Глава 1 (1/1)

Вдохните.Наберите как можно больше воздуха.Эта история занимает ровно столько времени, насколько вы можете задержать дыхание, и еще чуть-чуть.Так что слушайте как можно скорее. © Чак Паланик

— Хоук, ты не хотела бы выбраться из Минратоса и месяц погостить у меня? Какая чушь. Апофеоз абсурда, а уж с похмельного утра… Вся суматоха предыдущего дня — все эти продажные девицы, неумолкающие лютни, реки выпивки, неприлично веселый Варрик, пересчитывающий громадную выручку с того дельца, что мы недавно провернули — все это отхлынуло, словно морская волна, оставляя лишь длинную, ссутулившуюся фигуру эльфа за порогом моей комнаты в таверне. — Хоук, ты не хотела бы провести со мной месяц? И все это после вчерашнего громкого празднества, когда Варрик хлестал вино прямо из пузатого бочонка за каждую сотню золотых, что теперь пребывала в наших карманах, и двойную дозу за каждую тысячу. Когда Изабелла, выпятив свою и без того прилично выдающуюся грудь, без умолку вещала о своих грандиозных планах: о покупке корабля, о том, как ей снова хочется почувствовать дуновение морского бриза, о том, как она мне благодарна за идею бежать именно сюда — в Тевинтер… А я сидела, глупо улыбаясь, пялилась на ямочку между двух размеренно покачивающихся в такт неспешных движений ее грудей, и с печальной безысходностью вспоминала, чья на самом деле была эта идея, чьим единственным выходом был Тевинтер. — Хоук? — А? И что ему от меня надо? Особенно теперь, спустя столько лет молчания. Порой мне кажется, что сознание играет со мной в злые шутки. То ли это какие-то слуховые галлюцинации, то ли… — Что ты сказал? — растерянно переспрашиваю, сонно почесывая затылок. — Что-то… что-то про гостей? Он хмурится каким-то совершенно отвратительным образом — таким раздосадованным я его не видела даже в ту знаменательную семейную встречу в «Висельнике», когда Данариус успел сбежать раньше, чем до него добрался жаждущий мести бывший раб. — Перед тем, как предложить тебе погостить, Хоук, я распинался на этом самом пороге чуть более получаса. — Ну, извини, — огрызаюсь я. — У меня ужасно болит голова. Фенрис на какое-то мгновение выглядит совершенно растерянным, а потом протягивает руку, отталкивает дверь, открывая ее шире, и сосредоточенно вглядывается в глубину моей скромной комнатушки. — Ты письма читаешь? — Что? — я непонимающе пялюсь на утреннего гостя, а затем прослеживаю направление его взгляда и натыкаюсь на кипу писем, валяющихся на столе. Фенрис, не дожидаясь моего ответа, бесцеремонно проходит внутрь и останавливается у кучи мятых конвертов. Несколько минут он роется в этих пергаментных бумагах, не замечая моего настойчивого взгляда, а затем выуживает из самой глубины маленькое письмецо. — Вот. Варрик в курсе. — Спасибо. Я окончательно перестаю что-либо понимать. Машинально беру конверт и поворачиваюсь вслед за выходящим снова за дверь Фенрисом, растирая виски. Он какое-то время топчется на пороге, собираясь что-то добавить, а потом разворачивается. Отойдя всего на несколько шагов, он кидает из-за плеча: — Поздравляю. Благодарить уже нет сил. Я молча захлопываю дверь, задумчиво вертя письмо в руках.* * *

Таверна оживает, наполняется шумом, криками, похмельными стонами, ехидным хохотом Изабеллы, напеванием Варрика и недовольным ворчанием Авелин. А я все сижу на холодном подоконнике, все еще в нижнем белье, в котором имела неудовольствие щеголять перед Фенрисом утром, гляжу на просыпающийся город и сжимаю в руке смятое письмо. «Все это неправда», — думаю я. Но это не так. За формальным завтраком, больше напоминающим обыкновенный опохмел, я непривычно молчалива, поэтому Изабелла то и дело обеспокоенно заглядывает мне в глаза, а Варрик похлопывает меня по спине. — Как тебе удается выглядеть настолько собранной после такой ночи? — ни с того ни с сего ворчливо интересуется Авелин, буравя недовольным взглядом кружку с пивом. — Утренняя пробежка, — криво лыблюсь я. — Андерс так и не объявлялся? — Как всегда, — пожимает плечами Варрик. Изабелла устало вздыхает и пытается поймать мой взгляд. — Хоук, с тобой все хорошо? — Да, — с усилием выдавливаю я, вспоминая оставленное на кровати письмо. — Все просто отлично. А потом все расходятся кто куда — в порт, на рынок, на главную площадь — всюду, где можно добыть очередное дельце. А я сижу и чувствую, что не могу никуда идти. Кусок не лезет в горло, как будто бы там какой-то ком. — Хоук, милая… Изабелла подлетает ко мне с чаем и тарелкой еды, а я даже смотреть на все это не могу. Встаю из-за стола и лечу наверх, забыв пожелать всем приятного аппетита. Хватаю с кровати письмо, еще раз внимательно перечитываю, и чувствую, что нет мне места в этой комнате. Чувствую, что должна куда-то деться. Я спускаюсь обратно и под удивленные взгляды открываю деревянную дверь, ведущую в погреб. Там сухо и тепло, там есть вино. И я сижу там весь день, окруженная стройными рядами молчаливых бочонков, и слушаю, как в крохотное оконце неистово молотят капли дождя. Я сижу там и вспоминаю этот нелепый, чудовищно несуразный утренний визит. А когда приходит вечер, я поднимаюсь в зал, чтобы встретить Варрика. Веселого, разрумянившегося с улицы. — Я с новостями! Один из магистров… И начинается один из этих долгих обыденных вечеров, когда зажигаются свечи, факелы, а официантка торопливо разливает по кружкам вино. Один из тех новых, тихих вечеров, которым я так радовалась поначалу, которые казались роскошью после громкого восстания в Киркволле. — Я думаю, что-нибудь царственное, Ривейни. Антиомеда. Или Гекуба. — Варрик, ну тебя к демонам! Нужно что-то другое. Разящий или Стремительный. — Может Моргана? По-моему звучит. Я лишь выжидаю время. — А ты как думаешь, Хоук? — М-м-м-м-м. — Скучная ты, — фыркает Изабелла. — Точно! Я назову его Ястребом. Добро пожаловать на борт Ястреба. Звон посуды, чавканья, потрескивание огня. И я — прижавшая Варрика к углу зала. — Варрик, — шепчу. — Варрик, пожалуйста. Мне надо с тобой поговорить. Настороженный взгляд карих глаз. — Хорошо, Хоук. Я сейчас подойду. Я возвращаюсь к себе в комнату и слышу, как позади раздается: — Она весь день сама не своя.* * *

Он сидел, закинув ногу на ногу, задумчиво ковырял завод своей Бьянки и, кажется, слушал меня вполуха. Уронил какую-то деталь, обреченно проследил ее падение на пол и даже поднимать не стал. На мой пронзительный взгляд ответил минутным молчанием и усталым вздохом. — Варрик, пожалуйста. — Ладно. Я не понимаю, отчего тебя так взволновала его судьба, ведь вы уже давно не состоите в… достаточно хороших отношениях, а… — Просто ответь на вопрос! — я со злостью стукнула кулаком по столу. Он вздохнул, отложил Бьянку на стол. — Да, это все правда. Я судорожно вздыхаю, медленно встаю и оседаю обратно. Я не верила. Я весь день убеждала себя в том, что все это — не более чем какая-то жестокая шутка, глупая попытка отомстить. — Я сам узнал об этом недавно. Наткнулся на него, когда ходил проведать Андерса… — он запинается, понимая, что проговорился о том, о чем хотел умолчать. — Ну, я, в общем… — Я понимаю, — резко обрываю попытку оправдаться я. — Давай дальше. — Довольно сухо его поприветствовал, поздравил с тем, что… Ну, ты знаешь. Я отрывисто киваю. — А он… Знаешь, он сначала даже не узнал меня. Такой у него был взгляд, такое лицо, что я… — Если ты не хочешь… Варрик снова вздохнул, с раздражением сложив руки на груди. — Нет, почему же… В общем, я наспех разобрался с делами, а потом отвел его в ближайшую забегаловку, чтобы разговорить. Знаешь, он ужасно выглядел, и каким бы ни было твое к нему отношение, я-то ему дорогу не переходил и не мог оставить его просто так. Дождь барабанил за окном, а я почему-то боялась поднять голову и встретиться глазами с Варриком. — Он не должен был говорить тебе это, Хоук, — быстро, отрывисто произнес он. — Он не должен был. Это слишком для тебя. Ты и так ослаблена от всей этой войны, в которую тебя ввязали, не спросив, надо ли оно тебе. У тебя только начинается новая жизнь, тебе это не нужно. — Просто рассказывай дальше. На улице громыхнуло, а комнату на мгновение ослепила яркая вспышка. — Это древнее проклятье, кажется, Мертвых… Да, так оно называется «Проклятье Мертвых». Ты же помнишь его маниакальное желание расправиться со своим бывшим хозяином? — Да. — И, сама знаешь, он своего добился. Вырвал подонку сердце, как и обещал. И его рабов освободил, не забыв разрешить забрать с собой все, что смогут унести в руках из дома покойного магистра. Данариус его проклял, Хоук, за мгновение до того, как лишиться жизненно важного органа, — Варрик как-то неопределенно хмыкает. — Это проклятье обретает великую силу в том случае, если оно наложено магом, который в следующее мгновение умирает. Понимаешь? Оно требует почти всего запаса магии, или чего там надо для заклятий, поэтому используется только человеком обреченным. — И? — сухо отзываюсь я. — Оно действует не сразу, — произнес Варрик, после некоторого молчания. — Андерс сказал, что осталось чуть больше месяца. А после… Оно убивает, и… Я не стала дослушивать окончание фразы. Последние слова непривычно лаконичного Варрика поглотила тишина. Эта ужасная, гнетущая тишина, наступающая после оглушительного грома, когда дождь прекращается только для того, чтобы через минуту хлынуть с новой силой. — Ему остался только месяц, Хоук. Он умрет. И он знает об этом. — Умрет, — повторила я зачем-то. Все это казалось ужасно глупым и нелепым. В этом не было ни показной горечи, ни сочувствия, ни ложного пафоса — Варрик произнес это очень просто, легко, совершенно ровным голосом, и от этого мне стало не по себе. — Создатель… Варрик, помявшись некоторое время для виду, стал подниматься и поспешно ретировался прочь из комнаты, пожелав мне выспаться перед завтрашним делом. Я не стала отвечать. Сидела и пялилась в какой-то прострации на стол, где лежали лишь мои подрагивающие ладони. Так значит, это правда. Выходя за дверь, он негромко меня окрикнул: — Хоук, — я видела, как его лицо стало каким-то… смущенным, что ли. — Я не знаю, зачем он рассказал тебе все это. Только ты уж никому не говори, ладно? А то я обещался держать все в тайне, а ты сама знаешь, что мне уже и подробности замалчивать стали… Он виновато улыбнулся и захлопнул за собой дверь. Я просидела за столом всю ночь, расправив по поверхности сложенный вчетверо пергамент. «Он сам это написал…» — с каким-то благоговением думала я, невесомым касанием проводя по стройным строчкам кончиками пальцев.* * *

…Это все глупо, и я верю, что ты меня не понимаешь и никогда не поймешь. Поверь, что ничто, если бы не сложившиеся обстоятельства, не вынудило бы меня просить тебя об этом. Ты знаешь, что жить мне осталось ровно месяц — тридцать один день, секунда к секунде. Я не был готов к смерти, по крайней мере, к такой. Одно дело умереть в бою, сражаясь с врагом, а не как… Так или иначе, но теперь жизнь заставляет меня принимать важные решения. Я никогда не задумывался над своим возрастом, но знаешь, я ведь, по сути, ни недели, ни одного дня не жил настоящей, полной жизнью. Помнишь, ты ругала меня, кричала, что я не наслаждаюсь свободой, за которую сам боролся? Ты была права. Стоит ли говорить, как удручает меня это открытие? Оставшееся мне время я не намерен тратить впустую. У меня есть дом, есть время, есть некоторые средства. У меня есть почти все, чтобы достойно провести выделенный мне судьбой срок. Почти. Хоук, некоторые признания так тяжело делать даже на бумаге, но я вынужден, каким бы нелепым это мне не казалось. Хоук, я бы хотел провести последний месяц с тобой. Верю, это покажется тебе оскорбительным, или подозрительным, или даже обременительным. Я молчал все эти годы, но больше это продолжаться не может. Я прошу составить мне компанию в доме, находящемся в нескольких часах пути от Минратоса на четыре недели. Со своей стороны ты можешь рассчитывать на все, чем я располагаю, я готов выполнить любое твое желание — все, что в моих силах. Всего четыре недели — и я не претендую ни на что, кроме твоего общества. Взамен я предлагаю тебе все. Откажись, если это покажется тебе неприемлемым — я тебя пойму. Во всяком случае, ты и так сделала для меня слишком много, и ничего мне не должна. Я прошу прощения за то, что занял твое время. Его у меня самого немного. Я буду ждать тебя у ворот города завтра утром. Если ты не придешь — что представляется мне наиболее вероятным — я не стану преследовать тебя или снова донимать письмами. Он действительно умирает. Он никогда не был так многословен, даже когда не умел писать, а теперь… Я должна буду провести с ним месяц. Вместе. Потому что он хочет… моей компании. Я сидела за столом, ожидая рассвета, и думала, что бы сделала я, если бы узнала, что мне остался только месяц. Я, Мариан Хоук, Защитница Киркволла… Что бы я сделала? Что? Вместо разумных мыслей и красочных картин в голову лезли лишь воспоминания о том, как Маргаритка улыбалась, стискивая мою латную перчатку в своей маленькой, узкой ладошке на палубе корабля, везущего нас в Тевинтер, и восторженно повторяла, как она рада, что мы все выбрались, что мы все живы, что мы вместе. Ни с того ни с сего, я почувствовала, как слезы градом катятся по моему лицу и каким мокрым стало плечо моей мантии, о которую я в нервном жесте вытирала соленые дорожки.* * *

Из таверны я вышла ужасно рано и до открытия лавочек бродила по промокшему, сверкающему городу, дрожа от холода. Губы онемели, пальцы посинели, но мне отчего-то стало на все плевать. Я слишком долго думала обо всем этом. Я просто больше не могла. Я увидела его издалека — хмурого, истощенного, уныло мокнущего под непрекращающимся дождем. И я вспомнила уют и тепло своего поместья в Киркволле, про улыбки друзей, которые тогда еще светились непринужденностью, про заботу матери, про мою начинающуюся новую жизнь в роли Защитницы. Вспомнила и про то, как этот невозможный, вечно мрачный бывший тевинтерский раб ушел в ночь, оставив лежать меня на постели — голую и беспомощную, не понимающую что я сделала не так. Вспомнила и про вечера уединения с Андерсом, непривычно радостным и нежным. Вспомнила, как дрожали его губы, когда я впервые впилась в них поцелуем и как дрожали его руки, когда церковь Киркволла взлетела на воздух вместе с Владычицей Эльтиной, виноватой лишь в том, что не могла встать между двух огней, и с десятком действительно невинных сирот. Вспомнила о предложениях, посыпавшихся на меня, стоило мне более-менее устроиться на новом месте. Но я никогда не стремилась к тайным знаниям, я — воин, моя стихия — это битва, а не многочисленные свитки и измазанные в чернилах пальцы. А Андерс согласился и пропал без оглядки. Вспомнила про почти счастливые лица Авелин с Донником, Изабеллы, Варрика — про чужое счастье, заставляющее всюду чувствовать себя лишней. Я шла к нему, как во сне — я знала, что навсегда запомню это выражение удивления, смешанного с величайшим облегчением, что отразилось тогда на его лице. — Пойдем отсюда, — прошептала я, тронув его за рукав и кивнув в сторону нанятой им кареты. — Здесь холодно. Он сглотнул, кивнул и молча пошел вперед.