5. Когда захлопывается дверь (1/1)

Телепортация и магия идут к чёрту, пока Лютов вместе с Милой медленно шагают вверх по улице Невзрачной?— которая, к слову, целиком оправдывает своё название?— по направлению от станции дилижансов к дому Рудик. Вечерний Троллинбург сияет светом высоких фонарей, и чем дальше от окраины города они оказываются, тем чище и приветливее он становится. Причудливые крыши домов сверкают в рассеянном освещении новым шифером и черепицей, на их стенах мерцают старые, хорошо известные вывески вперемешку с новыми, прежде невиданными, и в вечерней темноте любимая столица кажется наполненной давно забытым волшебством и шармом. Они молчат всю дорогу, а воздух между ними пропитан неожиданным умиротворением и терпким ожиданием, не позволяющим ни на секунду расслабится. Мила всё ещё помнит тепло его дыхания на своем затылке. Лютов от запаха лаванды и хвои избавится не может.Оба задумчиво скользят взглядами по любимой всеми колдунами Таврики площади Трех Волшебников?— Нил, словно впервые видит, пристально, изучающе. Мила устало. Перед глазами почему-то не заново отстроенный центр Троллинбурга, а устрашающе-нетронутый силуэт памятника на фоне разрухи и дымящихся обломков любимого города. Лютов перехватывает её ладонь так внезапно, что Мила, споткнувшись, летит прямиком в его крепкие руки, которые тут же прижимают девушку к себе. Чёрные глаза на фоне фарфорового лица выделяются двумя глубокими колодцами, затягивают и Миле не впервые кажется, что они обладают какой-то необъяснимой чёртовой магической силой. Ну нет у обычных колдунов таких глаз, разве что в его роду завалялся какой-то эльф или, что маловероятно, фея. В чистоте кровей Лютова, впрочем, сомневаться не приходится. От Лютова пахнет вином, терпким парфюмом и мятной жвачкой. Он высок?— Миле приходится голову задирать, чтобы смотреть ему в глаза и от ощущения его превосходства впервые в жизни ей не хочется руки в кулаки сжимать. Ей и так неплохо. И если он чуть наклонится, если позволит почувствовать своё дыхание на губах и тепло прикосновений, Мила вообще на здравый рассудок наплюёт. Миле двадцать четыре, и Младший Дум ей кажется сказкой. Старший?— размытым сном. Последние три года врезаются в память острым лезвием, и ей сейчас Лютов нужен как глоток воздуха. Дышать, забываться, чувствовать его. Потому что они столько времени потеряли, и у неё несмотря на всю отвагу и браваду никогда смелости попросить остаться не хватило. Объяснять ему не надо, телепатия вместе с телепортацией идут к чёрту?— ответы на вопросы плещутся в океане серых глаз и Лютову на обстоятельства плевать. Ему на ту ночь, проведенную у двери её спальни в Львином Зеве, плевать. Лютову на собственную трусость и неуверенность вообще без разницы, и он притягивает Рудик к себе так близко, так крепко, что её резкий выдох и вовсе его трезвости лишает похлеще вина. Три Чародея им свидетели и больше никто?— как три года назад, так и сейчас. Тогда, в чёртовом марте на восьмом курсе, который так и не закончился, его отчаяние впервые переваливает за отметку ?критично?, когда он в очередной раз не успевает. Поначалу?— признаться Рудик в своих чувствах. Потом спасти Смелого, плюнув на свою ревность и прикрыв его, как и должен был. Не успевает сдержать то Резекцио, лишившее Милу копны длинных волос и частички души. В тот день, когда он мчится к ней, стоящей посреди развалин площади и обломков зданий прямиком напротив Пятки Тролля, Лютов не замечает ни боли в раненом плече, ни разбитой брови, ни препятствий под ногами в виде кусков брусчатки. Лютов вообще ничего, кроме неё, возвышающейся над стоящей перед ней на коленях фигурой, не замечает. Но вот вспышку не малинового?— иссиня-бордового цвета, вырвавшуюся из её карбункула, видит. Как и мешком повалившееся ничком к её ногам тело. Он застывает на месте и прикрывает глаза. Не успевает. Спасти её от самой себя, не успевает. Сейчас в серых глазах нет той оглушающей пустоты, как тем проклятым днём, когда Рудик на этой же площади выносит первый в своей жизни смертный приговор. В их глубине горят отголоски того пламени, которое так хорошо впечатывается в его память за все годы их соперничества в школе. Оно горячее, оно обжигает нещадно и Лютову хочется хотя бы раз успеть. Поэтому ни сомнений, ни промедлений не остаётся?— не выпуская её из своих рук, он тянет девушку за собой и растворяется в темноте, чётко воссоздав в памяти крыльцо небольшого уютного домика в Кленовом переулке. А потом едва за ними захлопывается дверь, спина Милы встречается со стеной коридора, и на её губы обрушивается по-настоящему обжигающий поцелуй. Она захлёбывается своим стоном, и ничего, кроме ?о господи? в её голове пронестись не успевает. Потому что за первым поцелуем следует второй, третий, десятый. Потому что Лютов прикусывает её губы, сжимает её талию своими красивыми руками, а от запаха его кожи Мила теряется в пространстве. Кто она? Где она? Не плевать ли? Миле давно не шестнадцать?— Мила врать себе безбожно задолбалась, по крупицам выискивать хоть что-то на секунду способное зажечь в ней прежнее желание к жизни среди пыльных серых будней, пропитанных безнадёгой и тоской. И касаниям тёплых губ она отдается целиком и безоговорочно. И в омут падает безрассудно, как никогда прежде. Учится балансировать на грани реальности. Лютов шипит, когда Рудик цепляет его зубами слишком сильно и выдыхает в её распахнутые губы резко, горячо. В его глазах что-то невиданное ею доселе?— гребанный пожар; темный, опасный, он оставляет ожоги на её коже и плавит так, что воздух вокруг нагревается на пару градусов за жалкие мгновения. Чёртов Нил Лютов?— дьявол в человеческом обличье и кривая ухмылка на его лице только этот факт доказывает. Он смотрит на неё долго, жарко, раздевает глазами сначала, потом за дело принимаются руки. Кожаная куртка с нашивками Тайного Сыска летит на пол, им под ноги, а длинные пальцы Лютова скользят по шее Милы настолько неспешно и лениво, что ей скулить хочется от желания его прикосновений. Ни на что большее, чем ?чёрт подери? его, впрочем, тоже не хватает. Лютов держит себя в руках из последних сил?— прошедшие годы вроде, как и стираются, а вроде как выхлёстываются на него целым водопадом чувств, и он вжимает Рудик в стену, только бы ощущать телом. Он не помнит, как Мила оказывается в его руках, её ноги?— обвитыми вокруг его талии. Лютов, кажется, обтирает её спиной все стены на лестнице пока добирается наверх и толкает первую попавшуюся дверь. Кто он? Где он? Господи, да как же всё равно. Мила падает спиной на кровать в гостевой спальне, великодушно отведенной гостю, и снизу вверх смотрит на него же. Ей о своих решениях ни думать, ни жалеть не нужно?— Миле двадцать четыре, позади война и океаны боли, и теперь она точно знает, чего хочет. И хвалёной смелости набраться как раз сейчас становится проще некуда. Поэтому Рудик приподнимается на локтях навстречу склонившемуся над ней давно не парню?— мужчине?— и касается губами его шеи. Нежно. Чувственно. Чертовски настойчиво. Поэтому уже через секунду ее пальцы порхают по пуговицам его безупречной рубашки, нетерпеливо, но аккуратно избавляя от одежды. Не порадоваться тайно тому, что Лютов никогда не узнает сколько раз за последние сутки она его без неё представила, Мила не может. Ощущение пространства пропадает напрочь?— спроси у неё, она бы ни за что не сказала, где находится, на чём лежит и чем дышит. Даже шпионские навыки сейчас вязнут в тягучей неге, затопившей сознание. Сейчас, вообще-то, думает Мила, кроме этого обалденного тела рядом её волновать-то ничего и не должно. И когда его владелец над ней склоняется и впивается в губы глубоким поцелуем, безнадежно отключившийся рассудок только согласно мычит. Рассудок Лютова же ликует. Бесстыдно. Под стать ухмылке на его губах, сверкая которой он одним резким движением стягивает с Рудик водолазку. Отбрасывает в сторону. Правильно, к чёрту. С тугими джинсами ему приходится повозиться, но мысленно он всё-таки соглашается?— вид того стоил. Ему горячо. Ей не холоднее. Потому что в следующую секунду Мила уверенно расстёгивает его ремень, не отводя прямого взгляда от мужественного лица, и у Лютова аж челюсти сводит от невыносимого жара в паху. Лучше всех его грёз и фантазий. Настоящая чертова Рудик самостоятельно избавляет его от брюк, а потом проводит ладонью по его груди, скользит по шее, кладет на затылок и притягивает к себе. Прикусывает его нижнюю губу, вызывая глубокий гортанный смешок. Лютов противится сам себе не может?— улыбается, хитро и многообещающе. Медленно проводит пальцами по бедрам, вызывая тут же россыпь мурашек на коже, касается живота, талии, ребер. Чувствует под своей кожей её?— пылающую, жаждущую прикосновений. Усмехается, когда в ответ на сжатую в ладони грудь получает откровенный стон. Рудик противоречит. Его ожиданиям, своим принципам, самой себе. Она в голове Лютова вообще все шаблоны напрочь сметает одним своим тяжёлым дыханием на его губах, и Нилу так алчно хочется большего. Поэтому его руки безошибочно находят застежку на её белье, отбрасывают его в сторону, а у Рудик от этого зрелища крыша едет. Ей вообще глаза открытыми держать сложно, а в полутьме, разбавленной лишь рассеянным светом фонаря из улицы, все происходящее и вовсе кажется каким-то сном нереальным. Пальцы Лютова изучают её тело вместе с губами?— и тандем у них получается, надо сказать, стоящий. Иначе как объяснить то, что любые зачатки стыда и смущения у Рудик вмиг тают, оставляя лишь ничем не прикрытое желание и удовольствие от таких властных, таких Лютовских касаний. Хотя, откуда бы она знала, как он касается? А это он умеет. Потому что, когда Лютов с ухмылкой переплетает свои пальцы с Милиными и вжимает её ладони в покрывало над головой она взволнованно выдыхает. Чтобы потом со всхлипом втянуть в себя воздух, когда его губы касаются её груди. Настойчиво. Откровенно. Обжигающе. Так же обжигающе, как и его горячий язык, когда не разрывая зрительный контакт с девушкой, Лютов выбивает из её груди тихий стон, лизнув твёрдый сосок. —?Боже,?— Мила запрокидывает голову и прикрывает глаза, отчаянно стараясь сжать бёдра, только бы чуть ослабить чёртово напряжение. Рука Лютова, подхватившая её под коленку, не даёт ей этого сделать. Что уж говорить о его пальцах, медленно проделывающих путь по её бедру наверх, к последней оставшейся на девушке детали одежды. Лютов касается края белья, так мучительно медленно проводя по нему кончиками пальцев, что Рудик не остается ничего иного, кроме как задержать дыхание, чувствуя, как от низа живота по всему телу распространяется жар. Разгорячённую кожу покалывает, Миле дышать отчаянно нечем, она улетает куда-то и руки Лютова на ней остаются единственными ориентирами. Одним движением он избавляет девушку от остатков белья, и прижимается своими тёплыми губами к её. И не успевает она ничего сообразить, как резко схватив Рудик за талию, Лютов переворачивается и тянет её за собой, меняя их местами. У Рудик голова кружится от всего, и она хватается рукой за изголовье кровати, только бы удержать равновесие. Нилу только того и надо?— он сжимает её талию и удерживая девушку на месте, смещается вниз. И даже в полумраке спальни его обжигает удивлением и непониманием в глазах Милы. А уже через секунду Лютов ставит её на колени по обе стороны от своей головы, его ладони ложатся Миле на бёдра, а на лице расцветает самая дьявольская ухмылка на свете. Рудик смутно догадывается, что последует дальше, но всё в голове путается. —?Что ты?.. —?голос срывается на хриплый шепот и её пальцы крепче вцепляются в изголовье. —?На меня смотри,?— приказывает Лютов, и даже в этом положении его низкий голос не теряет своей восхитительной властности. А потом он касается Милы своим языком, и любые вопросы и протесты из её мыслей испаряются. Мила впивается зубами в свою нижнюю губу, не закричать бы только, потому что Лютов вжимает свои пальцы в её бёдра, а язык?— между ног, и ничего кроме как с ума сходить ей не остается. И она, в общем-то, рассудок терять не против. Если он рядом будет. Если будет смотреть и ласкать так же откровенно. Заполнять пустоту в её душе собой и теплом своего тела. И Лютов, в общем-то, только за. Потому что, то, какой восхитительно-беззащитной она выглядит, глядя на него сверху вниз и дрожа всем телом, ни с чем сравнить невозможно. Потому что он чувствует её вкус на своих губах, жар на языке, и останавливаться совсем не хочется, хоть бы сейчас Троллинбург вновь войну объявил. Она так сильно ему нужна, что сносит крышу нещадно. Особенно, когда, он насаживает её на свой язык, и поддаваясь ласкающему влажную плоть рту и пылающим глазам, Мила захлебывается сокрушительным оргазмом. И Лютов готов поклясться, что ничего прекраснее её раскрасневшегося лица, спутанных кудрей, рассыпавшихся по плечам и приоткрытого в немом крике рта, он не видел. Он чувствует дрожь её бедер своими плечами и требовательно сжимает мягкую кожу пальцами, как только Мила прикрывает глаза, обессилено утыкаясь головой в локтевой изгиб правой руки, всё ещё сжимая изголовье кровати. —?Ты сумасшедший,?— Мила отдышаться не может, и Лютов ей задачу никак не упрощает, резко переворачивая на спину и подминая под себя. Его губы настойчиво скользят по её шее и Мила кожей чувствует, как он ухмыляется, когда его пальцы касаются её между ног, лениво поглаживая и едва погружаясь внутрь. —?А ты безумно мокрая,?— шепчет он ей на ухо, тут же легонько прихватывая губами мочку. Мила вжимается в него, забрасывает руки мужчине на плечи, изучает рельеф мышц и проводит кончиками пальцев по его лопаткам, по спине. Оставляет поцелуй на ключице. Потом чуть ниже, на груди. Миле неудобно, но, по правде, плевать на комфорт; она хочет целовать его больше всего на свете, а напряженные мускулы под бледной кожей и сбитое дыхание для неё красноречивее любых слов. Да и зачем они нужны, если в следующую секунду Мила тянется к его боксерам и без толики стыда поспешно от них Лютова избавляет, а он, чтобы заглушить собственное замешательство, впивается в её губы обжигающим поцелуем. Их тела сплетаются, в одно мгновение её колено оказывается подтянутым к груди, а ещё через одно?— из неё вырывается стон, когда неотрывно глядя девушке в глаза, Лютов одним быстрым движением заполняет её собой. Мила цепляется за реальность из последних сил, мечется под горячим телом Лютова, впивается губами, зубами в кожу его крепких плеч и сгорает. Она, чёрт подери, рассыпается на молекулы и собирается заново с каждым оглушающим толчком его члена, безумно глубоко ощущающимся внутри. Он, кажется, захватывает в своих объятиях её целиком, его руки везде. На груди, на бёдрах, талии, в волосах. Его дыхание на щеках и шее, его поцелуи на её искусанных, растерзанных ласками губах. Мила не знает куда себя деть, она подается ему бедрами навстречу, она впивается в его шею, ей хочется разорвать эту пульсирующую венку под кожей, расцарапать повлажневшие от пота лопатки в кровь, лишь бы хоть на каплю ослабить, выпустить невыносимое напряжение внутри. И Лютов как это сделать знает. Он двигается в её теле сильно, глубокими и чувственными толчками вбивая в кровать, изводясь от потребности в ней?— Лютов себе контроль ослабить не позволяет ни на секунду. Рудик может казаться сколько угодно сильной и непоколебимой, но её внутренняя хрупкость просвечивает слишком очевидно. Он доберётся до неё обязательно, он покажет ей то, от чего она с ума сойдет; он сделает её своей потому что сейчас, влажная и разгорячённая под его телом, она и так уже ему, Лютову, принадлежит. Нил забрасывает ноги девушки себе на плечи и упирается руками по обе стороны от её головы. Ударяет сильно бедрами, одновременно прикусывая хрупкое плечо и Мила теряет последнюю связь с ускользающим сознанием, ощущая Лютова так невероятно глубоко внутри. —?О боже,?— шепчет Мила, совершенно расфокусированным взглядом встречаясь с чёрными глазами Лютова, и он наклоняется над ней, чтобы провести языком по её губах, в очередной раз сильно толкаясь. Она обессилено стонет прямо в его рот. —?Я знаю,?— ухмыляется Лютов и совершенно невяжущимся со всем происходящим, ласковым движением убирает прядь спутанных волос с влажной щеки девушки. Чтобы потом скользнуть пальцами по её губам, а дальше между них, касаясь языка. Рудик совершенно бесстыже втягивает их в рот, облизывает, прикусывает фалангу среднего пальца и в её глазах плещется убийственно опасная жидкая ртуть. Лютову такой Милу видеть хочется до конца своих дней: покорную, нуждающуюся в нём, и он ныряет рукой, только побывавшей у неё во рту, ниже. Настойчиво ласкает девушку пальцами, ловит стоны вперемешку со всхлипами своим ртом и беспощадно врывается в желанное тело. Безошибочно доводит до края. Припечатывает глубоким поцелуем, и кожей ощущает дрожь её тела, не замедляясь ни на секунду. —?Нил! —?выстанывает Рудик сквозь сжатые зубы, запрокинув голову, и вцепляется в его плечи ногтями. Теряется в оглушительном оргазме, буквально разрывающем тело на клетки. А у Лютова мир рушится перед глазами, когда он слышит своё имя, срывающееся с её губ в порыве страсти и ему вообще больше ничего не нужно. Его хватает на несколько секунд ровно, и наконец, он себя отпускает. Утыкается в лоб Рудик своим, вздрагивает всем телом, прижимает её к своей груди так сильно, словно хочет в себе растворить. Они тяжело дышат вместе, ощущая сердцебиение друг друга кожей и душой. У Милы перед глазами целая бездонная вселенная, затерянная в чёрных омутах Лютова. Ему же не хочется их закрывать ни на секунду. Смотреть, смотреть на неё вечно; не покидать это тело, которое, кажется, было для него создано. Изучать пальцами, а еще лучше?— губами?— каждую веснушку на её бледной коже, каждый изгиб, заново пробовать её на вкус, слышать эти восхитительные стоны и чувствовать отголоски её удовольствия на кончиках пальцев.Оба взмыленные от пота, липкие, со спутанными конечностями, они валятся на влажные простыни, и Лютов прижимает обессиленное тело девушки к своей тёплой груди. —?Кровать… перестелить нужно,?— шепчет хрипло Мила, не в силах распахнуть глаза, и противоположно своим словам цепляется за парня, пропуская его волосы на затылке сквозь пальцы. — Ксеротерм,?— вспышка магии теряется во мраке душной комнаты, и на губах у Милы застывает ленивая улыбка. Постель под ними мгновенно становится сухой и прохладной. У Милы вместо мыслей?— тягучая карамель и её, впрочем, всё устраивает. Думать не хочется от слова совсем. Хочется чувствовать сильные руки на своих плечах и талии, и Мила этому желанию поддаётся. Дыхание Лютова путается в её волосах, его сердце размеренно стучит внутри крепкой грудной клетки и Мила впервые за последние годы засыпает, чувствуя себя в безопасности. Без груза прошлого на плечах, без захлестывающей с головой вины, без давящей на горло усталости. Она мягко прикасается губами к его шее, по-прежнему восхитительно пахнущей им, и уже сквозь сон чувствует, как Лютов переплетает их пальцы у себя на груди. Мила вдыхает свободу.