Глава 5 (1/1)

Солнечный зайчик – неугомонное дитя двух светил – веселился в едва шевелящейся на легком ветерке сочной листве, пока не прыгнул в открытое окно роскошных покоев. Пробежался по богато украшенной растительным орнаментом оранжевой стене, отскочил от бронзового бока узорной лампы, мягко опустился на мягкое покрывало кровати, рядом с лежащим на самой ее середине, крепко спящим парнем. Любопытное пятнышко света не задержалось и там, поспешив открыть новые горизонты – расслабленно вытянутая нога в белом шелке шаровар, обнаженный гладкий живот, плечо, скула, закрытое веко, ровные брови…Замершая в трех шагах от кровати темная фигура старалась ни единым движением не выдать своего присутствия, несмотря на глубокий сон единственного, кроме нее, присутствующего в полутемной комнате человека. Высокий рост и ширина плеч выдавали в этой окутанной тенями фигуре мужчину, чей горящий взгляд ревностно следил за перемещениями подвижного лучика по вожделенному телу, откровенно завидуя отблеску утренних солнц, невесомо скользил, следуя за ярким ориентиром, лаская позолоченную светом нежную кожу щек и лба, трепещущие ресницы, серебристые искры в растрепанных светлых волосах.

Откровенно наглея, зайчик безбоязненно ползал по расслабленному сном лицу, нарушая благостное состояние спящего. Кулаки мужчины непроизвольно сжались, в горле зарождались слова гневного приказа уничтожить нахала, посмевшего нарушить ЕГО сон, хотя он прекрасно отдавал себе отчет в том, как глупо это звучит. Казнить солнечный свет? Да его и без того считают ненормальным, хотя и не смеют перечить приказам, как бы дико они ни звучали.Ну вот, к этому все шло! Заметив, как спящий поморщился, стараясь прогнать световую помеху с лица, зашевелился и провел ладонью ото лба к подбородку, как зажмурился, приготовившись открыть глаза, мужчина стремительно отступил к выходу из спальни, затерявшись в утренних сумерках, затаившихся по углам большого помещения.***Проснувшись от навязчиво сверкавшего солнечного света, Богдан первым делом, едва продрав глаза, заозирался вокруг, не в силах избавиться от острого ощущения пристального взгляда. На той грани, что отделяет сон от бодрствования, он казался по-настоящему осязаемым, мягко касавшимся его кожи буквально несколько секунд назад. Но нет, осмотр большого, роскошного, и абсолютно незнакомого помещения показал, что в комнате, кроме него, никого больше нет.Богдан перебрался к изголовью широкой кровати, подтянул ноги к груди и туго перехватил их руками, уложив подбородок на колени.И снова непонятное. Словно и не было этого года, прожитого в относительном спокойствии и безопасности. Снова неизвестность, кочевание из одной незнакомой комнаты в другую, от одних озабоченных к, возможно, еще большим извращенцам. Нынешнее пристанище, конечно, роскошнее всех, но это и испугало больше всего. Что же такого потребуется от него ужасного за проживание в подобных апартаментах? Как назло, ничего путного в голову не приходило, мозг откровенно тупил, не способный выдать ни одного внятного варианта.Посидев еще некоторое время на кровати и попялившись в потолок без всякого результата, парень осторожно соскользнул на пол и прошелся по периметру с дозором.

Спальня здоровая, примерно как гостиная в доме его родителей, а ведь именно там они устраивали большие приемы с танцами. Все помещение разделялось на секторы при помощи тонких резных колонн, поддерживающих высокий куполообразный потолок, по обыкновению бирюзовый, расписанный золотыми звездами, а так же резных двустворчатых ширм. В таких уютных закутках можно было обнаружить либо мягкий диванчик типа оттоманки, то есть без спинки и подлокотников, зато с разноцветными подушками, либо изящную чашу с весело журчащим фонтанчиком, либо низкий столик с кальяном и пуфами вокруг. Огромные окна с многослойными занавесками выходили в небольшой, буйно цветущий садик, окруженный высокими белыми стенами. Ну, по крайней мере, он, скорее всего, еще в столице.Из комнаты вели три двери. Одна выходила в помещение без окон, темное и таинственное. Открыв дверь, Богдан зашел было, но резко отшатнулся, перепуганный дальше некуда неожиданным движением навстречу. Кажется, кто-то метнулся прямо на него, и Богдан, ожидавший чего угодно – толчка, удара, объятий – прищурился и замер, приготовившись среагировать на любое действие. Но ничего не произошло.Тогда он открыл глаза пошире и, очертя голову, ринулся в темное помещение, внезапно озарившееся светом. И споткнулся на ровном месте, увидев огромное зеркало прямо напротив двери, от пола до потолка, в глубинах которого замерла худощавая светловолосая фигурка, замершая на полушаге и испуганно вытаращившая и без того огромные голубые глазищи.Богдан задохнулся одновременно от стыда и возмущения. Попятился назад, словно желая скрыться от отражающей поверхности, безжалостно демонстрировавшей глубину его падения, пока не уперся спиной в стену. Не убежать от этого, не спрятаться, не изменить того, что уже случилось… Неужели кто-то лицезрел его в таком виде? Боже, стыд-то какой! Он ведь толком и не разглядел непотребный костюмчик. Волосы зашевелились у Богдана на голове от ужаса, что он предстал перед кем-то в столь бесстыдном виде: белая жилетка не прикрывает и ребра, так, одно название, а не одежка; шаровары… ооооо, мать вашу!... это же настоящее блядство, на блядстве сидит и им же погоняет! Прозрачная ткань не только ничего не прикрывала, она выпячивала, а ведь он еще и без трусов! От внезапной мерзостной мысли затошнило: его ведь кто-то переодевал! А если тот озабоченный амбал? Он видел его голым! Он… он трогал его за всякое!Богдану действительно стало очень гадко. Крепко закусив костяшки кулака, он сполз по стене, тело неистово колотили конвульсии, горло душили рыдания, но спазмы не давали им прорваться наружу, поэтому он задыхался, делая лишь мелкие, прерывистые вдохи. Но тут затошнило по-настоящему, и, чтобы не загадить пол, парень нашел в себе силы подорваться и выскочить из комнаты в поисках чего-нибудь подходящего…Первая попавшаяся дверь оказалась заперта, Богдан бесполезно подергал позолоченную ручку и побежал к третьей, последней. К счастью, она оказалась открыта и скрывала за собой самое нужное сейчас – унитаз.

Приступы рвоты прекратились только лишь когда живот уже невыносимо ныл от непрестанных сокращений, а горло горело, обожженное желчью. Даже не прополоскав рот, парень бессильно упал на выложенный мелкой плиточкой пол. Но успокоиться не мог. Богатое воображение живо рисовало картинки одна гадостнее другой, кожа ощущала шарящие по телу огромные грубые ладони, нос улавливал противный кислый запах тяжелого дыхания. Хотелось не просто вымыться – кожу с себя содрать, чтобы не чувствовать больше неприятных прикосновений. И прекрасно понимая, что все это происходит только в голове, что наверняка ничего не помнит, да и не факт, что переодевал действительно тот амбал, Богдан ничего не мог поделать со вновь и вновь подступающими рвотными спазмами.Кое-как сумев подползти к стене и более-менее усесться на плиточном полу, он огляделся вокруг все еще мутным взглядом. Ванная была под стать спальне – большая и роскошная. Здесь даже не ванна, а бассейн, утопленный в пол, окантованный невысоким бортиком. Его стены тоже выложены мелкой плиточкой, образующей узор, гармонирующий со стенами. Местная сантехника весьма походила на привычные ему краны и вентили, даже унитазы поражали общностью конструкции. Хотя, предназначалось-то это для обычных людей, с общим строением тела и потребностями.Поэтому с раковиной проблем не возникло, Богдан смог умыться и прополоскать рот. Потом, спохватившись, ведь в ванной тоже висело огромное зеркало, начал лихорадочно сдергивать с себя блядскую одежонку. Тонкая ткань легко рвалась под скрюченными истерикой пальцами, и вскоре вокруг валялись только обрывки, а сам Богдан шагнул в душевое отделение и с наслаждением подставил спину под теплый водопад. Торопливо намыливался, не раз и не два смывая с себя пышные хлопья душистой пены, пока не начало покалывать отмытую до скрипа кожу, а сам он перестал так явственно чувствовать на себе тошнотворные прикосновения.Полотенца, как и халат, обнаружились на вешалке у двери. Туго затянув пояс, Богдан шагнул за порог, с удивлением заметив, как за спиной самостоятельно гаснет свет. Удивленно приподняв брови, снова ступил на плитку. Свет загорелся. Откуда он шел, Богдан так и не обнаружил.Выйдя в спальню, он снова подергал ручку загадочно закрытой двери, но та продолжала хранить свои тайны. Тогда вернулся в темную комнату, спеша узнать, что же, кроме зеркала, можно там обнаружить. Ступив на пол, уже наученный, подождал, пока загорится свет, огляделся. И приготовился к тому, что ящики загромоздивших немалое пространство шкафов и комодов окажутся пусты, однако не тут-то было. Конечно, Богдан не стал за этот год приверженцем и ценителем местной моды, поскольку жизнь в небольшом городке в небогатой семье и без собственных доходов как-то не способствовала ежедневному шопингу: есть, чем срам прикрыть, да и ладно. Здесь было до хрена всего и даже больше.У себя дома Богдан всегда одевался дорого, хоть и просто, поэтому отличить хорошую ткань от бумажной мог. Судя по предыдущему опыту, на этот гардероб было потрачено целое состояние. Причем что бы он ни примерил – вещь подходила идеально, словно не просто купленная по размеру, а именно для него сшитая.Решив не заморачиваться вопросами этики, Богдан, не долго думая, надел белые трусы, очень похожие на боксеры, широкие синие брюки и длинную синюю же рубаху без воротника с серебряной оторочкой. Для ног отыскал самые простые шлепки, похожие на сланцы – с перемычкой между пальцами – очень популярные в этой стране и у мужчин и у женщин.На небольшом трюмо обнаружил расческу и привел в порядок отросшие уже ниже плеч волосы. Покопался в ящиках. Здесь обнаружилась хренова туча всяких безделушек, но черт бы его побрал, если материалом для них не служили только драгоценные металлы и камни. Богдан безразлично порылся в этом «богачестве», вытягивая то изящную цепочку, то широкий браслет, а то и вообще не пойми чего, все в висюльках и камешках. Потом бросил и решительно закрыл ящик. Фигня все это.А когда вышел в спальню, замер от неожиданности. На том самом столике в одной из уютных ниш, занятом ранее кальяном, был накрыт обильный завтрак. Это значит, пока он там купался-переодевался, кто-то проник в комнату явно через ту закрытую дверь, и, не иначе, подглядывал за ним. Тело вновь передернуло дрожью омерзения. Да что это с ним? Ведь раньше он совершенно спокойно переодевался перед парнями в школьной раздевалке или в бассейне. А теперь в каждом видит извращенца или насильника. Но стоило только подумать об этом, сразу возникало стойкое ощущение чужих рук на коже, бесстыдно лапающих не способное сопротивляться бессознательное тело.Всеми силами пытаясь отрешиться от неприятных воспоминаний, Богдан не без внутреннего трепета уселся за столик прямо на пол. После недавнего укола питаться чем-то в незнакомом доме было страхово. Но настойчиво бурчащий живот перевесил осторожность. Богдан осторожно откусил от тонкой лепешки, очень похожей на блин, пропитанной медом. Вкусно. Откусил еще. Запил соком из плода с непроизносимым названием. Дорогое, кстати, удовольствие, и угощался им Богдан всего лишь раз, однако очень хорошо запомнил свежий, слегка горьковатый вкус, так похожий на привычный, родной грейпфрут.Стоило ему осоловело откинуться на подушку, послышался звук открывшейся двери, а рядом с нишей возник некто в белой рубахе до колен и узких белых же штанах. Богдан едва не подпрыгнул на месте, но сытый желудок потянул вниз.- Надеюсь, завтрак вам понравился, господин? – смиренно вопросил служитель с таким приторно-благостным видом, что захотелось немедленно смазать ему по морде.- Дааа… да, понравился, спасибо! – Богдан заставил себя приветливо кивнуть, после чего решил ковать железо, не отходя от кассы. – А теперь мне хотелось бы пойти домой. Одежду верну после.- Но… господин! – всю благость на лице чувака смело крайнее удивление. – Вы уже дома!***С таким дурдомом Богдан еще не сталкивался. Все его попытки как-то объяснить, чего-то добиться, куда-то свинтить, разбивались о каменное непонимание со стороны уже известного ему кренделя по наименованию Амат, и двух таких же дебилов Зифа и Руза, выглядевших близнецами-братьями из-за одинаковой одежды и обоюдно смуглой кожи. И если бы он не знал точно, что они нагло прикидываются, впору было только посмеяться. Но через два дня безуспешных попыток Богдану стало совсем не смешно.Эти придурки вели себя так, словно он живет тут всю жизнь, а они знают его как минимум с рождения, если не присутствовали при зачатии. Терпеливо сносили шипящий яростью голос, спокойно убирали осколки посуды и мелких безделушек, разбитые в одиноких бешеных истериках, чуть ли не силком кормили вкуснейшими блюдами. И ни слова о том, где он, в каком он статусе и кто устроил все это безобразие.Так хреново Богдану еще не было. Повторять изо дня в день уже набившие оскомину вопросы, сохранять высокомерное выражение на уставшем притворяться лице, требовать встречи с хозяином дома, получая все более туманные обещания. Тяжелее всего давалась, конечно, неизвестность. Это шаткое состояние неуверенности в завтрашнем дне, тоска уже по второму потерянному дому. Казалось, что теперь всю жизнь он будет кочевать неизвестно где, срываясь с места, едва успев привязаться к окружающим. А на фоне почти постоянного одиночества терзания приобрели довольно причудливые формы.

В отсутствии телевизора и интернета, хотя нечто подобное здесь все же было, он начал вести что-то типа дневника, да вот незадача – письменными принадлежностями его тоже как бы не снабдили. Единственное, что оставалось – делать заметки в собственной голове. Более того, в своих ежедневных рассуждениях он обращался к Стасу, лучшему другу и самому близкому человеку после родителей. Однако в жизни каждого подростка есть много того, что не расскажешь маме и папе, и такой вот друг оказывается как нельзя кстати. Тем более, воображаемым Стасика назвать нельзя уж точно, просто сейчас он абсолютно недоступен. Но это ведь не повод для того, чтобы совсем не общаться, правда?Конечно, Богдан прекрасно отдавал себе отчет в том, что все эти беседы с не присутствующим другом не очень нормальны. Тем более, он совсем не уверен, что когда-нибудь сможет поговорить с ним по-настоящему. Но даже возможное безумие не казалось ему препятствием для того, чтобы хотя бы таким образом успокоить расшатанные нервы, хоть так, в голове, пообщаться с близким человеком. И он все чаще и чаще уходил глубоко в себя, туда, где ненадолго мог быть счастлив и не один.Но было еще кое-что. Богдана не покидало ощущение чьего-то незримого присутствия. Не раз он просыпался среди ночи, охваченный тревогой, только от того, что чувствовал на себе чей-то тяжелый взгляд. Словно некто с очень сильной энергетикой, чувствующейся даже через стены, постоянно присутствовал где-то рядом, затаившись, словно ждал подходящего момента.Богдан даже спал теперь полностью одетый, несмотря на удушающую жару. Хотя в его спальне, окна которой утопали в густой зелени сада, было все же прохладнее, чем на улице. Да и в саду можно было найти укромное местечко. В своих первоначальных изысканиях Богдан пропустил дверь наружу, которая оказалась стеклянной и была занавешена шторами, как одно из окон. И теперь вечерами он тихо валялся на плетеном шезлонге в тени возле небольшого озерца, ловя горячей кожей свежие дуновения насыщенного цветочными запахами ветерка.***Его сторожа сошли с ума. Только так Богдан мог объяснить нелепое желание, с которым они пристали к нему сегодня с самого утра. Сначала он не поверил, думал прикалываются. Но шайка продолжала таскаться за ним со своими скляночками, с завидным упорством настаивая на своем.Через некоторое время Богдан уже серьезно отбивался от наглых приставаний, даже в сад убегал, где попытался взобраться на стену, однако ничего у него не вышло. А потом они будто с цепи сорвались и открыли охоту, словно на загнанное в ловушку животное, уже обреченное и прекрасно об этом знающее. И верно, долго против троих он не выстоял. Не прошло и нескольких минут, как Богдан был отловлен и скручен, осторожно, но без надежды на освобождение, пока эти маньяки не получат свое.Притащили его в ванную. Уложили отчаянно брыкающееся тело на широкий бортик бассейна, и пока двое крепко прижимали руки и ноги, третий настойчиво схватился за штаны. Богдан вырывался, словно девственница, проданнаяв бордель. Мозг захлебывался ужасом, передавая дополнительные импульсы в конечности, и хотя он прекрасно знал, что сейчас насиловать его никто не будет, именно «сейчас» было ключевым словом. А разве могут возникнуть сомнения, если эти идиоты намылились депилировать ему пах. Но они совершенно серьезно, вплотную, скажем так, занялись делом.Богдан чувствовал, как съехали до колен штаны. Бедрами и ягодицами ощутил прохладу каменных плиток. А потом… его затрясло. Чужие наглые пальцы коснулись члена, приподнимая его и заодно мошонку, а нежной кожи промежности коснулось что-то теплое и влажное. Задыхаясь от омерзения, Богдан приподнял голову и уставился себе на пах расширившимися от страха зрачками, не в силах избавиться от болезненного желания хотя бы взглядом контролировать творимый с ним произвол. Ловкие руки тщательно обрабатывали каждый сантиметр какой-то карамельного цвета вязкой субстанцией: промежность, мошонку, бедра и лобок, не пропуская ни одного волоска и без того небогатого волосяного покрова. Это семейное у них, у Богдана и ноги не волосатые, только немного в паху и подмышками. Но даже такие небогатые заросли оказались для кого-то неприемлемой деталью.Осторожные движения плоской палочки и мимолетные прикосновения мягких подушечек пальцев можно было даже назвать ласкающими, но ничего, кроме отвращения, Богдан не чувствовал. Скованное напряжением тело и не думало расслабляться. Единственное, чего он сейчас хотел – лишь бы поскорее закончилась экзекуция и его отпустили, потому что каждое прикосновение напоминало о том, как он, захлебываясь, блевал в первый день своего заточения.Разобравшись с пахом, слуги занялись и подмышками. Быстро, чтобы он не успел опомниться, задрали руки над головой, содрали рубашку. Теперь и лопатками он ощущал прикосновение к прохладной плитке. То же обволакивающее тепло на нежной коже. На какую-то реакцию, кроме судорожных вдохов и напряжения в руках парень был уже не способен. Видимо, средство оказалось термоядерным, потому что, не успев намазать, его очень быстро и аккуратно сняли, уже вместе с волосами. Потом на кожу нанесли что-то вроде лосьона. Осторожно отпустили, отошли на несколько шагов и почтительно замерли. Богдан тут же сел и подтянул ноги к груди в максимально закрытой позе.- Зачем? – прошептал он, из последних сил сдерживая унизительные рыдания. – Зачем это? Кому это мешало?Все трое склонились в раболепном поклоне.- Наложник пресветлого шахиншаха Исмаила, да не пресечется род его во веки веков, обязан выглядеть достойно, чтобы видом своим услаждать взор господина.- Чего?! – взвился Богдан. – Какой наложник? Что за бред, мать вашу? Где вы тут видите наложника?!- Он перед нами, господин. Обитатель этих покоев, сияющая жемчужина шахского гарема. Вы.***Стас, ты сроду не догадаешься, куда я попал. Это место… блииииин! Я же рассказывал тебе уже, как тут все устроено. Так вот, оказывается, это гарем. Самый натуральный, не ржи ты, придурок! А хозяин, ты не поверишь, местный хрен с горы. В смысле, правитель, они его тут шахиншахом называют. И что с этим делать, ума не приложу! Я его еще не видел даже, хотя вторую неделю тут сижу. Что за крендель, молодой, старый? Хотя, один хрен, ни под кого ложиться я по любому не собираюсь, это даже не обсуждается. Все усилия приложу, драться буду, зубами рвать, а ноги не раздвину. Они еще узнают, где раки ночуют, и вплотную познакомятся с кузькиной матерью, это я могу гарантировать. Это ж надо догадаться, в живого человека хуем тыкать! Ээээ… прости, это я не про тебя. Я же знаю, что у вас с Ринаткой любовь. А тут? Кака така любовь, когда насильно в койку тянут! Нет, не дождутся! Надо просто осмотреться, перетереть с этим шахом ихним. Может, нормальный он мужик, а это все слуги его намутили? Только не идет он чего-то, все нервы мне уже исковырял. Ладно, Стасон, рад был поболтать. Надеюсь, у вас все хорошо…***Если честно, он уже устал. Бояться устал, от неизвестности устал, строить из себя перед этими болванами невозмутимость просто заебался. Ага, с лысыми яйцами и такой, блин, гордый. Причем, они об этом знают, в смысле, о яйцах. И знают, что он знает, что они знают. А внутри все переворачивается от непреходящего ужаса, а все та же гордость не позволяет никому этого показать.Спустя несколько таких же тягучих, нескончаемых, наполненных тревожной неизвестностью дней, он уже не мог даже сидеть спокойно. Что-то требовало непрерывного движения, словно от этого зависела его жизнь. Постоянные перемещения, беготня из комнаты в комнату, круговые пробежки по садику неимоверно изматывали физически, однако прекратить эту истерию он не мог.Что предпринять? Как избежать уготованной участи? Почему именно он?!

Богдан встрепенулся, ухватившись за мимолетный отголосок мысли. Вот именно, почему он? Что там бормотал Амат, жемчужина гарема? С чего такая честь? Он совсем обычный… там, откуда появился. А здесь все совсем не так. Он всегда выделялся внешностью на фоне общей смуглости: светлой кожей, голубыми глазами, небывалым цветом волос… Волосы! Вот его проклятье! Вот корень зла!Если бы не эти мягкие сребристые пряди, все было бы иначе! Никто бы не велся так, оставили бы в покое! Но все это легко исправить!Осененный идеей, Богдан огляделся вокруг, затем ринулся в гардеробную. Один ящик, другой, вытащить и вытряхнуть на пол. Разбросать ненужные безделушки в поисках того, что необходимо… Вот! Маленькие ножнички с острыми концами, маникюрные, но только такие и есть.Забившись в угол, парень безжалостно кромсал длинные пряди, глотая непрошенные слезы. Нет, не волос ему было жалко. Просто вся эта дебильная ситуация… Ну какого, какого вообще им всем от него нужно?! Что за гребаный мир такой, что нормальному парню приходится изо всех сил спасать собственный зад, и это не метафора!Пошарив по ставшей внезапно легкой голове, Богдан убедился в том, что длинных прядей больше не осталось. Подполз к зеркалу. Неровно обчекрыженные волосы торчали пьяным ежиком, однако и этого ему показалось мало. Захотелось чего-то более радикального, сотворить с собой такое, чтобы ни у кого больше не возникало желания насильно затащить его в постель.Ворвавшись в спальню, Богдан лихорадочно забегал по все закуткам, пока не наткнулся на изящную вазу тонкого стекла. Воровато оглядываясь, схватил вещицу за узкое горлышко и хотел уже грохнуть об угол столика, но вовремя остановился. На шум сбегутся его личные дебилы, а этого хотелось бы избежать. Поэтому он понесся в ванную.

Плотно прикрыл за собой дверь, а немного подумав, закоротил ручку длинной щеткой для массажа спины. После чего завернул вазу в полотенце и с замаха грохнул об пол. Осколки получились на подбор. Выбрав самый широкий и острый, Богдан подошел к зеркалу и замер, уставившись на свое бледное отражение.Чем дольше он вглядывался в свои глаза, тем сильнее казалось, что оттуда, из глубины зазеркалья, за ним наблюдает кто-то внимательный и терпеливый. Он словно ощущал на себе горящий темный взгляд, ощупывающий, лапающий, тягучий… Дыхание испуганно участилось. Вспотевшие пальцы судорожно, до боли стиснули осколок. Словно вспомнив, он удивленно посмотрел на него, и, подгоняемый внезапно охватившей паранойей, забился в душевую секцию, плотно втиснулся спиной в холодную стенку.Первое движение острого скола надо лбом. Он давил очень сильно, словно стремился не сбрить волосы, а снять скальп, чтобы навсегда избавиться от собственного проклятия. Острая боль обожгла раскаленным железом. Что-то теплое потекло по лбу, капнуло на веко и упало на рубаху. Невольно опустив глаза, он увидел ярко-красное пятнышко на белом полотне. Еще одно обжигающее движение, заставившее задохнуться от боли. Стискивая зубы, глотая хлынувшие потоком слезы, смешанные с кровью, он резал и резал, с трудом удерживая стекляшку скользкими от крови пальцами. С мрачным торжеством ощущая, как вместе с остатками волос измученный организм постепенно избавляется и от скручивающей душу тревоги и неизвестности, постепенно погружаясь в багровую пучину физической боли.Сквозь обжигающие алым вспышки он словно через какой-то вязкий слой слышал крики и удары в дверь, отдававшиеся вибрацией в стену за спиной. Довольно скоро щетка не выдержала и с треском сломалась, дверь резко распахнулась настежь, в ванную влетело несколько размытых фигур, голосящих что-то неразборчивое, а впереди всех одна, массивная и странно знакомая. Угасающее от боли сознание зафиксировало осторожное прикосновение и болезненный стон, не его, а человека, воспринимавшего его страдания, как свои собственные. Но не успел даже удивиться такому сопереживанию, как утонул в темном водовороте небытия.