Ноябрь 1743 г. (2/2)
Решил проверить. Пришёл ночью под дверь к фрейлинам, достал этот дундук и давай испытывать. Выскочила Нарышкина, вся какая-то дикая, растрёпанная, в чепце набекрень... А главное, злющая, как змея! Без малого не укусила. Не соврал всё-таки Сабуров! А потом вышла тётушка. Отобрала инструмент, погнала спать и сказала, что сам я дундук. Так и не успел поглядеть, как Нарышкина укрощается и танцует! 12 ноября 1743 г. Были в церкви. Попали как раз на чьи-то крестины. Со слов батюшки ничего не разобрал. Пришлось всё переспрашивать у Нарышкиной, раз уж она под боком оказалась. Не знал, что она так по-солдатски кратко и быстро отвечать умеет! Нарекли Василием, родители - из купцов, дом у них на Литейной. Об этом я не спрашивал, да разве Нарышкину остановишь, пока она не выдаст всё, что знает? На крестинах я уже недавно был, когда тёзку моего крестили. Да разве тогда что-то можно было понять? Чоглоковский Петруша на весь храм голосил, батюшка сам себя не слышал. А этот лежит себе смирно, не пикнет, только по сторонам глядит. А глазищи умные!
Глянул на Бестужева, а у него от холода нос покраснел и как будто ещё больше налился. Он весь нахохлился, голову в плечи втянул - вылитый индюк! Сказал об этом Нарышкиной. Тихо, в самое ухо. А она, дура, как загоготала! Тут меня тётушка как дёрнет за руку с другой стороны... Чуть рукав не оторвала! Когда мы вышли из церкви, Бестужев ещё сильнее нахохлился и что-то сказал Воронцову. А у него от холода нос забит, и он ему - булды-булды! - ну точно индюк! Чуть не лопнул со смеху! А потом увидел, что тётушка плачет. 13 ноября 1743 г. Тётушка со мной говорить не хочет. Даже обедать с нами не села. Прислала ко мне Бестужева. Он мне долго наставления читал, говорил, как я неподобающе вёл себя в церкви, и вообще при любых публичных собраниях веду себя неприлично.
Я на него даже не обиделся. Если бы он знал, над чем мы так веселились, страшно и подумать, что было бы. И тётушку я совсем не хотел доводить до слёз. Лучше придумаю, как помириться. 15 ноября 1743 г. Честное офицерское, понятия не имею, как я умудрился уснуть с Нарышкиной! Точнее, у неё на коленях. Откуда она вообще взялась? Вроде всё начиналось как всегда, а потом... Сначала мы пили пиво вчетвером. Просто пили, без повода, а так, для веселья. Потом придумали состязаться, кто больше выпьет. Фукс не столько пил, сколько без конца выбегал. Устинов не столько пил, сколько философствовал. Мы с Сабуровым старались больше всех. Он всё в победители рвался, даже стоя пил, чтобы вошло больше. А потом мы заспорили и сбились со счёту. Пришлось объявить ничью.
Потом Сабуров куда-то девался. Хотя догадываюсь, куда. Фукс тоже ушёл. Он когда выпьет, всегда идёт фрейлинам глазки строить. Остался Устинов. Он меня до покоев проводил, выдал на прощание что-то философское и домой отправился. А у меня так душа развернулась, что любой русский позавидует! Не пошёл я в покои, а пошёл по дворцу гулять. Чуть не наткнулся на Брюммера с Корфом, но вовремя спрятался. Хорошее дело - карты! Эти двое так сражались, что в мою сторону и не глянули. Пошёл в другую сторону, а там профессор с Иван Иванычем о чём-то спорят. Хоть сквозь землю провались! Так коридорами и дополз до какого-то закоулка. Там тихо, нет никого, кушетка стоит. Хотел прилечь на полчаса вздремнуть, а кушетка как заорёт! На ней Нарышкина оказалась. И сразу по ней видно, что ревела. Всем так весело, а она тут ревёт! Велел ей отставить сырость, нашёл в кармане немного сухого варенья*, половину ей отдал. Или всё высыпал? Точно, в кармане больше нет.
А что потом было? Слопала она варенье, точно. А мне поговорить захотелось. От её кислой мины и на меня такая тоска накатила! Вспомнил Киль, дом родной вспомнил... Парадные войска по праздникам. Как меня в секунд-лейтенанты произвели. Как гофмейстеры меня муштровали. Как в углу на горохе стоял. Как меня от дома оторвали. И ещё много чего... А потом ничего не помню. Уснул. Проснулся - уже темнеет. А я сижу на полу, а голова моя на коленях у Нарышкиной лежит. И сама она дрыхнет. А главное - ничего не помню! На ноги встал - голова трещит.
Убрался оттуда сию же минуту, пока никто не видел. А то весь двор на смех поднимет! Пошёл, куда ноги несут. А все, кого увижу, как-то странно на меня косятся и смеются. Особенно фрейлины. Не стерпел, гаркнул на них. Отставить смех! Что я им, шут гороховый? А одна дурёха как начнёт креститься! Как будто нечистую силу увидела.
Разозлился на всех. Идиоты, что с них взять? Ушёл искать Фукса - обычно где фрейлины, там и он. А вместо Фукса с герром Лестоком столкнулся нос к носу. Как раз спросил, чем придворных от буйного помешательства лечить -а вдруг оно заразное? А он и говорит: вашему высочеству парик снять надобно, и всё само собой рассеется. Думал, он издевается, пока себя в зеркале не увидел. А чтоб тебя, Нарышкина! Пока я спал, эта змея навертела мне рожки из волос на парике. Попляшешь ты ещё у меня!.. 18 ноября 1743 г.
Дождь, серость, слякоть. Тоска смертная! Никаких тебе развлечений. Все дрыхнут. Тётушка опять до утра танцевала, её теперь до обеда не разбудишь. Алекс не спит, но охраняет тётушкин покой. Устинов дома почивает после дежурства. Фукс с Сабуровым пусть мне и на глаза не показываются. Фукса со вчерашнего дня не видел. Есть у него такая привычка - под шумок исчезать. Сабурову дурно, с утра капустный рассол хлещет. Всех слуг велел не беспокоить его без крайней надобности. Но я же не слуга! И у меня возникла крайняя надобность. Пойти побеспокоить, что ли? Передумал, сделал лучше. Пока Брюммер дрыхнет, привязал его за щиколотку к кровати. Проснётся - ох как попляшет! Не спится одной Нарышкиной. Сыграли с ней в карты на щелчки. Лоб трещит, нос распух... Знал бы, что она так жульничает, ни за что бы не связывался! 19 ноября 1743 г. Надо было и Алексея Петровича заодно привязать! Кой чёрт его понёс к Брюммеру справляться о моём воспитании? Тоже мне, дядюшка родной! Алёшенька и то каждый мой чих не отслеживает. А Брюммер тоже хорош! Не мог лёжа отвечать, надо ему было вскочить и чаю предложить! Дался ему этот чай! Кому теперь от этого хорошо? Бестужев - в ярости, тётушка - в гневе, я - взаперти, под замком. А Брюммер - с шишкой на лбу, но это хорошо. Ему полезно.
21 ноября 1743 г. Принесли завтрак - и на том спасибо. Хотел переодеться в лакейское и удрать куда подальше. Не вышло. В обед этот болван даже заходить не стал: приоткрыл дверь, просунул руку, оставил поднос и дезертировал. Но дверь запереть на замок не забыл. Скоро небось в двери окошко прорубят, как в крепости. Пора придумывать план побега. Придумал!
24 ноября 1743 г. Приходила тётушка. Долго охала и ахала, что со мной, таким непутёвым, делать. А нечего было меня под замок сажать! Я бы тогда и не сбежал, и не простудился. Алексея Петровича вон лучше своего заприте, чтобы не шастал почём зря. А ещё лучше Брюммера в караулке на цепь посадить - пусть оттуда на незваных гостей гавкает. 25 ноября 1743 г. Друзья пришли проведать. Сабуров ещё какой-то огненной дряни прихватил. Хорошо пошла! Аж голос появился. Устинов рассказал, что ещё раньше порывался зайти, но было велено никого не пускать. Фукс весь какой-то кислый и скучный. Сказал, что подговорил одну девицу сбежать с ним на край света. Всю ночь прождал, а она и носа не показала. Он потом ещё три дня ходил отогреваться и искать утешения.
Нет, я так не хочу. От этих девиц - одно зло! Не буду жениться, ещё чего. А то возьму в жёны такую змею, как Нарышкина, а она мне будет зубы заговаривать, рожки вертеть и дураком выставлять. И каждый шаг отслеживать, как тётушка, Брюммер и Бестужев, вместе взятые. Враг я себе, что ли? 27 ноября 1743 г. Уже лучше. Тётушка подобрела, сладостей всяких принести велела к завтраку. А то чай с мёдом - оно хорошо, конечно, но так и самому зажужжать недолго.
За всеми построениями пока слежу только из окна. Бестолковщина! Кто их учил так строиться? Мои карманные войска и то лучше понимают. Достал под кроватью преображенский полк в миниатюре, до обеда выстраивал, как положено. А потом пришла тётушка. И сказала, что раз у меня уже хватает сил на всякую ерунду, то пора бы и делом заняться. К шести часам назначила урок с профессором. Это ещё хорошо. Лишь бы не танцы! Сразу предупредил, что у меня пальцы на ногах ещё плохо слушаются. 29 ноября 1743 г. Профессор надавал мне разных книг, теперь болеть не так скучно. Выпросил у него побольше всякого про узников и арестантов. Теперь буду знать, что в другой раз делать, когда запрут!