Глава 7 (1/1)

— Я категорически против. Ты и так носишься со мной, будто с писаной торбой, в то время, как… — Ну, давай, давай, Хоук, — шипит, явно разозлившись. — Давай, скажи это. Стою, сложив руки на груди, прислонившись боком к стене, и говорю отрывисто и сердито: — Вчера ты посреди ночи сорвался покупать мне сладости, Фенрис! Под дождем! А сегодня ты собираешься… Он садится на кровать, натягивает сапоги. Смотрит почти с прежним ехидством. — А что, не имею права? Я свободный эльф, с некоторых пор. Понимаю, что тебе сложно к этому привыкнуть, но что хочу, то и покупаю. Тебе, Хоук, и советую не вставать на моем пути. Слава Создателю, силы еще есть, хоть и помирать скоро. Вот упрямец. — Ладно, — цежу сквозь зубы. — Я постараюсь выбирать выражения в следующий раз. Если я говорю, что у нас закончились фрукты, это не значит, что надо за ними бежать прямо сейчас. — А что, Хоук? Остановишь? Он неспешно поднимается, полностью одетый, и я невольно съеживаюсь в своем коконе из колючего пледа. За окном все еще хлещет ливень. Вот невозможный эльф. — Слушай. Разве ты не понимаешь, что мне стыдно гонять тебя через весь город пешком посреди ночи в такую погоду? И откуда ты вообще все это достаешь ночью? Он оборачивается и выпрямляется, становится таким высоким в этом своем черном плаще. — А ты? — моей щеки касается прохладная ладонь. — Ты разве не понимаешь, что мне приятно делать это все для тебя? Это доставляет мне удовольствие, понимаешь? И эти сладости посреди ночи, и фрукты, и дорогое антиванское вино. Походы под дождем и мокрые, грязные плащи. Я сжимаю зубы, изо всех сил стараюсь молчать. Стараюсь не высказать ему, что я когда-то делала то же самое, демоны его побери! Он не дожидается ответа и исчезает, оставляя меня в темноте, в теплом ворохе из колючего тепла. Я утыкаюсь лбом в стену и чувствую, что засыпаю. Но засну с улыбкой на устах. Я знаю, что это доставляет ему удовольствие. Как и мне тогда. Такое извращенное удовольствие.* * *

С утра нас разбудил стук в дверь, и мы одновременно сели на кровати. Кошмар, что мы наделали вчера — замечаю автоматически. Наши вещи свалены в кучу, повсюду мусор — перевернутая бутылка, остатки еды. Что подумает посторонний, зайдя случайно в комнату? Я ночую в его спальне уже неделю, и за это время мы так ни разу и не убрались. Есть ли у нас лишняя минута на такие мелочи? Каждый вечер Фенрис эффектным широким жестом сдвигает в угол разбитые бокалы и пустые тарелки, чтобы возложить на их место новые. — Демоны побери ранних посетителей, — ворчит Фенрис и неохотно поднимается с кровати. — А ты сиди здесь. Мы еще не закончили. Ха. Вернее — еще не начали. Я слышу стук его шагов, скрип открываемой двери — какой-нибудь гонец с письмом, наверное. Но как только я слышу звук голоса раннего визитера, то пулей вскакиваю с кровати. Сейчас это кажется почти что голосом из другой жизни. Почему — почти что? Так и есть. — Андерс! Он стоит, оглядывается — ничуть не удивлен. И Фенрис тут же, выглядит так, будто его только что заставили принять рабство снова. — Мариан, — произносит он таким упавшим голосом, что я чувствую: что-то не в порядке. Фенрис оглядывается на меня так красноречиво, что мне хочется немедленно под землю провалиться. Ох. Раннее утро, я выхожу в халате из фенрисовской спальни. И вид у меня такой, что становится очевидно: я там не в «Алмазный ромб» играла до рассвета. — Андерс, может, хватит стоять на пороге? — недобро осведомляется Фенрис, и Андерс, как зачарованный, удивленный необычным обращением, делает шаг вперед. — Фенрис. — С того ритуала еще Фенрис. Чем обязан? Андерс растерянно трет виски, будто то, что происходит в этом доме, никак не укладывается в его голове. А потом молча ставит на стол бутылку вина и поворачивается к Фенрису. — Это тебе. — Надеюсь, распивать не сейчас будем? — Э-э-э. Нет. Фенрис резко поворачивается и наверняка видит это идиотское выражение моего лица. — Хоук, может оденешься? Твои обнаженные телеса несколько смущают нашего гостя. Это кого еще они смущают! Бурчу что-то в ответ, не сумев подавить улыбку, и ретируюсь обратно в спальню под долгим взглядом пораженного Андерса. — …и поскольку именно я сообщил тебе… первый узнал… решил вот, заглянуть… Андерс сидел за столом, явно пытаясь поймать взгляд Фенриса, а тот упорно отводил глаза. — Скорее, счел, что это твоя святая обязанность. — Можно и так. Фенрис сидит, хмуро разглядывая разводы от вина на деревянной столешнице. У него снова такой вид, как в первые дни — такой… замкнутый. Одинокий — и мне хочется сейчас подойти к нему и молча обнять за плечи. Погладить по жестким волосам, шептать в остроконечное ухо успокаивающие глупости, пока он не фыркнет: «Ну, ну, хватит уже, Хоук». Так хочется. Но не могу, Андерс смотрит. — Как ты? — наконец произносит Андерс. — Как? Что ты ожидаешь услышать? — Фенрис смотрит зло и явно раздраженно. — «Спасибо, плохо»? Проблемы со здоровьем имеются. — Зачем ты так. Теперь уже Андерс избегает его взгляда, смотрит на меня, ища поддержки. А что я — не могу же я встать и сказать вот так: да что же ты делаешь, с ним так не получится, не стоит и пытаться. Вместо этого я подхожу к окну и смотрю на радугу — буквально на несколько секунд после дождя лучи утреннего осеннего солнца освещают свинцовые небеса. — Не стоит сидеть здесь до обеда, — говорю я, краем глаза замечая, что Фенрис поднимает голову. — Дождь кончился.* * *

Мне никогда не забыть этой прогулки — Создатель, как бы ни пыталась. Город — поразителен. Это словно глоток свежего воздуха, окно в другой мир — и яркое, полуденное солнце освещает мост и набережную, и капли дождя медленно высыхают на листьях деревьев. И ни души — лишь затопленная мостовая, сверкающая, блестящая, ослепительная — переливается всеми цветами радуги. Чистая линия горизонта, очертания переулков и башенок, в воздухе соль, и каждый глоток воздуха — с чистым металлическим привкусом. И только мы, бредущие с утра пораньше по опустевшей набережной. — Надо было захватить бутылку. — Фенрис! — А что, Андерс? По-твоему, я успею спиться? — Мариан, поговори с ним. Тебя он, кажется, слушает… Я ничего не отвечаю ни одному, ни другому, я гляжу во все глаза на пришвартованные корабли, а потом беру Фенриса за руку с такой беззаботностью, будто и нет ничего впереди. — В общем, заглянул бы к своим старым друзьям. Все тебя помнят и ждут. — Зачем ты говоришь это? — медленно и неуверенно. — Просто хотелось, чтобы ты знал, — Андерс поднимает с мостовой какой-то камешек, швыряет его в сероватую воду, полной грудью вдыхает морской воздух. — Знал, что наши поступки не все говорят о нас в полной мере. К тебе не подступиться — с тобой не заговоришь, тебя почти не отыскать. А многим бы хотелось. Многие были бы рады узнать тебя лучше. — Как приятно. Почему-то ты говоришь мне об этом именно сейчас, — замечает Фенрис с такой убийственной точностью, что нам всем становится как-то не по себе. На несколько минут воцаряется молчание. Андерс тяжело вздыхает, смотрит себе под ноги. Я бреду, шаркая подошвами по тротуару. Фенрис держит спину неестественно прямо. Я не отпускаю, не отпускаю его холодную руку. Сейчас это все, что я могу для него сделать. — Да, — наконец отважился Андерс, глядя ему прямо в глаза. — Это наша самая большая ошибка. Фенрис молча пожимает плечами. — Видимо, вы уже похоронили меня досрочно. — Я же сказал, никто кроме меня и тех, кому рассказал сам ты, не знает! И снова этот взгляд — жестокий, обличающий, как удар кулака в лицо. — Значит, похоронил ты.* * *

— Да что ты… — Хоук единственная из вас всех, кто хоть что-то стоит! Фенрис, вздрагивающий, неестественно бледный — останавливается, разворачивается так резко, что чуть не сшибает Андерса с ног. — Почему она не просит сутками напролет у меня прощения за прошлые грехи? Почему не рассказывает мне, каким славным малым я был все эти годы? — Фенрис… я… — Что? Подыскал мне уютное местечко на кладбище? Я стою, растерянно переводя взгляд с одного на другого. В какой-то миг ловлю себя на том, что смотрю на Андерса с немым укором. Черт, зачем ты его так разволновал. Его же теперь не успокоишь… И Андерс, всегда такой правильный — путается в словах, не знает, что ответить. — А она просто рядом со мной, понимаешь? — говорит Фенрис. — Она говорит со мной без всяких соплей, она готовит мне завтрак и — да, да, я знаю, о чем ты думаешь все утро — она занимается со мной любовью так, будто я — настоящий, здоровый, ясно тебе? Будто я все могу, будто… «Будто меня можно любить». Я знаю концовку этой оборвавшейся тирады, будто прочитала его мысли. Андерс стоял и смотрел на него… с такой жалостью. Создатель, Андерс, вот только молчи. Не говори ничего сейчас. Пожалуйста. — Молчи, Андерс, — вырывается у меня. — Молчи. Блики солнца в лужах на тротуаре. Корабли и лазурная синева. — О, Хоук, благодарю покорно, — ворчит Фенрис с такой прежней язвительностью. — Мне было интересно, что этот одержимый промямлит. Я тихо подхожу к нему, прижимаюсь к его спине, привычно обвиваю руками его талию. Утыкаюсь носом в черный воротник и чувствую, что он слегка наклоняет голову, чтобы коснуться губами моего лба. Так же мы стоим и смотрим на одинокую, сгорбившуюся фигуру за рядами деревьев и скамеек. Андерс поворачивается медленно, так медленно, что я успеваю заметить, как сильно меняется его лицо, как разглаживаются все морщины, с каким старанием он пытается выглядеть спокойным. Но когда он открывает рот, то просто не выдерживает, и голос его — слабый и надтреснутый. — Прости, Фенрис, — говорит он. — Создателя ради… Я умоляюще дергаю поясок на фенрисовом плаще, и он наклоняет голову еще ниже, косится на меня краем глаза. Я молчу, только перевожу взгляд с него на Андерса — ну ладно, ладно вам уже, давайте мириться. Хватит с меня этих сцен, хватит этой ненависти. Фенрис вздыхает, снова — так легко — касается губами моего лба и оборачивается к Андерсу. — Андерс, — произносит он примиряющее. — Оставайся на обед.* * *

Я вваливаюсь в комнату в половине десятого — слегка покачивает от количества выпитого. — Она говорит — Разящий! Или… как его? Ястреб! Глупость какая… Андерс нечетким движением отодвигает от себя недопитый бокал и наваливается на стол, опираясь локтями. Смотрит на Фенриса сквозь полуопущенные веки, и видно, что после всего этого обеда, перетекшего в ужин, ему дико хочется спать, но еще больше хочется закончить разговор. — Она говорит, не имя делает корабль, а корабль имя! Эта заезженная сентенция далась ему с явным трудом, но и Фенрис не являл собой образец трезвости. — Как вообще эти твои… исследования? — Скучно. Не могу дождаться, когда с меня прекратят сдувать пылинки, звать на приемы, — Андерс пьяно хихикает. — И дадут спокойно работать. Не обращая внимания на этих кухонных философов, я подхожу к окну и открываю его настежь, и комната сразу оживает — свежий ветерок с реки перебивает тяжелый запах еды и алкоголя, наша маленькая комната наполняется шорохами и шепотом, стуком дождевых капель и мерцанием туманных сумерек. — Холодно, — недовольно морщится Фенрис, но я просто подхожу к нему и молча вешаюсь ему на шею, обнимаю обеими руками, да так крепко, что, кажется, слышу хруст его костей. — Ну, ну, — Андерс взмахивает рукой, опрокидывая кубок. — Хватит уже. У вас целая ночь впереди, а мне, между прочим, в таком виде нельзя появляться на людях и применять магию. Я же расщеплюсь на кусочки. — Да не переживай ты так, — отмахивается Фенрис, занятый только моими замерзшими ладонями. — Если забудешь какой-нибудь нужный орган, Мариан потом тебе занесет. Он целует мои пальцы, один за другим, и тот самый вечер, когда я впервые делала это, кажется, был вечность назад. Всего-то полторы недели. — Я уже устал твердить им, как все было на самом деле, — словно в полусне бормочет Андерс. — А вчера какая-то магесса выбежала в чем мать родила из дома, когда увидела меня из окна, и наверняка теперь заболеет… сумасшествие какое-то… Дождь стучит, капли, отдуваемые ветром, падают прямо на стол, в кубки с вином. — И ввысь взметнулось пламя гнева Создателя? — вспоминает Фенрис, перебирая пальцами мои непослушные волосы. — Хм-м-м… Так сейчас это трактуют? — Нехорошо это, Фенрис, — Андерс смотрит на него с нескрываемым ужасом. — Вот Создатель свидетель, не этого я хотел. Дождь усиливается, да так, что за окном уже не разобрать пылающих факелов на улицах. — Закругляемся. Я встаю, собираю стаканы под синхронное недовольное мычание обоих. — Что? Спать пора. — Андерс, — нечетко произносит Фенрис. — Передай всем привет… Только потом. Ладно? И Варрику обязательно. — Да, конечно… — Скажи ему, что он всегда умел чесать языком. Фенрис смеется непонятным, хриплым и дребезжащим смехом, и резко поднимается со стула. Я только беру со стола бутылку, как он, не замечая даже присутствия Андерса, привлекает меня к себе, прижимает к груди и гладит мои дрожащие губы. Мне хочется заснуть в этих объятиях — но нельзя, у меня впереди еще целых пятнадцать ступенек до нашей спальни. Стоит ли надеяться, что Фенрис в таком состоянии потащит меня на себе? Бутылка падает из моих безвольных пальцев и разбивается вдребезги. Я выглядываю из-за плеча Фенриса, и вижу, как Андерс смущенно краснеет, хмыкает и тянется за своим плащом, чтобы деликатно и незаметно уйти. «Пока», — говорю я одними губами и вновь поворачиваюсь к Фенрису, прижимаюсь лбом к его груди. Звук дождя сливается с кряхтением Андерса, который непослушными пальцами пытается справиться с застежками на мантии. Я увлекаю Фенриса прочь из кухни, в коридор, ближе к лестнице. — Эй, Андерс, — неожиданно окликает он осипшим голосом. — Скажи ей, чтобы назвала Волчонком. Слышишь? А потом, ночью, он заставляет меня стонать от наслаждения, изгибаясь в его объятиях, и мы никогда прежде не чувствовали себя настолько… живыми.* * *

Смерти нет. Смерти нет. Смертинет. Сегодня к нам приходил какой-то магистр, седой, угрюмый человек, который долго возился со свитками Фенриса и накладывал какие-то охраняющие чары. Отказался показывать мне завещание. Говорит — не по правилам. Упаковал все нужные бумаги в большой кожаный футляр: «вскрыть после смерти». Фенрис, как ни в чем не бывало, запихнул футляр в стол и уселся обедать, а мне так поплохело вдруг. От всей этой бесстрастной процедуры, от футляра и надписи. Кусок не шел в горло, меня подташнивало, я с трудом могла связать пару слов. Кончилось все тем, что я просто сбежала от него в свою старую комнату, которую занимала перед тем, как мы стали ночевать вместе — и разревелась там самым глупым образом. Сидела и размазывала по лицу слезы, глупо, глупо, глупо. Ложь все это — про самонастрой, про оптимизм, про то, что, дескать, познать счастье — главное, и не важно, что с тобой случится потом. Смерть — это всегда ужасно. Нет смерти красивой. Не существует этих прекрасных утопленниц — жемчужно-белые лица и русалочьи косы в прозрачном хрустале лесных озер. Нет мрачноватого пафоса смерти за идею, нет ничего приятного в том, чтобы умереть от любви. А любая болезнь, даже самая возвышенная и смертельно-прекрасная, обезображивает тела и лица. Смерть не может восхищать, нет в ней ничего привлекательного. Смерть отвратительна, омерзительна, ужасна. Это даже не вонь порождений тьмы и не могильные черви, а что-то ещё более отталкивающее. С тобой не может, не может этого случиться. — Хоук… Он уже с минуту стоит на пороге и смотрит на меня этим своим недоумевающим взглядом. Видит, что я его заметила, и осторожно опускается рядом на кровать, кладет руку мне на плечо. — Ну что? Что ты ревешь как ребенок? Ребенок… Что я, действительно… Взрослая баба, вывела семью из Ферелдена, победила огра, поборола могучего Аришока… Молчу и смотрю на него зареванными глазами. Ничего, ничего, хороший мой. Я больше не буду плакать. — Вспомнила грустный рассказ. Уже все в порядке. Он сидит, задумчиво опустив подбородок на сложенные руки. — Ладно, — наконец произносит он, и я чувствую в его голосе какую-то неуверенность. — Может, вечером мне расскажешь? — Обязательно. Как-нибудь потом. Он поднимается с кровати, смотрит на меня некоторое время, а потом говорит: — Нам обоим нужно на свежий воздух. Хватит сидеть в четырех стенах. Я растерянно киваю, поднимаюсь, как во сне беру свою мантию. Совсем ты сбрендила, Хоук. Ну же, очнись. Ты знала, на что идешь.* * *

— Прости, ты не должен был этого видеть, — говорю я, когда мы сидим на скамейке в саду, поглощая замысловатый сочный фрукт из Орлея со странным названием. Он молчит, а я не хочу ничего больше добавить, потому что знаю, какой он проницательный. Он и так все поймет. — Знаешь, — наконец произносит он с тяжелым вздохом. — Я боюсь, что это все моя вина. Мне не нравится, что ты плачешь, когда ты со мной. И я знаю, что это не из-за истории. Мякоть течет по его пальцам и капает на землю. Я стараюсь не глядеть на Фенриса, потому что чувствую, что мне совсем не понравится его взгляд. — Не стоило это запускать, — пробормотал он, растерянно зарывая в волосы липкие пальцы, перепачканные сладким соком. — Ты же понимаешь. Я обречен, мне ведь все равно. Но ты сама должна была сохранять дистанцию. — Ага, вот и начались обвинения. — Нет, я серьезно… Прекрати так улыбаться! — Ты хочешь сказать, что… Он сердито взмахивает рукой, и я замолкаю на полуслове. — Не надо было давать мне палец, Хоук. Мне было бы достаточно и того, чтобы ты жила со мной этот месяц. — Правда? — пытаясь отвлечься от грустных мыслей, я старательно копирую его лицо: сжатые губы, нахмуренные брови. — Правда, — говорит он неожиданно серьезно. — Тебе следовало быть более сознательной. Он смотрит на меня так, что все мои старания катятся к черту, и я чувствую, как улыбка расползается по моему лицу. — Выходит, мы сильно влипли. А он все смотрит и смотрит на меня, не замечая, как сок стекает по пальцам. — М-м-м? — Потому как я вся полна тобой — без памяти. Слегка шокированный этим признанием, он пытается держать себя в руках. Но лицо выдает его, и я не выдерживаю, лезу к нему целоваться. А может и правда — плевать? Плевать на все — пока он рядом? Но сколько будет продолжаться это «пока»? — Знаешь, сколько лет я мечтал услышать от тебя что-то подобное? — Неважно, — я отбираю у него недоеденный фрукт и выкидываю в ближайший куст. — Я верю, что много.* * *

То был неспешный, ленивый день — погода выдалась на удивление ясная, хоть и холодная, и мы до самого вечера гуляли по саду. — Идиотское какое-то название — «Проклятье Мертвых», — камушки хрустят под нашими ногами, а я стараюсь, чтобы мой голос звучал спокойно. — Точно, этот Мендес был не в себе. Нет, ну надо же было так назвать. — Не вижу ничего особенного, — буркнул Фенрис себе под нос. — Вообще, ты же понимаешь, что мне не до названия. — «Проклятье Мертвых». Банально и претенциозно. Наверняка он решил, что открыл новую вселенную, — под взглядом Фенриса я послушно затыкаюсь и бреду себе дальше, вдоль мощных дубов и аккуратно подстриженных кустов. Темнеет, и уже даже не видать прохожих. Только где-то вдалеке белеет изящный фасад башни архонта, и песок с галькой скрипит под подошвами моих сапог. — Что ты хочешь, чтобы я тебе на это ответил? Для меня это, знаешь ли, событие. Он угрюмо уставился куда-то вперед, за ограду парка, а я осторожно тронула его за рукав. — Расскажи, как это началось. Каково вообще… так? Он обернулся на мой голос, и его глаза затуманились от воспоминаний. — Это произошло не сразу. Я и знать-то не знал, что там выкинул Данариус — ничего не почувствовал. Решил, что он просто не успел… Он говорит, говорит, а я так живо это представляю. Как будто я на его месте. Создатель, я должна была быть рядом с ним. Я шарю в карманах и достаю из кармана остатки сладких меленьких фруктов, что мы сегодня купили, и охапкой запихиваю их в рот. — Вкусно. Фенрис скривился, но только для вида — и в следующий момент наклонился и стал целовать меня, как не целовал никогда до этого — разве только в нашу первую ночь. Так… Медленно и глубоко. Так… правильно. И плевать, что я не успела дожевать, и плевать, что мы сейчас все перемажемся в сладком и липком. На все плевать. — Сладкая, — сказал Фенрис, отстраняясь. — Пойдем домой. Я должна затащить тебя в постель прямо сейчас. Он снова хмыкнул, и в следующий момент я поперхнулась, потому что его тонкая, гибкая рука совершенно бесцеремонно забралась мне под мантию. Ох… Создатель… — Что… Что ты делаешь? Он, с этой его всепонимающей ухмылкой, приподнял бровь. — Убрать? — Нет, но… Создатель… — Как хочешь. Он никогда не позволял себе такого! Всегда, как мне казалось, он стеснялся передо мной, всегда меня побаивался, будто думал, что я ему откажу. Но сейчас… Он не вытворял такого даже в постели! Я задержала дыхание, глубоко вдохнула, потом ещё. Выдохнула. — Ты хочешь, чтобы я кончила прямо здесь и сейчас? — он усмехнулся, чтоб его. — Так и будет… Демон побери, мы же не доберемся с тобой до дома… Я так хочу… Вместо окончания фразы я охнула и закусила ладонь, чтобы не застонать в голос. Создатель милосердный и невеста его Андрасте! Фенрис! — Хочешь? — его тонкие пальцы еще глубже проникли в меня. — Так что же тебя останавливает? — Как — что? — я оторопело уставилась на него, забыв даже о том, что творилось у меня под мантией. — Мы же не можем… — Почему? Он улыбнулся — сама невинность, и я вдруг почувствовала себя какой-то непроходимой идиоткой. Я вообще ничего не понимаю. — Почему? Ну, мы же в парке, это публичное место, к тому же, и здесь мокро, и холодно, и вообще! Фенрис пожал плечами. — На приеме в Орлее вы спокойно с Андерсом трахались в розовых кустах за замком. — Целовались! Не трахались! Он хмыкнул и неожиданно отстранился. — Хорошо, Хоук, — медленно, ужасно медленно сказал он. — Пойдем домой. Развернулся, сволочь такая. А время подумать? — Иди сюда. — Нет уж. Нам пора. По чашечке чая и спать. — Я сказала, иди сюда, зараза ты эльфийская! Я резко захлопнула рот, осознав, что я только сказала бывшему тевинтерскому рабу, прикусила щеку изнутри, чтобы, не дай Создатель, не ляпнуть сейчас ещё какой-нибудь ерунды, и уставилась в темноту, на его узкую, безупречно прямую спину. Я даже не заметила самого движения — настолько это было быстро и неожиданно. В следующий момент он набросился на меня и повалил прямо в мокрую, грязную клумбу роз, или ноготков, или маков, или, демон подери, гладиолусов.