6. Рассвет всё ставит на свои места (1/1)

Кровать оказывается пустой и предательски холодной, когда разбуженный стуком дождевых капель по стеклу Лютов просыпается спустя каких-то пару часов и сопящей в его объятиях девушки рядом с собой не обнаруживает. Пол под ногами тихо поскрипывает и холодит ступни; Милу Лютов находит на первом этаже, в библиотеке, судя по всему, выполняющей функцию личного кабинета и освещенной лишь парой свечей. В полутьме ее волосы, собранные в пучок на макушке, переливаются всеми оттенками меди; тёмно-серый халат небрежно запахнут; соскальзывая с плеча он обнажает молочную кожу с россыпью веснушек. Рудик с головой погружена в какие-то бумаги?— о её взволнованности с легкостью можно догадаться по нахмуренным аккуратным бровям и закушенным губам. Они все ещё припухшие от его настойчивых, грубых ласк несколькими часами ранее. Появление Лютова в дверном проеме ощущает скорее инстинктами, чем слышит или замечает?— замирает, бросает взгляд в сторону, туда, где он стоит, прислонившись к косяку и наблюдает за ней цепким прищуром черных глаз. Ему сейчас Рудик видеть хочется под собой, предпочтительно. Взмокшую, одним своим взглядом бесстыже умоляющую Лютова взять её так сильно, как он только может. До своего он наконец-то дорвался?— спустя столько лет пресных отношений и ничего из себя не представляющих женщин, Рудик сносит крышу своей честностью и отзывчивостью. —?Всё нормально? —?его голос охрип до неузнаваемости. Лютов ловит взгляд Милы на своей обнаженной груди. В нём голодный блеск, Рудик прикусывает губу и глубоко втягивает в себя воздух, нервным жестом заправляя волосы за ухо. —?Мне нужно разобраться кое с чем,?— бормочет, пряча взгляд в россыпи бумаг на столе. —?Ты спи. Ровная интонация натренирована годами?— Милин голос не подводит, когда она утыкается в отчеты из патруля, в срочном порядке доставленные ночной Почтовой торбой. В них информация о том, что в Алидаде за последние сутки зафиксировали четыре нападения вампиров, на самих обитателей улицы, в том числе?— развлечения ради туда больше никто не суется, как это делали Берти Векша с Тимуром когда-то давно, в другой жизни. В Милиции Троллинбурга кадров отчаянно не хватает, внутренняя разведка хромает без толковых начальников, а у Милы в буквальном смысле опускаются руки от прыгающих перед глазами строк об очередных неустойках в правительстве. Тонкие пальцы устало трут лоб, она запахивает халат поплотнее и опирается ладонями о полированную поверхность письменного стола. Чувствует мягкий поцелуй на шее. Вздрагивает. Лютову абсолютно точно известно, что Миле он помочь не в силах?— он ей своим присутствием в Троллинбурге с точностью наоборот жизнь отравляет. Он обвивает руки вокруг нее, прижимая спиной к себе покрепче. Зарывается носом в кудрявые локоны?— тонкий аромат хвои щекочет ноздри; картинки прошедшей ночи накатывают размеренно, словно волны, целовать её хочется всё откровеннее и чаще. Мила глубоко вздыхает; пламя от свечей бросает блики на стены, искажает их сцепленные вместе тени. —?Всё, о чём я мечтаю в последние три года, так это чтобы это поскорее закончилось,?— её голос разрывает тишину, оседая на запыленных поверхностях кабинетах?— единственной обжитой точкой кажется письменный стол. —?Только вот иногда я думаю, что финишной черты попросту не существует, и расхлебывать мне это всё предстоит целую вечность. Его сухие губы касаются её макушки немного грубовато, смазано; заключённая в ловушку из его крепких рук Мила и пошевелится не может?— только тлеть, согретая теплом большого и надежного тела рядом. Проводит кончиками пальцев по светлой коже предплечий?— аристократическая бледность Лютова кажется почти неестественной. Важная деталь, замеченная, но не осознанная, теперь от неё ускользнуть не успевает?— с трудом развернувшись в руках парня, Мила утыкается взглядом под его левую ключицу. Там, прямо над сердцем, на четко очерченной грудной мышце красуется большая и очень говорящая татуировка. Огромный чёрный волк со сверкающими глазами-угольками и оскаленной пастью; он смотрит, как Миле кажется, прямиком ей в душу с недобрым прищуром демонстрируя клыки. Как завороженная, она касается вытатуированной холки?— Лютов в ответ едва ощутимо вздрагивает, чуть сильнее сжав пальцы на хрупкой талии. —?Он тебе идёт,?— шепчет она, рассматривая тонкие, искусные линии. Нил Лютов?— он ведь сам как огромный злой волк, думает Мила, этот хищник всегда был его неотъемлемой частью. —?Так что с работой? —?Лютов предпочитает спрашивать. Её прикосновения дразнят; Рудик, такая до одури красивая, с притягательным телом и манящим взглядом здорово подрывает его рассудок, и Лютову кажется, что он сорвал джек-пот. Мог ли он себе это представить в Младшем Думе? Скорее бы голову дал на отсечение. Надеялся ли на что-то подобное в Старшем? Смелый всегда был на шаг впереди: красивее, талантливее, предпочтительнее. Лютов с подобным раскладом смирился, и страницу перевернул, и даже книгу захлопнул и на дальнюю полку забросил. В реальности Рудик оказалась лучше всех его фантазий и грез. И смотрит на него так успокаивающе, проницательно, глубоко, что внутри щемит невольно от этих глаз, таких необходимых до дрожи. —?Ничего, о чём тебе стоило бы беспокоится. Отвлекает его подло, совершенно неподобающе меченоске?— касается губами ямочки между ключицами, влажно метит шею поцелуями, тонкими пальцами ласкает волосы на затылке. Ему хочется то ли прищурится от удовольствия, то ли на стол нахалку опрокинуть. Рудик совсем бесцеремонно, с присущим только ей одной внутренним напором и упрямством берёт инициативу в свои руки?— у Милы тормоза срывает окончательно, она честна сама с собой и с ним тоже. Мила удовольствие от жизни получать давно разучилась, а за последние три дня чувствует себя живее, чем за все прошедшие три года вместе взятые. Ей ни утаивать, ни сдерживать ничего не осталось. Лютов теряет голову?— кто знал, что у женщины, стоящей перед ним на коленях, может быть столько власти? Рудик смотрит на него так, как никто никогда прежде?— без покорного блядства или откровенной игривости в глазах. Мила смотрит серьезно, немного смущенно, но лишь в силу неопытности?— перед ним у нее любые барьеры долой сносит. Эти с ума сводящие тонкие пальцы скользят вниз по обнаженному животу, стягивают тонкую простынь, обернутую вокруг бёдер, касаются напряженного члена. Лютов зубы сжимает до скрипа, шумно выдыхает носом, смотрит вниз и глаз отвести не в состоянии. Мила вопросами как правильно не задаётся?— инстинктивно подаётся вперед, ласкает влажным языком; он ей целиком в рот не помещается, и она обхватывает его маленькой ладошкой, старательно и плотно смыкает губы вокруг. Лютов запрокидывает голову вверх и безотчетно жмурится; его пугает потеря контроля, но черт бы её побрал, Рудик… Не в силах сдерживаться, он толкается вперёд?— Мила аккуратно дышит и послушно прикрывает глаза, последние тормоза рвёт, когда он видит тонкую струйку слюны на её подбородке и в уголках губ. Лютов хватает ее за локти, дергает за пояс халата, и укладывает грудью на стол?— прямиком на свежие отчеты патруля; склоняется над ухом и по-прежнему удерживая руки, шепчет: —?Ты даже не представляешь, как давно я этого хотел. Рудик скулит почти, когда он касается её пальцами?— мокрая до одури, она на секунду почти смущается того, как сильно возбудилась от того, что делала. Удовлетворенная усмешка Лютова над её ухом выбивает из сознания остатки стыда и мыслей?— вдавливаясь грудью в худые лопатки и прижимая Рудик к поверхности стола, он медленно ласкает её, слушает участившееся дыхание, самого себя дразнит, находясь на грани болезненного возбуждения. Выпрямляется, оглаживает чуть влажноватой ладонью красивые бедра, а через секунду медленно и тягуче заполняет её до упора; Рудик громко и бесстыже стонет в ответ, уткнувшись лбом в смятый пергамент на столе. Каждое резкое, безумно тугое проникновение заставляет Милу губы закусывать буквально до крови, цепляться пальцами в край стола до побелевших костяшек и остатками здравого рассудка молиться, чтобы не потерять сознание от избытка ощущений. Прикосновение его пальцев к длинным рыжим волосам напрочь стирает рамки?— Мила чувствует, как Лютов мягко, почти ласково собирает их в хвост, а затем наматывает на кулак и властно тянет к себе, заставляя прижаться спиной к влажному от пота телу. Ему же всего мало?— он до шлепков вбивается в такое красивое, гибкое тело, не в силах отвести взгляда от стройной спины и прогнувшейся навстречу его движениям поясницы. Эти невозможные ямочки внизу… Его член, блестящий от влаги; её узкие бедра, покорно раскрытые для него. Лютов сжимает зубы, и рассеянно ловит взглядом капельку пота, стекающую по узкой ложбинке между худых, сведённых вместе лопаток. Ухмыляется; ему достаточно обхватить Рудик ладонью за шею и ощутимо сжать, одновременно с этим почти рыча на ухо: —?Ну же, сейчас. Он тут же чувствует, как она отчаянно сжимается, до легкой боли вцепившись ногтями в его предплечье, замирает и бесшумно, так чертовски искренне, кончает. Лютов утыкается лбом в плечо Милы, не замечая собственного оргазма, отвлечённый созерцанием её. Комок возбуждения внизу живота отпускает и ноги медленно немеют; в комнате слышно только их сбитое дыхание. Слегка дезориентированный в пространстве, как после сильного оглушения, оставляет мимолетный поцелуй на взмокшей шее. Ему до ноющей боли где-то глубоко внутри грудной клетки хочется, чтобы так было всегда.*** Утром Мила чувствует себя разобрано, словно её кости безнадежно растеклись липким желе по простыням; веки разлепить получается с немалым усилием. На цыпочках, как воровка в собственном доме, уходит принимать душ в свою спальню. Долго рассматривает себя в зеркале?— припухшие, искусанные губы, спутанные волосы; следы губ и зубов на ключицах и плечах. Лютову, за то, что не додумался метить шею, Мила безмерно благодарна. Уже посвежевшая и собранная, Рудик по горло пакуется в форму: тёмные штаны, рубашка, в поисках куртки тихо спускается по лестнице вниз. Та лежит у двери, сброшенная в порыве страсти вечером накануне, рядом с ней строгий пиджак. Мила вышколенный войной солдат, а ещё обычная женщина; она подносит пахнущую им, мужчиной, спящим наверху, ткань к лицу и боязливо, словно совершает невесть-какое преступление, вдыхает. Когда Миле шестнадцать, и она на четвертом курсе, то слепая влюбленность в Гарика Смелого вкупе с Соревнованиями выталкивает из её головы мысли обо всём, даже о вражде с Лютовым. Она, конечно же, замечает его злые взгляды и едкие комментарии, но не настолько часто, чтобы придавать им значение?— сухо благодарит его за спасение в Руинах, а потом обменивается сладким поцелуем с возлюбленным, сжимая в кулаке заслуженный Серебряный Тотем. Поглощенная своими чувствами, задумчивости Лютова не отмечает. Отмечает, что внезапно всё прекращается?— в пятый год, когда их поток наконец объединяют, Лютов становится не врагом номер один?— он теперь не более, чем рядовой однокурсник, и относится так же. Без подчеркнутой надменности и презрения. В глубоких чёрных глазах без налёта льда уже, изредка проскальзывает насмешка, но Мила даже не надеется на её исчезновение?— терять себя она ему, почему-то, не желает. Между ними?— терпимость; не более и не менее. Даже когда он несколько раз спасает Милу от её собственной невнимательности или идиотизма Бермана на практических занятиях, вовремя выставленные щиты ни о чём ей не говорят. Она жмёт плечами и бежит целовать Гарика, встречающего её у ворот Думгрота после занятий. Миле всё равно?— она счастлива и влюблена. Всё хорошо, или непременно будет. Всё хорошо до тех пор, пока лето перед восьмым курсом не превращается в ад на земле?— ад, в котором один-единственный котёл, ей же предназначенный. Мила хочет забыть; по крайней мере, усердно пытается, и иногда, давясь снотворным зельем до тошноты, у неё получается. И мёртвого Гарика, и разруху Троллинбурга, и гибель Бледо?— наивного, пугливого Бледо, оказавшегося бесстрашнее всех, кого она встречала?— только глаза Лютова забыть никак не выходит. В её памяти образ из Младшего Дума наотрез удерживаться отказывается?— она помнит его с разбитыми костяшками пальцев и рассеченной губой, когда на седьмом курсе он дерётся с Ромкой. Кулаками, по-настоящему, отбросив в сторону магию и рассудок. Мила вклинивается между ними; иллюзией, так удачно подсмотренной у Улиты Вешневой на четвертом курсе, осаждает. Лютов тяжело дышит, кровь из треснувшей губы заливает его подбородок и ворот в кои-то веки белой рубашки; от него пахнет металлом, а воздух вокруг густеет, наполненный тестостероном. Мила совершенно беспардонно пялится?— от Лютова веет чем-то диким, животным, категорически неподвластным постороннему контролю, когда он с шумом выдыхает воздух сквозь сцепленные, окрашенные собственной кровью зубы. Жутко. Отвести глаз она не может до тех пор, пока Белка не дергает её за рукав и не тянет помогать Лапшину. В трагичный выпускной год к картинке добавляются штрихи: подчеркнуто грубый, жёсткий, словно высеченный из камня, Лютов мало говорит, но делает не в пример много. Не задаёт лишних вопросов, но думает дважды; холодный и дисциплинированный до скрипа в зубах; идеальный солдат?— не то что она сама. Когда опора под ногами безнадёжно рушится, из пропасти её вытаскивает сильная рука, облаченная в привычный режуще-черный. Лютов берёт её на руки, Лютов подставляет своё плечо, Лютов прикрывает её спину. Он Милу не жалеет, но в кричащей тишине только его молчание способно дать ей малейшую долю умиротворения, шаткого равновесия. Рудик вцепляется в широкую ладонь крепко-крепко, до хруста в пальцах, и вверяет свою судьбу в его руки доверчиво и безоговорочно. Сейчас же Лютов не пахнет пеплом и металлом?— на воротнике его пиджака оседает аромат прошедших трёх лет, проведенных за невидимой чертой, которую Мила переступить не в силах и Троллинбург покинуть, тоже. За это время хищник в нём усмирился, спрятал окровавленные клыки и сам он, кажется, стал мягче. Взрослее. Несомненно, привлекательнее. Думать о Лютове как о ком-то привлекательном больше не страшно?— уж точно, не теперь?— но вместо оглушающего спокойствия, которым были наполнены часы, проведённые в его объятиях в кровати, на Милу накатывает нервозность и приближение чего-то неотвратимого. Кофе из банки сыпется мимо турки?— её рука позорно вздрагивает, но в силу собственной рассеянности Мила это игнорирует. Наблюдает за пустынной в это время суток улицей через окно?— она приучена вставать рано, частично потому, что спать без кошмаров приравнивается к празднику. Мерзкому ощущению необратимости объяснение находится в считанные мгновения. Миле давно не шестнадцать, и она даже отдалённо не надеется, что произошедшее ночью что-то меняет. Ищет эпитеты, чтобы это описать, но ничего внятного не приходит на ум. Да и зачем? Она уже столько лет не живёт мечтами и несбыточными грёзами, да и мечтала ли она когда-нибудь о том, чтобы он остался? Да. Несомненно. С ней? Вряд ли. В здравом рассудке она чемпион во всех категориях?— так и запишите, только сжимается что-то внутри до паскудства неприятно от одной только мысли о том, что его командировка закончится вместе с её заданием, а за этой широкой и, чего уж скрывать, надежной спиной закроется дверь. —?Доброе утро,?— прозвучавший над самим ухом голос заставляет Милу вздрогнуть и уронить ложечку, которой она помешивала кофе. Встретиться с глазами цвета беззвездного неба оказывается легче, чем Рудик себе предполагает?— они смотрят спокойно, проникают глубоко, забираются под кожу и выжигают её где-то изнутри. Миле почти комфортно. Щеки всё же предательски краснеют. Он неспешно обходит девушку, принимается совершенно невозмутимо хозяйничать на кухне. Мила отъезжает окончательно, смотрит на его длинные пальцы, в которых он, кажется, держит вилку. Точно, взбалтывает яйца с молоком для омлета. —?Рудик! —?его голос оглушает, Мила подпрыгивает от неожиданности. Взгляд опускается на убегающий кофе, пенка с которого угрожающе шипит и поднимается над краями турки, Рудик кидается его спасать. Еле успевает. —?Прекрати витать в облаках,?— ухмыляется Лютов, устанавливая с Милой зрительный контакт. Её щеки практически пунцовеют?— Миле давно не шестнадцать, но чёрт, то, что было ночью… —?Тебе не понравилось что-то из того, что я сделал? Рудик не удерживается от того, чтобы закатить глаза?— его голос звучит абсолютно ровно, без тени волнения, словно сам факт того, что он мог сделать что-то не так, абсурден в корне. Не согласится с этим, кстати, сложно?— Мила очень четко осознаёт, что подобного в её жизни никогда не было, да и, навряд ли будет. Рудик не наивная девочка, но в то, что таких, как этот мужчина, рядом с ней больше категорически не существует, верит свято. —?Нет, мне всё понравилось,?— тихо, возможно, тише чем ей самой хотелось бы выдыхает Рудик, выдерживая взгляд Лютова. Он тяжелый?— просто так, по умолчанию, всегда таким был. Всегда физически ощущался на теле, пробирался под кожу и кости, просто не всегда она это понимала. Теперь знает: Мила никогда не видела, чтобы он так ещё на кого-то кроме неё смотрел. Кажется, что хищник внутри неотрывно наблюдает за ней из самого дна черных колодцев; не скалится?— и то хорошо. —?В чём дело тогда? На лице у него абсолютный штиль, чего не скажешь о душевном состоянии. Рудик точно его в могилу сведёт?— как можно отдаваться ему так честно и жарко, а на утро прятать глаза по углам и краснеть как школьница? Это тело, целомудренно спрятанное под формой; Лютов вряд ли когда-нибудь сможет стереть из воспоминаний то, каким порочным и чувственным оно может быть. А сейчас?— насколько сложно может быть просто позавтракать с ним? Дать этому ?чему-то?, происходящему между ними хотя бы малейший шанс на нормальность. Двадцать минут, полчаса? Он ведь о большем и не просит. Рудик натягивает на лицо дежурную улыбку и видит бог, ей это усилий стоит титанических. —?Всё нормально, правда. На работе полный аврал,?— не врёт почти, проходится кончиками пальцев по его предплечью. Вроде, успокаивающе, но реакцию собственного тела предвидеть не может никак?— оно предаёт её безбожно. —?Не хочу, чтобы ты думал, что это из-за тебя. Неглубокие пока, но уже заметные морщины прорезают высокий аристократичный лоб. Лютов снимает лопаточкой?— откуда только в её доме лопаточка? —?омлет со сковородки и выкладывает на тарелки, разливает кофе по чашкам. —?Хорошо,?— голос ровный, и на чуткий слух Милы действует успокаивающе. —?Тебе со сливками? Нил Лютов, хозяйничающий на её кухне; для Рудик это зрелище точно из разряда фантастики, обескураживающее до края. На тарелке, которую он опускает перед ней на стол омлет и пара тостов?— ничего сверхъестественного, но ей хочется запечатлеть это под сетчатку глаз и не забывать никогда. На деле всё прозаичнее?— Лютов к одиночеству привык совершенно так же, как и Рудик, за исключением того факта, что в быту оказывается, пожалуй, чуть менее невыносимым. Готовка поддается ему без лишних усилий, равно, как и всё остальное. Мила не завидует и вообще не заморачивается, её неумение готовить ей выдаётся малейшим из всех возможных камней преткновения между ними. —?У тебя сегодня есть какие-то встречи? —?решает перевести разговор в чуть более нейтральное русло, пробует завтрак, наблюдает за тем, как Лютов отпивает неторопливо свой кофе, накалывает кусочек омлета на вилку. Непривычно. По-домашнему, даже слишком. —?Да, у меня запланирован обед с Министром Внешних Магических Связей. Мила морщится?— с господином Министром она виделась мельком от силы пару раз, а впечатление он после себя оставил препоганейшее. После войны всё правительство, начиная с самой верхушки поддали реформам, распустили Триумвират и установили новые Министерства. Еремей Верешака стал прямым начальником Нила Лютова; насколько Миле было известно, свою должность её однокурсник получил не с лёгкой родительской руки?— поговаривали, Лютовы не в лучших были отношениях с нынешним Министром и самому младшему из них пришлось собственноручно взбираться по карьерной лестнице. И получилось это у него весьма и весьма успешно. Рудик в нём никогда и не сомневалась. —?По поводу? —?поймав внимательный взгляд Лютова, Рудик пожимает плечами. —?Если не секрет, конечно. —?Магическая община в Сибири, о которой я рассказывал,?— напоминает тот, задумчиво проворачивая в руке чашку. —?Они обещают очень щедрые вложения в инфраструктуру Троллинбурга,?— Мила ловит каждое слово. —?Если получится подписать сделку о сотрудничестве, вполне возможно, что через некоторое время ситуация в городе пойдёт на улучшение. Тогда мы сможем говорить о приглашении иностранных делегаций в город и дальнейшем налаживании контактов. Лютов проговаривает это, глядя прямиком в жидкую ртуть Милиных глаз, но на деле же язык себе вырвать хочется за подобное лицемерие. В праве ли он вообще упоминать ?улучшение? и какие бы ни было прогнозы об этой ситуации, сортируя рубашки по цвету в зависимости от дня и отсиживаясь в удобном кресле, пока сидящая перед ним девушка спит по пару часов в сутки, в этом дерьме купаясь изо дня в день? Мила хмурится?— скорее, безотчетно, но по бледному лицу с тонкими чертами пробегает заметная тень и она встаёт из-за стола. —?Да, было бы неплохо,?— убирает грязную посуду, вручную, не прибегая к магии даже. Ей нужно чем-то занять руки, только бы не думать о вчерашних отчетах. —?Надеюсь, всё получится. Дарит Лютову ободряющую улыбку через плечо?— он старается её отзеркалить, но скулы сводит от фальши. Двадцать минут их завтрака себя исчерпали, он поднимается из-за стола, уходит одеваться. Мила ещё несколько секунд смотрит вслед на его спину, обтянутую серой футболкой, а затем делает несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Внутренние мышцы бёдер болят нещадно, внизу живота слегка тянет, а вместо костей и суставов, как ей кажется, кисель. Воспоминания о прошлой ночи?— вот они, прямо здесь, в следах поцелуев на коже и в реакции тела на его, Лютова, близость. Их ни избежать, ни скрыться, как и не скрыться от пронзительного обсидианового прищура, неуклонно находящего её, где бы она не была и подчиняющего, присваивающего себе. Мила натягивает на себя кожаную куртку, застёгивает под самое горло, проверяет нашивки и значок; на мгновение замешкавшись, сует второй кинжал в голенище левого ботинка. Чувства безопасности не добавляет; прибавляет ощущения непрекращающейся борьбы.