Глава 2 (1/1)

Я видела этот его дом, кажется, во сне. Небольшой, аккуратный, светлый даже на фоне сурового буйства водной стихии и хмурого неба, отражающийся в зеркальной глади озера. Его дом наполнен всяким барахлом — из-за этого здесь не так явственно чувствуется одиночество. — Вина? — Пожалуй. Я ждала какого-то объяснения, каких-то необходимых в таких случаях слов. Но он молча провел меня наверх и показал мне мою комнату. — Я ужинаю в восемь. Я, так же молча, кивнула. Странно. Мне показалось, что он немного меня стесняется. Если Фенрис, которого я знала раньше, вечно опаздывал, и порой его приходилось буквально вытряхивать из оккупированного магистровского поместья, то новый Фенрис точен как хронометр. Или просто научился ценить время. Он пришел, когда за окном начало темнеть, наряженный в светлую рубашку, которая была застегнута на все пуговицы так, что виднелись лишь две белесые полоски его клейм на подбородке. А я, к своему стыду, практически не взяла с собой никаких вещей. Даже посох оставила в своей комнате. Валялась на кровати и думала о том, что там делают Изабелла с Варриком без меня. — Ох, прости. Я сейчас. Фенрис ничего не ответил, отвернулся. А мне ужасно хотелось, чтобы он заговорил — а то я начинала чувствовать себя каким-то экзотическим магическим существом в клетке, которого постоянно рассматривают. Наверное, так себя чувствовал он сам, когда люди пялились на его клейма. Стянула с себя старую мантию, выудила из сумки недавно купленную новую, изрядно помятую. — Так сойдет? Повернись. Фенрис несколько минут рассматривал меня совершенно растерянным взглядом, и было видно, что думает он о чем-то другом. Потом неуверенно кивнул.* * *

— Тебе не нравится? — Нет, я просто задумалась, — рассеянно отвечаю я и поспешно цепляю кусок мяса с тарелки. Он недовольно хмурится. Я внимательно слежу за его мимикой и жестами, пытаясь проследить в них хоть какие-то проявления чувств или эмоций. А что мне еще остается, если он постоянно молчит? Хмурится и молчит. Создатель, мне придется терпеть это молчание целый месяц. Я не могу так. Неужели вот так он мечтал провести его? Неужели это — напряженная тишина, неловкие паузы и попытки не встречаться взглядом — то, о чем он мечтал? Хмурый вечер с Мариан Хоук, вечно ерзающей на стуле? — Тебе, в самом деле, это нравится? — не выдержала я. Он снова нахмурился. — Что? — Ты писал, что хочешь просто расслабиться, попробовать радоваться жизни. Но разве эта отчужденность — то, чего ты ждал? Он коротко выдохнул, неопределенно взмахнул рукой, откидывая прядь седых волос со лба. — Я не собираюсь тебя напрягать. Я прекрасно представляю, каково твое отношение ко мне, и не смею думать, что удовольствие от этого месяца будет обоюдным. — Я вообще не понимаю, как можно получать удовольствие от этого. Нет, у тебя прекрасный дом, и я благодарна за ужин и вообще… — О да, Хоук. Я вижу, тебе, как и прежде, нравится распинаться в бессмысленных благодарностях. — Но… Я бы все сделала по-другому. Если бы ты хотя бы попытался… — Мне достаточно просто смотреть. Просто, чтобы ты сидела напротив, — произносит он коротко, глухо и отрывисто.* * *

Фенрис молча утыкается в тарелку. Мы одни в этом Создателем забытом месте «в паре часов от Минратоса», и нас окружает тишина. Я вздыхаю, понимая, что больше этого не выдержу и выбираю нейтральную тему. — Ты мог бы съездить куда-нибудь. В Орлей, например. Он поднимает голову, и я вижу безмерную усталость в его зеленых глазах, которая дает мне ответы на все вопросы. — Ты хочешь в Орлей? — Я просто задала вопрос. Тебе обязательно выискивать какой-то подтекст в каждой фразе? Я рассерженно отодвигаю тарелку. — Я… — морщится, не может найти слов. — Я не знаю, как ты обычно выражаешь свои желания. Обычно, ты спрашивала только чего хочу я. — И все равно ничего не добилась, — резко бросаю я. — Я ничего не прошу, я просто спрашиваю. — Зря, — произносит он с усилием. — По нашему договору я обязался выполнять любое твое желание. У меня есть деньги и время, которое я собираюсь потратить на тебя. У тебя больше никогда не появится такой возможности, — немного помолчав, добавляет. — Надеюсь, что не появится. Я чуть не подавилась вином, честное слово. — Создателя ради, Фенрис, прекрати же! Неужели ты думаешь, что я согласилась на твое предложение только для того, чтобы что-то с этого иметь? Я не настолько безнадежна! Он смотрит на меня, как на умалишенную. — Я не это имел в виду. Ты могла бы просто воспользоваться этой возможностью. Я тебя не понимаю. Мне это совсем не трудно, если тебя останавливает именно это. Этот месяц я намереваюсь быть совершенно здоровым. — Понять не могу, шутишь ты или нет, — хмуро говорю я, глядя на отодвинутую мной тарелку. — Послушай, Хоук, — с раздражением говорит он. — Ты многое для меня сделала, и я хочу отплатить тебе чем-нибудь. Может, это и удивит тебя, но я не привык оставаться в долгу. И мне будет значительно легче, если ты скажешь, чего бы хотела сама и не заставляла искать меня подтексты в твоих словах. — Не шутишь, — мрачно констатирую я. Надо же было так вляпаться. Такое ощущение, что он, действительно, решил мне отомстить. Поставить меня на свое место, а сам вести себя, как когда-то я. Мне становится страшно. — Нет никаких ограничений, если ты об этом задумалась. — Да… да иди ты к демонам, Фенрис! Я вскакиваю и, демонстративно повернувшись к нему спиной, выхожу из дома. Меня колотит. От злости и холодных капель дождя, бьющих по лицу. Создатель, ну вот. Устроила представление, довольна? Я невольно вспоминаю сцену, как разозленный Фенрис всучивает мне меч, который я искала для него с неделю. И книгу, которой в меня буквально швырнули, попутно разъясняя, почему мой благородный жест был воспринят как оскорбление. Я за считанные секунды промокла вся до нитки. Яростно отряхиваю мантию, поворачиваюсь, чтобы вернуться, и практически утыкаюсь в воротник его рубашки. — Ты… — Великолепная драма, Хоук. — Ты невозможен! Фенрис смотрит на меня слегка удивленно, а потом, словно очнувшись, протягивает мне плащ. — Я не собираюсь тебе как-то мстить или чего ты там еще подумала, — с ресниц скатываются капли дождя. — Перестань, и возьми уже плащ, ты вся промокла. Я вздыхаю и натягиваю на себя теплый плащ. — Хочешь уйти? — спрашивает он, и мне на какое-то мгновение становится отчаянно его жаль. — Послушай, — я стараюсь не обращать внимания на капли дождя, катящиеся по нашим лицам и в кои-то веки пригладившие его вечно растрепанные волосы. — Нельзя так. Я делаю это не потому, что ты наобещал мне исполнения всех моих желаний, словно я какая-нибудь изнеженная орлесианская дева. Я не жду никакой оплаты. К тому же, ужин был великолепен. Фенрис зябко ежится, обнимая свои плечи руками. — Я не силен в этих вещах, ты знаешь, — говорит он, подтверждая мои мысли. — Так что тебе же проще сказать мне. Я не знаю, чего ты теперь хочешь, что теперь любишь. Меня уже колотит от холода. И я сдаюсь скорее потому что хочу в тепло, а не из-за его слов, не из жалости. — Я, конечно, люблю дождь, — отшучиваюсь я, — но не до такой степени. Может зайдем в дом и договорим там? Он несколько мгновений молчит, будто силится понять, что он сделал не так. Мне знакомо и это чувство, и на эти самые несколько мгновений мне очень страшно и грустно, потому что я вижу, как он изменился. Но его я тоже понимаю, поэтому и молчу. Молчу и гляжу в его непривычно бледное острое лицо, ожидая, когда он очнется.* * *

Внутри все по-прежнему. Крохотная, как и остальные комнаты, гостиная, заваленная книгами и свитками. — Где у тебя вино? — В погребе, Хоук, как у всех. Отблески свечей пляшут по маленькой кухне. Я завариваю себе мятный настой — чтобы успокоиться — и вынимаю из шкафа старенькую глиняную кружку, ставя ее рядом с бутылкой вина, принесенной мною из погреба. Интересно, как они все там? Волнуются, наверное. Донимают Варрика расспросами. Как бы на мои поиски отряд головорезов не отправили… Почему-то в этот момент мне вспоминается день восстания. Вспоминается кровь, текущая рекой по всему городу, облепившая все мои доспехи, запекшаяся на лице, на руках, даже на губах. Фенрис, идущий со мной на защиту Казематов. Не потому что всерьез поддерживает. Поддержки в тот момент от него не чувствуется совсем, а вот хмурый взгляд исподлобья ощущается настолько явственно, что я постоянно оборачиваюсь, словно каждую секунду ожидая удара тяжелого меча в спину. А потом картина меняется, и я уже на корабле, в безопасности, разъяренно ору на сгорбившегося сидя на кровати Андерса. — Я могла бы стать наместницей! Я могла бы все изменить изнутри, понимаешь? — Ты могла убить меня, Хоук, — тихо и абсолютно спокойно отвечает мне он. — Остаться на стороне храмовников и удовлетворить все свои амбиции, строя жалкую утопию на крови, которая если и могла бы когда-нибудь существовать, то только в твоем воображении! — На стороне храмовников? — я подхожу к нему вплотную, встряхиваю за острые плечи и рычу прямо в лицо. — Не было никаких сторон, Андерс! Это они только у тебя в голове! Одержимый демонами Первый Чародей и одержимая лириумным клинком Рыцарь-Командор — ты об этом выборе говоришь? — Хоук, это был твой выбор, каким бы хреновым он не был. Если тебе нравится думать, будто я как-то тебя принудил или повлиял… Я некоторое время молчу, впиваясь пальцами ему в плечи, и тяжело дышу, пытаясь справиться с нахлынувшей горечью. Все, что я так долго строила. Все, к чему шла маленькими шагами. Все, ради чего погиб Карвер, ради чего погибла Бетани — все перечеркнул один необдуманный поступок. Я виню его, да. И себя тоже. До сих пор. Я беру чашку с отваром в одну руку и бутылку вина в другую, затем медленно шагаю в гостиную. Глаза, воспаленные после вчерашней бессонной ночи, болят от яркого огня в камине. Никакого движения. Где Фенрис? — Фенрис? Я увидела его не сразу. Он так исхудал, что практически сливался с обивкой дивана, или выглядел как неаккуратно брошенный сверток одежды. Никогда бы не подумала, что можно быть таким истощенным. Я осторожно поставила чашку с бутылкой на стол и склонилась над спящим Фенрисом. Его руки были такими тощими, что казались совершенно обессиленными, но это только иллюзия. Я как никто осведомлена о его физической силе. Когда он с силой швырнул меня об стену моего собственного дома, пылая лириумными клеймами, у меня из легких вышибло весь воздух. А второй раз… Второй раз был не таким романтичным. Фенрис, взбелененный тем, что я дала уйти Данариусу, схватил меня за латный нагрудник и с размаху, что есть силы, вбил меня в стену таверны. Я на мгновение перестала дышать, услышав хруст собственных ребер. — Ты… — пронзительно зашипел он, щуря свои зеленые глазищи, пылающие гневом. Не знаю, как там с патетическими описаниями изящных эльфийских пальчиков, но удары его кулака кажутся непомерно тяжелыми, особенно когда они приходятся по сломанным ребрам. Тогда его еле от меня оттащили. Авелин, хмурая и недовольная, и Изабелла, приставившая к горлу не сдержавшего эмоций Фенриса кинжал. — Успокойся же! — ревела Авелин, оттягивая его от меня. А я, кашляя, отплевываясь от крови и прижимая к ноющей от боли груди искалеченную руку, смотрела ему в глаза и никак не могла отвести взгляда. Это была моя маленькая месть, ответный жест, логическое продолжение нашей игры. Он унизил меня, ушел, оставил саму додумывать причины его поведения, мучиться от чувства вины, от страха, что сделала ему больно. Поэтому, когда я краем глаза засекла продвигающегося к двери сквозь жаркую потасовку, попутно уклоняющегося от летающих повсюду стрел и заклинаний, Данариуса, я просто решила его не заметить. Более того, я непринужденно отошла в сторонку, как будто бы тесня парочку демонов в угол, тем самым освободив ему дорогу. — Эй, Фенрис, дорогуша! — хотелось крикнуть мне тогда, но я силилась скрыть расползающуюся по лицу улыбку. — Твой главный трофей убегает. Он уже за дверью, видишь? Теперь ты его уже вряд ли поймаешь, вряд ли осуществишь желаемое. Твой трофей уже сбежал далеко-далеко. Как и ты от меня когда-то. А потом был Андерс, без конца обмазывающий меня вонючими мазями, накладывающий припарки, щепетильно залечивающий каждую, даже малозначимую рану и обещающий убить Фенриса за «все это». — Я сама виновата, — улыбаюсь я, хватая его за воротник мантии, когда он наклоняется в очередной раз проверить повязку на груди, и пытаюсь притянуть его в поцелуй, успокоить. — Он просто сорвался. — Он должен был держать себя в руках! — вскрикивает Андерс, выпрямляясь и буравя меня учительским надзирающим взглядом. — И кто это говорит, — фыркаю я. Он мрачнеет, понимая, что я имею в виду. То, о чем он сам жалеет так, что готов был бросить все и сбежать из Киркволла, оставив своих разлюбимых магов на произвол судьбы. — Андерс, это просто случайность, прекрати себя корить! Я охаю, пытаясь сесть на кровати, а Андерс смотрит на меня пронзительным виноватым взглядом, который вводит меня в полное оцепенение. Это выражение лица будет неизменно присутствовать при каждой нашей встрече, в каждом слове, в каждом поцелуе, в каждом трепетном касании. Оно будет висеть в воздухе, невесомое, невидимое, до самого восстания. Этот виноватый Андерс и тот, которого я вижу потом на корабле, с отрешенным взглядом, в котором читается только смертная решимость — две абсолютно разные картины, разделившие мою жизнь на «до» и «после». Не восстание, не побег из Киркволла — именно его взгляд. Я вздрагиваю, очнувшись от воспоминаний, и с сожалением гляжу на уснувшего Фенриса. Удивительно, но он умудряется сутулиться даже во сне. Зеваю, обводя взглядом гостиную. Встала, прошлась мимо камина, обдавшего меня жаром огня, обогнула небольшой дубовый стол. Все вокруг пахло сыростью, пылью и одиночеством. Я пробежалась пальцами по корешкам стареньких книг, блестящим бокам запыленных пустых бутылок, лежащим в самых неожиданных местах — на полках с книгами, в углу, в кипе свитков. А потом я задела какой-то свиток, который упал и тут же развернулся, как будто бы ждал, пока его найдут и прочитают. И я прочла, не удержалась. «…А все имущество, принадлежавшее мне при жизни, помимо вышеуказанных объектов, прошу передать…». И тут же отшвырнула пергамент в сторону, отшатнувшись. Этого только не хватало. Наткнуться на завещание бывшего тевинтерского раба, в таком-то настрое. Я устало вздыхаю, присаживаюсь на подлокотник дивана, на котором спит Фенрис, и задумчиво осматриваю его, снова забываясь воспоминаниями. Хлопнув дверью в каюту Андерса, я долго брожу по кораблю. А потом я вдруг осознаю всю свою никчемность, свое малодушие, мелочность и слабохарактерность. Следующие дни я практически ничего не соображаю, поглощая все имеющееся на этой плавучей посудине пойло. За день до того, как мы наконец оказались в Тевинтере, достигли точки невозврата, я нахожу себя в каюте Фенриса. У него последняя бутылка эля на всем корабле, а у меня разрывающее изнутри желание забыться и высказаться. Или в обратном порядке. — Ты слишком много пьешь, — заявляю я, отнимая у него бутылку, и жадно принимаюсь хлебать из горла. Все мое желание уязвить, задеть, а заодно и растеребить собственные раны, испарилось, как только я столкнулась с его тяжелым взглядом. Взглядом загнанного зверя. — Хоук? — Ну, давай. Скажи это. Я говорю это с вызовом, с напором. Провоцирую его. Я должна, я как никогда хочу услышать все, о чем он молчит. Об Андерсе, о моем якобы предательстве, о восстании, о войне, в которую я позволила себя втянуть и затащила всех остальных, да демоны знает, что еще он мог бы мне тогда сказать. Но он лишь скалится, отнимает у меня из рук бутылку, отпивает и непринужденно прислоняется к стене. Тяжелый взгляд из-под густой челки седых волос. Он молчит и смотрит, а я чувствую себя совершенно по-дурацки. — Меня это несказанно раздражает. Я растерянно смотрю на протянутую мне бутылку и только тогда понимаю, что он что-то говорит. Причем уже давно. — Что? — Раздражает, что меня жалеют, пытаются как-то излечить мою израненную душу, — он фыркает и совсем уж грубо сует мне в руки полупустую бутылку. — Боюсь, что скоро дойдет до того, что меня начнут носить на руках, одевать и кормить с ложечки. Никогда не думал, что могу чувствовать себя более униженным. Я внезапно со всей ясностью осознаю, что этот камень — в мой огород, этот плевок — в мою душу. От злости меня буквально подбрасывает в воздух. Я даже перестаю шататься, нависаю над ним и сжимаю руки в кулаки так, что ногти впиваются в кожу. А он сидит на полу, прислонившись к стене, и непринужденно выдерживает мой взгляд. «Шлюха тевинтерская! Я бегала за тобой, как за какой-то девицей и сдувала с твоих плеч пылинки не потому, что жалею тебя, морда ты неблагодарная! Незаметно подсовывала тебе деньги и прикрывала тебя в бою не потому, что считаю тебя беспомощным!» Но вместо этого говорю совсем другое. — Ты подохнешь в одиночестве, Фенрис, — рычу я, — как одинокий волчонок. Волк-одиночка. В полном одиночестве. И единственными, кто о тебе потом вспомнит что-нибудь мало-мальски хорошее, будут крысы, полакомившиеся твоей разлагающейся плотью! Я жду, что он вскинется, разозлится, ударит меня или сразу вырвет сердце. Но он спокойно пожимает плечами. — Я жду чего-то подобного. Это ты у нас Защитница Киркволла — персона социальная, окружающая себя стадом восхищенных болванов. Я не ищу одобрения, Хоук. Твоего в том числе. Фенриса размазывает по фону. Остается только белесое пятно, покачивающееся в такт волнам, и я вихрем вылетаю прочь, на палубу. И там меня мучительно долго рвет. На глаза наворачиваются слезы, в горле стоит ком. Я верю, что это из-за проделанной процедуры очищения желудка. Но это было тогда, а теперь я сижу и опасливо кошусь на заворочавшегося Фенриса. Жду, пока он снова притихнет. Встала, подошла к камину. Совершенно автоматически взяла кочергу, развалила угли в камине, потушила свет заклинанием, готовясь уйти. Интересно, кому он это все оставляет. Мне, что ли… В благодарность? Кидаю на острые уши еще один короткий взгляд и отправляюсь спать.