Глава 5 (1/1)

— Расскажешь о проклятье? — спросила я, когда мы возвращались домой по набережной Минратоса. — Я ведь толком ничего и не знаю. — Главное ты знаешь, — спокойно ответил Фенрис, засунув руки в карманы. — А как оно все… — Ощущается? — подсказала я. — Ощущается… Сложно сказать. Иногда проявляется в тошноте, головных болях. И ты, кстати говоря, сама не ведая, с этим справляешься. — Как сегодня? — я неуютно поежилась, вспоминая выражения лица Фенриса, облитого вином. Мы брели по мостовой между бронзовых драконов и чугунных скамеек. Ветер с моря пах солью и плесенью, и холодная блестящая вода казалась совершенно черной. — Да, — после некоторого молчания ответил он. — Как сегодня. Мне как-то легче это переносить. Это было странно слышать. Его дни сочтены, а он говорит о неудобствах и головных болях. Да, Создатель, имеет ли это все значение? Это последние, последние дни. Если бы я знала, что умру через неделю, что бы я тогда сделала? Легла бы в кровать и сложила ручки, или утопила себя в вине и шлюхах из ближайшего борделя. А у Фенриса, вот, хватило духу реализовать свои всю жизнь вынашиваемые и скрываемые мечты. Хм, не всю жизнь, на самом деле. — Перестань. — Ну, знаешь… — я возмущенно пнула одну из статуй. — Ты что, мысли читать научился? Это уж слишком. — Слишком было бы, если бы я тебе не сказал. Когда меня не станет, никто не будет напоминать тебе о том, чтобы ты делала лицо попроще. Такое ощущение, что ты собралась помирать чуть ли не раньше меня самого. Научись себя контролировать, в конце концов. — Благодарю покорно за разъяснение, — пробормотала я. — Это просто замечательно с твоей стороны. Так благородно. — Давай, Хоук, скажи, что ты бы не делала этого на моем месте, — тут же огрызнулся он. — Впрочем, тебе меня не понять. — Иди ты к демонам. — Да скоро, скоро уже, Хоук. Месяц осталось потерпеть. Порыв пронзительного ветра заставил меня поежиться.* * *

— Ладно, — сказала я скорее себе, чем ему, и подняла поднос с отваром и хлебом. Он сидел в кресле и черкал что-то в книге о Защитнице. Я молча поставила перед ним чашку чая, с удивлением обнаружив, что он дорисовывает эльфу на иллюстрации клейма, и уселась напротив. — Еслихочешьяуйду. — Что? — он отложил перо и с недоумением стал разглядывать кружку с отваром. — Говори четче, Хоук. — Это… отвар для тебя. Липовый. Я хотела спросить… В общем, если ты хочешь, я уйду отсюда. Он ответил не сразу. Сделал глоток и смерил меня долгим задумчивым взглядом. — Если тебе мое присутствие стало неприятно, — пояснила я, ерзая в кресле. Я сидела и глядела, как тонкие длинные пальцы пробежались по ободку кружки. В этом доме было на порядок уютнее, чем в его. Тепло, сухо и уютно. — Хоук, — произнес он после длинной паузы. — Я правда хочу, чтобы ты делала то, что хочешь. Если тебе не нравится здесь, мне будет спокойнее, если ты уйдешь. Он откинулся в кресле так, что я не могла видеть его лица. — Я не собираюсь тратить последние дни на пустые обиды. Если ты об этом. Не может он быть не злопамятным, что бы он там не говорил. Он всегда будет помнить об этом, и это будет проскальзывать… Хотя какое, к демонам, всегда? Глоток отвара. Взгляд в окно. Вздох. — Я… Послушай, я… И все. Точка перелома. Взгляд. Вздох. И он роняет голову на грудь, и я вижу, как его пальцы яростно вцепляются в седые пряди, и он прячет свое лицо от меня, и загораживается, и я точно знаю, что нет между нами сейчас никаких барьеров, и если я только захочу… Нет. Нет! Это — жест отчаянья. Это — признание. Это слабость гордого эльфа. «Не уходи. Пожалуйста, не уходи». Я не дам ему этого сказать. Я должна его опередить. Я почему-то чувствую, что если он скажет это вслух, он… он сломается. — Я никуда не денусь, — шепчу я, опускаясь перед ним на колени. — Я не уйду, я обещаю, что не уйду. Создатель, что же мне делать. Он не смотрит на меня, упрямо не отнимает руки от лица. Молчит. — Фенрис. Молчит, мотает головой. Не трогай, не спрашивай, не говори… — Посмотри на меня. Пожалуйста. Наши лица так близко. Только пара сантиметров. И правда. Он не встанет, пока я смотрю. Но если я отвернусь… Создатель, я не могу отвернуться. Я не могу оставить его в таком состоянии. Да за что же мне это. — Да знаю я все твои страшные секреты! — не выдерживаю, срываюсь в крик. Хочется схватить его плечи, встряхнуть пару раз. Привести его в чувство. Да в самом деле, сколько можно-то? — Я готова была и так остаться, понимаешь? И без этих твоих драм и истерик! И нечего думать вообще, что я бы ушла! Из-за чего? Из-за вина на голову? Из-за той сцены? Или из-за твоей критики на набережной? Я с трудом перевожу дух. Аж руки чешутся что-нибудь с ним сотворить вот за это. — Да что ты такого сделал, чтобы я ушла? Думаешь, струсила, да? А может, — набираю воздуха, готовясь выложить козырную карту, — может, это ты струсил, а, Фенрис? Слишком тяжелая оказалась мечта, а, давит слишком? Перевешивает? Вот так надо быть осторожнее со своими желаниями, ясно тебе? Опасные это вещи, исполняются иногда, между прочим. Струсил, значит… Я резко вздернула свой подбородок и задохнулась, встретившись с огненным взглядом его припухших, потускневших зеленых глаз. — Не называй меня… — глухо, отчаянно, с какой-то невозможной решимостью произнес он, — трусом. Когда он так глядит на меня, отняв руки от лица, глядит прямо, открыто, мне хочется отвернуться. Мне становится… стыдно. Невозможно стыдно. Создатель, да надо было, в самом деле, надо было дать ему уйти, дать возможность успокоиться, вытереть слезы — остались же влажные дорожки на щеках. А я била напрямую. Как это жестоко… — Я выйду, — негромко сказала я. — Прямо сейчас. Вон за ту дверь. Он смотрит на меня своими ужасно мокрыми огромными глазищами. Смотрит и молчит, будто не понимает. И я пытаюсь говорить медленно и спокойно. — Ненадолго. Я приду через несколько минут. Приду к тебе, слышишь меня? Я приду, возьму тебя за руку. К тебе, понимаешь? К тебе. Он не двигается с места. Не пытается вытереть слезы. Я даже не понимаю, слышит ли он меня. На какое-то мгновение все это вдруг кажется мне ужасной глупостью. Но я так решила. Я поднимаюсь и на негнущихся ногах направляюсь к двери.* * *

Давит все — и стены, и уродливая погнутая люстра, и махины платяных шкафов. Я прислоняюсь к стене, мне трудно дышать. И от чего-то очень сильно болит сердце. И пульс частит. И в груди колет. Мне нельзя его жалеть. Создатель, все что угодно, только не это. Это его убьет быстрее, чем проклятье. Я до сих пор помню, как он пронзительно шипел на меня в таверне, сжимая руки в кулаки и светясь так, что у меня резало в глазах. Потому что я предложила ему купить сапоги. Зачарованные, между прочим. Они бы очень подошли к его доспеху. — Я не нуждаюсь в твоих подачках! Если тебе так хочется завести себе зверушку, чтобы заботиться о ней и жалеть, то иди к своему одержимому! Он уже пятый год в одной и той же мантии ходит. Там новому пятну просто появиться негде! Я просто не могу себе этого позволить. Сейчас особенно. Когда я, задержав дыхание, считаю до ста двадцати, когда эти две бесконечные минуты проходят, я медленно открываю дверь. Больше всего я боюсь увидеть его в том же месте, в той же позе. Вру. Я больше всего боюсь, что он ушел. Закрылся в своей комнате и не выйдет до следующего утра, мучаясь от недосказанности. Я знаю, слишком хорошо знаю, каково это, поэтому больше всего боюсь оставить его в таком состоянии. Но он здесь, в комнате. Слава Создателю, очнулся и понял, что я дала ему время привести себя в порядок. Стоит тощий, как скелет, но хоть похож на прежнего Фенриса. — Пришла, — произносит он одними губами, глядя на меня как будто с удивлением. — Пришла, — киваю я и делаю несколько шагов. С каждым шагом решимость моя испаряется. Подхожу и беру в свою вспотевшую ладонь его тонкие ледяные пальцы. И медленно, как во сне, подношу их к губам. Словно я — не я, а кто-то, кто смотрит на все это со стороны. И вижу, как этот морок, это видение, являющееся в данный момент Мариан Хоук, целует пальцы Фенриса — один за другим, любуясь на бледный узор клейм. — Зачем? Фенрис вздрагивает, совершенно неверящими глазами глядя на свою же руку. А потом с тихим вздохом прислоняется к стене. — Хочу и делаю, — поясняю я уже более уверенно. Я крепко целую выступающую косточку запястья и сжимаю руку Фенриса в своих пальцах. Ему, наверное, больно. Но мне это нужно. Поднимаю на него глаза. Он смотрит на меня так… Так, как наверное смотрят на мир те, кто пережил тяжелые потрясения. Он как будто принимает это. Смиряется с этим. Но, в то же время, он так устает, переживая, что просто… иссякает. Такое бывает, да. Когда ты просто перестаешь удивляться. — Пойдем спать, Хоук. Его слегка трясет, но, думаю, это всё нервы. А ещё он смотрит на меня такими глазами, что никак не пойму — смех в них или плач. Может, и то, и другое. — Да, — произношу я негромко. — Сейчас лучше спать. «Утром разберемся с тем, во что же мы позволили себя втянуть». Он молча и очень бережно разжимает мои пальцы, берет меня за руку и ведет в спальню, на второй этаж. Я не могу думать о всяких там глупостях — ну, все, о чем положено думать в такие моменты. Я не могу. Бывает же! Мы молча раздеваемся и ложимся — каждый на свой край. Все происходит в полной темноте. Я засыпаю сразу же, и всю ночь мне снится ослепительно белый волк, то и дело ускользающий куда-то за деревья.* * *

Я просыпаюсь, чувствую ладонь Фенриса на своей груди. Чувствую, как от этого тепло. Фенрис приоткрывает глаза, вздыхает, переворачивается, очевидно, не замечая меня. — Эй… Первый раз в жизни вижу, как кто-то может подпрыгнуть всем телом вверх, находясь в положении лежа. — Создатель. Хоук. Я вижу, как в холодных, бледных лучах утреннего солнца тускло отсвечивают его клейма. Замечаю сверкающие ряды всевозможных склянок и пробирок на прикроватной тумбочке. И Фенрис. Лежит рядом. Создатель… — И тебя с добрым утром. Фенрис поворачивает голову и смотрит на меня сквозь ресницы некоторое время, а потом неохотно — вижу, вижу, что неохотно! — произносит: — Вылезай. — А ты? — Я… — морщится он, — следом. Иди, Хоук. Прямо сейчас. Уйди уже куда-нибудь. Прохладный ветер шевелит занавеску. Вынешь руку из-под одеяла — и тут же мурашки по коже. А уж думать о том, чтобы обнаженной встать с кровати… А тем временем Фенрис как-то очень осторожно отодвигается в сторону. — В чем дело? — ворчу я. — Если ты будешь после этого вот так вот отшатываться от меня весь день… — Я сказал — вылезай, — перебил меня Фенрис, и что-то в его голосе было такое… загнанное, что я невольно поежилась. — Да что ты волнуешься-то так? Спокойно, я не буду досаждать тебе больше. Потом я приподнимаю одеяло, скидываю его — и вижу. — Уходи уже, — шипит Фенрис, прижимая к груди голые колени. А мне становится смешно. — Мы же ночь провели вместе. И я в курсе, что такое утренняя эрекция. Он косится на меня сердито и почти беспомощно. — От этого мне легче не становится. Демоны… Как я могу помочь ему, что же мне делать… — это я причитала вчера. Дура ты, Мариан. Ты прекрасно можешь ему помочь, и от тебя не убудет. Ведь уже очень давно ты не чувствуешь к нему ни ненависти, ни обиды, а с некоторых пор ты стала ему активно сочувствовать. И так мало времени осталось, Создатель, так мало времени. Ты прекрасно видишь, чего он хочет, и ты вполне можешь это ему дать. В конце концов, не впервой тебе заниматься… этим. Но что делать? Не могу же я вот так вот ему себя предложить? Он откажется. Это же просто смешно. — Знаешь, — сердито говорю я. — Я бы на твоем месте только радовалась, что проклятие не отбило вообще всякое… желание. И уж точно воспользовалась этим. Жизнь и так не преподносит особых радостей. С этими словами я демонстративно поднялась с постели и, не взирая на страшный холод, неспешно направилась к двери. Оставляя его там, позади, терзаться муками стыда или чем он там терзается. Ну и хрен с ним. Я явственно показала ему, что он может, и должен, сделать. И если его чертова совесть не позволит ему познать радость и блаженство… близости в последние — последние! — дни, то я… да я просто не буду его уважать. Это глупость. Это совершеннейшая глупость. Я стою на кухне и жарю кусок мяса заклинанием, как тут входит он. В своей идиотской, застегнутой на все пуговицы рубашке. Молча, не глядя на меня, садится за стол и придвигает к себе тарелку. Не поднимает глаз. Не просит передать ему кружку. Совершенно непроницаем. Я и сама не замечаю, как вилка, на которой я держу мясо, падает у меня из рук.* * *

— Ну, может, хватит этого? — яростно шепчу я, прижимаясь к его спине, чувствуя, как выпирают его острые лопатки. Он молчит, и я резко дергаю его за плечи, тяну на себя. Упираюсь носом в его шею. Он молчит, молчит упорно, не шевелясь. — Создатель, ну скажи хоть что-нибудь! Я изворачиваюсь и вижу, как на его узкой спине натягивается тонкая ткань рубашки. — Скажи, — я выплевываю каждое слово, повторяю и повторяю с упорством сумасшедшей. — Скажи. Скажи! И тут я как-то опускаю взгляд и вижу его тонкие пальцы, судорожно вцепившиеся в край стола. Вижу голубоватые клейма, мерцающие на его изящной кисти. Вижу, как побелели костяшки его пальцев. — Скажи мне, почему ты сопротивляешься, а… Фенрис? Думаешь, я слепая, да? Это ты — слепой. Ты, понимаешь? Я шепчу ему в шею, в его смуглую, тонкую шею, понимая, что никогда, никогда в жизни не позволяла себе ни с кем ничего подобного. Практически навязываю ему себя. Создатель, как это унизительно. — Или, может быть… Я просто тебе не подхожу? Я тебя… не возбуждаю? Он наклоняет голову так резко, что я вздрагиваю. Я чувствую всем телом, как резко поднимаются и опускаются его костлявые плечи. И тогда я набираю побольше воздуха, чтобы задать самый главный вопрос всей этой истории, тот, что мучил меня все это время. — Что я для тебя? Что ты от меня хочешь? Я… я не спасу тебя, понимаешь? Я не могу тебя спасти. Я не знаю… я не понимаю тебя. Как ни пыталась — а не понимаю. Не получается. Я просто… просто не могу. Слышишь? И тут мой завод кончается, как будто пружина, скрепляющая меня изнутри, лопнула вдруг. И мне плохо от этого, так плохо. Хоуки не сдаются, но я чувствую, что просто не могу больше терпеть, не могу. Я сдаюсь. Я, правда, сда… Следующий момент решает все. Как только моя неуверенная рука сползает с его плеча, он резко разворачивается, так резко, что чуть не сбивает меня с ног. Я не вижу его лица — хочу увидеть, но не вижу — только его руки, цепляющиеся за мой воротник, только его лоб, уткнувшийся в вырез моего халата.