхватить и прочитать сокрытое в чужих глазах.—?Вы что-то хотите сказать? —?предугадал его жест Юлиан, не отрывая взгляд и замечая, как заблестели чужие глаза, будто бы в светлой, оранжевой радужке, вновь заблестел огонь молодости. То был не приглушенный блеск мудрости, присущей старой людям, не нездоровый блеск болезни, то был блеск глаз юного человека, которого охватили воспоминания.—?Ничего, Юлиан. Ты не ошибаешься. Делай то, что считаешь нужным. Помоги тому, кому это необходимо. Но не потеряй себя.