Часть 22 (1/1)

— Да успокойся ты, егоза, — шипит Арсений.Вечером он заехал к Руслану, чтобы впервые после ранения провести очень важную и неизбежную операцию, но уже успел десять раз перенервничать, пока они подготавливались, и даже сейчас Руслан ему ни черта не помогает.— Я слежу, чтоб повязка не намокла, — ворчит тот.— Не вертись, а то шампунь в глаза попадёт. Или он у тебя без слёзок?— Ага. Без слёзок не взглянешь.

Арсений бормочет ?яс-сно?, мысленно надеясь, что его каламбуры звучат не настолько тупо; намыливает Руслану голову, мягко массируя кожу кончиками пальцев, и тот наконец перестаёт елозить: расслабляется и млеет с таким блаженным выражением лица, что Арсений не может удержаться: мажет ему пальцем по кончику носа, оставляя там пенную блямбу, как кремовую завитушку на тортике.— Русалочка. В пене морской.Руслан заёбанно-снисходительно поджимает губы — окей, издевайся надо мной, пока я добрый и подстреленный.— Как там у вас, у молодёжи, говорится? Ми-ми-ми?Арсений умилённо смотрит на него, бородатого, мокрого, сидящего трогательно-послушно в пенных хлопьях, и думает: действительно ми-ми-ми.— Ощущение, как будто мне пять и меня мать перед сном купает, — делится Руслан, пытаясь сдуть с носа остатки почти полопавшейся пены.— Ого, было время, когда тебя мать купала? Я думал, ты как родился, сразу Руслан Викторович и сразу всё сам: и купаться, и еду готовить, и документы для детского сада собирать.— Я как родился, сам только какал и орал.Арсений хихикает.— Ну слава богу, ты всё-таки человек. Закрой глаза. И наклонись вперёд, пожалуйста.— ?Не бей, не бей!?, — придуривается Руслан. — ?Лучше обоссы?!Они смеются; Руслан, кряхтя, наклоняет голову, чтобы случайно не намочить плечо, и Арсений, проверив температуру воды, аккуратно смывает с него шампунь; затем берёт его любимое дорогущее мыло для тела и, намылив ладони, скользко-приятно оглаживает покрытую крошечными родинками шею и грудь.— Чувствую себя очень капец каким беспомощным, — продолжает Руслан; к чему ведёт только — непонятно.— И тебя это смущает?— Да как-то, — он прислушивается к своим ощущениям, — вроде нет. Ну, условно, там, меня это сильно бы смутило, будь мне лет тридцать, ну, прям си-ильно. А щас так даже и ничё. Рановато вхожу во вкус, не?Говорит и сидит довольный до жути; Арсений не может не разулыбаться.— Стоило дожить до сорока, — отвечает он, — чтобы наконец позволить другим людям заботиться о тебе хоть немного. Не так уж это и страшно, правда?— Хуявда. Жаль, что мне раньше никто не сказал, что это прикольно.— Хорошо, что у тебя есть я.— Да ты вообще, — Руслан вдруг перехватывает его руку и легонько тянет на себя, — мой охуительный джекпот.— Я не Джек, я Арсений, — фыркает тот, наклонившись к его губам.Они целуются; Руслан неожиданно горячо прижимается к нему влажным от воды ртом; борода тоже влажная и мягкая, Арсений усмехается в поцелуй — щекотно. Всё это выглядит многообещающе с первых же секунд — явно не похоже на мимолётную нежность в подкрепление душевного разговора. Арсений подхватывает сразу, заскальзывает языком Руслану в рот, продолжая гладить ладонью его охуенную широкую грудь и цепляя пальцами соски: водит подушечками по кругу, сжимает то легонько, то приятно-сильно, царапает по самому чувствительному месту сверху и улыбается, когда слышит, как у Руслана сбивается дыхание, — от его отзывчивости всегда крыша едет моментально, а в паху сладко ноет.— Наигрался? — с хриплым смешком поторапливает его Руслан.— Чего такой нетерпеливый? Своя рука — хорошо, а чужая — лучше? — мурлычет Арсений.А затем медленно проводит по мокрому животу, пока ладонь не ныряет под воду и не ложится Руслану между ног.— Ох бля, детка...Арсений обхватывает его член сразу крепко, ведёт вверх-вниз несколько раз и наблюдает за Русланом с самодовольной, лукавой улыбкой. Тот резко выдыхает и сам скользит рукой ему снизу под домашние шорты, сладко мнёт внутреннюю сторону бедра; у Арсения даже нет желания возмущаться, что теперь вся одежда мокрая.— Погоди...Он привстаёт с табуретки и тащит с полки смазку, но замечает, что бутылёк слишком лёгкий — та почти закончилась.— Мы что, так много трахаемся в ванной? — щурится Арсений. — Или у тебя тут вечно какие-то вечеринки на одного, а меня не зовёшь?— Ну, ты меня знаешь. Если б можно было жениться на дрочке, я б женился. Ну, я имею в виду, у нас с ней было б ?и умерли они в один день?. Буквально. С хуем в руке.Арсений, успевший выдавить на ладонь остатки смазки, смеётся.— Всё, помолчи.Он снова трогает Руслана внизу и широко проводит зубами по его влажной шее. Руслан запрокидывает голову, подставляясь, и мычит, закусив губу, когда Арсений трёт пальцем щёлку; дразнить его так — охуенно, а чувствовать, как он от этого вздрагивает, — охуенно вдвойне.Они целуются смазанно, Арсений начинает двигать рукой быстрее, размашисто водит по всей длине так, что кулак с мокрыми шлепками бьётся о воду, и Руслан уже не сдерживается — дышит полустонами, разомлевший, открытый, такой расслабленный, что Арсению вдруг нестерпимо хочется сделать с ним кое-что ещё, и эта мысль приходит ему в голову так естественно и правильно, что он даже не раздумывает: гладит Руслана везде, ласкает яички, заставляя его задохнуться очередным стоном, а потом внезапно скользит ниже — дальше. Руслан дёргается и распахивает глаза.— Куда?!— Чш-ш... — шепчет ему в губы Арсений. — Никуда, где ты бы не разрешил.Он осторожно массирует по кругу чувствительное место, не доходя до ануса, и Руслан напрягается ещё больше, вытягивается весь и дрожит — но теперь уже явно не от дискомфорта. Ему приятно.Арсений смотрит на его лицо, следит, как плывёт его взгляд и в рваном вздохе приоткрываются губы.— Тебе хорошо? — спрашивает, а сам надавливает ещё сильнее, чтобы сделать лучше.Вместо ответа Руслан выдыхает в голос и зажмуривается — ему не просто хорошо, ему охуительно.— Бля, детка... Это чё за хуйня, блядь... Арс...— Ещё?— Да... Да...Руслан сам обхватывает свой член, дрочит, подстраиваясь под ритм; Арсений ласкает его быстрее и не перестаёт завороженно смотреть — таким он Руслана ещё не видел.— Бля, Арс, чё за хуйня, я щас кончу...Арсений улыбается, тянется к его уху, чтобы сладко укусить за горящую мочку, — у него даже уши покраснели; трогает пальцем внизу чуть дальше, почти касаясь там, и шепчет:— Хочешь, вставлю его?Он надавливает самым кончиком, и Руслан не успевает ответить — быстро двигает рукой ещё несколько раз, а затем замирает и тут же вздрагивает с измученным стоном, кончая.— Блядь!.. Ох, сука...Руслан утыкается ему в шею, пока его продолжает прошибать дрожью, и Арсений ощущает её физически, кайфует с закрытыми глазами — это его любимые секунды. Он успокаивающе гладит его внизу напоследок, несколько раз проводит ладонью по члену, и Руслан скулит уже совсем умоляюще — прекрати меня мучить, стихийное бедствие.— Фух, блядь... — Он с обессиленным вздохом сползает ниже и падает лбом ему на коленку. — Ни фига се ты диверсант, ё-моё. И чё это было?— Непрямой массаж простаты. Понравилось?— Да? — полувопросительно отвечает Руслан, будто в ахуе от самого себя. — Фух, пиздец... Что за день ебанутых открытий.Арсений усмехается и ласково-устало целует его в колючую макушку. Тот поднимает голову и смотрит на его стояк, который сильно заметно под шортами.— А ты чё скромничаешь?— Обойдусь.— Бережёшь силы для татухожопого?— Ой, блин, — Арсений закатывает глаза, — если ты думаешь, что мы там ебёмся вместо завтрака, обеда и ужина, ты, к сожалению, жестоко ошибаешься.— А чё так? У него не стоит?— У него стоит. А у меня лежит. Здесь. Ты. Как-то не до трёхразовой ебли сейчас, детка.Руслан уже не смеётся — смотрит на него серьёзно, жуёт губы, нахмурившись.— Слушай, ты ж в курсе, что тебе не обязательно, ну, торчать тут столько времени со мной?— Чепуху не говори. Посмотрел бы я, как ты бы сам себе голову мыл одной рукой.— Чё сразу сам, — кокетничает Руслан. — Буберишвили бы позвал.Арсений смотрит на него убийственным взглядом, и Руслан наблюдает за его реакцией, радостно хохотнув, будто напакостивший школьник, — того и добивался.— Серьёзно, Арс, возьми тайм-аут завтра, а? Я вон, вишь, чист и свеж, еда есть, ?Нетфликс? оплачен, порно в ?Контакте? будет новенькое с утра. Не пропаду.

— Ты смотришь порно в ?Контакте?, так что твоё ?не пропаду? вообще не внушает доверия, — ворчит Арсений, но под настойчивым взглядом Руслана сдаётся. — Ладно.Он замолкает, снова принимается мылить руки, чтобы продолжить купать Руслана, а потом внезапно выдаёт:— И всё-таки мне не очень ясна природа ваших отношений.— Ты про порно? У нас замечательные отношения.— Не придуривайся, пожалуйста, я серьёзно.Руслан закатывает глаза.— Слушай, ну, вот именно что ?природа?. А в природе, как говорится, чё естественно — то не безобразно. Хотя, блин, канеш, уродство бывает то ещё. Ну, взять хотя бы, не знаю, ботинки с длинным носом. Они же, ну, я имею в виду, выглядят, как приплюснутая писька носорога. Уродство, не?— Неописуемое. К слову об Андрее. Как вы познакомились, расскажешь? Он наплёл мне какой-то вздор про то, что ты спас из пожара его дочку.Руслан ржёт.— Ой, дура-ак. Да мы служили вместе, были в одной роте.— Не в ?роте?, а во ?рту?, — поправляет Арсений и на скептический взгляд Руслана хлопает ресницами: — Чё? Анекдот такой есть.

— Яс-сно, — передразнивает Руслан. — Ему только-только восемнадцать исполнилось, он экзамены в свой медицинский провалил, и его в армейку забрали. А он же такой, сам знаешь, из тех, кому, ну, я имею в виду, вообще не стоит находиться в армии, вообще. Он там самым младшим оказался, а это очко полное, ну, сразу приговор, плюс выглядел ещё, — Руслан качает головой, пялясь в пустоту, — просто как, не знаю, комок обречённости, аж смотреть больно, пр-росто.Арсений хихикает с ?комка обречённости?.— В общем, старшие его капец как поддевали первое время, а я-то сам тогда сильно старше был, поздно служить пошёл, хотя чё-т держался в стороне от всех этих дедовщинских увеселений, ну, я ж не тупарь. Но один раз они так страшно на него напали, ну, прям кошмарно, что, короче, пришлось заступиться. И с тех пор как-то...— Он стал твоим Санчо Пансой? Или нет, нет! Вы были как Пинки и Брейн!Руслан фыркает ?иди ты? и брызгает в Арсения водой, так что тот вжимает голову в плечи и смеётся.— Так, окей, и за то, что ты когда-то там отбил от него хулиганов, он теперь пашет на тебя как телохранитель под прикрытием?— Не, ты чё. Не за это. Я спас из пожара его дочку.— Я больше на это не куплюсь.— Ладно, всё-всё. Короче, после армейки мы особо не виделись, он в итоге отучился в своём врачевальном и устроился хирургом в частную клинику на Савке. Я о нём вспомнил, когда меня покоцали в пятнадцатом году, а он тогда только-только, короче, начал практиковать. Хуёвая авантюра, канеш, ну, условно, переться к желторотому медику...— Что за предвзятое отношение к молодым специалистам? — недовольно вставляет Арсений.— ...но других вариантов не было, да и пришивать мне надо было не член, ну, я имею в виду, чтоб волноваться за аккуратность, блядь, швов. В общем, он по старой памяти меня починил. Ну-ка, где там...Руслан пытается повернуться, чтобы отыскать у себя на бочине белую полоску шрама.— Так это его рук дело? — спрашивает Арсений, осторожно проведя по коже пальцем.— Да. Но и это ещё не конец истории.— Всё-таки был пожар?— Да бля-ядь...Они ржут.— Мы вроде как время от времени виделись, когда я, как тупарь, подставлялся то там, то сям. А где-то через пару лет плюс-минус он набедокурил на работе. Серьёзно так, ну, прям серьёзно, в такую сраку загремел, что его из этой клиники турнули с концами. Ну и...— И ты тут как тут.— Не. И ты тут как тут. Со мной случился. Ну, и я ему работу предложил. Протянул, так сказать, руку помощи. Не в том смысле.Арсений прикрывает глаза ладонью, даже не обращая внимание, что она мокрая, и тяжело вздыхает — всё ещё бесится, что Руслан ему наврал с три короба, когда они договаривались давным-давно, что никто ни за кем не будет следить.— Лучшей кандидатуры не нашлось?— Да чё-т, честно говоря, лучше и не придумаешь. Ну, я имею в виду, стрелять он умеет. К тому ж врач. К тому ж мы с ним столько пережили вместе, что, ну... Я вроде как ему доверяю. Самое, блин, ценное доверяю, что у меня есть.Они смотрят друг на друга, Арсений — чуть насупившись, но в итоге улыбается, разумеется; самое ценное — это, кажется, про него.— Понятно. Ладно, ты вылезать будешь? У тебя уже кожа на пальцах скукожилась.— Это демо-версия старости.— Это уже какая-то нездоровая фиксация на возрасте.— Ну, должно же у меня быть какое-то хобби, — говорит Руслан и всё-таки поднимается, похрустев в процессе всеми конечностями.Арсений шепчет ?дурачьё? и вытаскивает затычку из ванны; после — смывает с Руслана мыльную пену, обнимает его полотенцем, бережно вытирает голову и укутывает плечи осторожно, чтобы не задеть раненое.— Чё с твоим лицом щас? — недоверчиво бубнит Руслан, глядя на его умилённо-довольную лыбу.— Просто ты такой уютный кулёк.Руслан стоит перед ним близко-близко, мокрый, свежий и румяный, и Арсения затапливает щемящей нежностью; он не выдерживает и тянется к нему, ласково трётся носом об его вкусно пахнущую щёку, а потом по какой-то бессознательной кошачьей потребности лезет кончиком носа ему в нос. Прямо в самую ноздрю. Зачем — не спрашивает себя.— Фу, ты чё делаешь?.. — Руслан замирает, растерявшись от такого нападения. — Гадость какая.— Там так уютно и тепло.— Да я уже, блин, понял, что тебе хочется в меня чё-то присунуть.— Когда займёмся? — интересуется Арсений, не отставая от его носа.— Не дави на меня, — бухтит Руслан, пытаясь увернуться. — Нет, серьёзно, хорош давить своим носом мне в ноздрю, Арс, блин, ну чё это такое вообще?Арсений отлепляется от него наконец, но тут же кусает за подбородок, а потом ластится щекой к бородатой щеке, как кошка.— Это я тебя так долбануто люблю.*На вечере кинематографа Эд всё-таки врубает детям ?Дэдпула?, но смотреть его они садятся без Арсения — тот предупредил, что задержится, и причину озвучил только Эду — после работы поехал к Руслану, чтобы поухаживать за ним. Он мотается туда два раза в день, и Эд охуевает, откуда у Арсения столько сил вывозить происходящее, умудряться работать и ещё как-то поспевать домой к нему и к детям — впрочем, он догадывается, что силы эти давно уже на исходе, просто деваться Арсению некуда.И Эд ситуацию не облегчает.Перед самым фильмом ему набрала Санчо: сказала, что завтра после шести его новую личность можно будет забрать под какой-то лавкой в Нескучном, и Эду бы радоваться — он уже на полпути к спасению собственной шкуры, но что-то не радостно ни хуя. Он думает — как сказать об этом Арсению??Мерси за рыбу, и пока??Арсений приходит почти под конец фильма, но всё равно приходит: усаживается к Эду под бок, забравшись с ногами на диван, не стесняется уже никого, чтобы быть чуть более тактильным на глазах у других, хотя они ни с кем это не обсуждали, кроме Антона, но все понимающе молчат, не устраивая из происходящего какое-то событие; Эду кажется, что дети всё поняли даже раньше, чем он сам.Он протягивает Арсению миску с попкорном — специально для него оставил, и они сидят так вместе оставшиеся минут пять: Эд — с миской на коленках, Арсений — прильнув к нему, жуя попкорн и с таким всепоглощающим интересом глядя на экран, будто следил за сюжетом с самого начала. Слишком уютный, чтобы рушить это умиротворение, и Эду жаль до тупой боли в груди: он не ебёт, как теперь отбирать всё это у них обоих.Фильм заканчивается слишком быстро, попкорн тоже; Арсений шепчет Эду на ухо ?я в душ? и ускользает за дверь. Дети тоже потихоньку расходятся, и Эд в одиночку досматривает все титры — не потому что там смешные рисунки и секретные сцены, а потому что в спальню идти — что на эшафот, и свой же приговор ему зачитывать придётся самому. В итоге Ира прогоняет его из комнаты, как прикорнувшего в кинотеатре зрителя; Эд плетётся в спальню, включает прикроватную лампу вместо верхнего света и падает на подушки, даже не разложив постель и не раздевшись, — ждёт Арсения. Чтобы поговорить.Тот возвращается минут через пять, тёплый после душа, вкусно пахнущий и, как всегда, в своём тонком шёлковом халате, от которого у Эда в горле пересыхает каждый раз.— Чего не ложишься?— Тебя жду.— А под одеялом не ждётся?— Да хуй знает. Всё, Арс, не это... Не дави интеллектом. Лучше подь сюды.Он хлопает по кровати рядом с собой, и Арсений забирается к нему уже без всяких возражений — с усталым вздохом укладывается ему на грудь, распластавшись, как кошак.— Заебался? — сочувствующе спрашивает Эд.— Заебался. Ебался за. Ебался против.Эд прихрюкивает.— Кажется, я за весь день ни на минуту один не остался. Только вот сейчас, в ванной.— Пиздец. Хошь почиллить тут сам? Я у шкетов перекантуюсь.— Нет, — Арсений обнимает его крепче и умильно жмётся к нему щекой, уютный клубочек, — хочу с тобой. Только смотри, чтоб я не уснул на тебе, мне ещё переодеться надо.— Если закимаришь, я тя разбудить не смогу.— Почему?— Жалко будет. Слишком мило спишь, пузырики пускаешь.— Чё ты придумываешь, — возмущённо хихикает Арсений.Эд усмехается тоже, а потом берёт его за руку и начинает бездумно перебирать пальцы, пока не натыкается на серебряное кольцо на безымянном. Аккуратное, круглое, с каким-то крестиком посередине и мелкой надписью; он давно хотел спросить про него, но всё забывал.— Прикольное такое. Шо-то значит?— Подарок, — отвечает Арсений, тоже рассматривая свою руку, и, помедлив, добавляет: — Рус подарил.Он замолкает, но тут же вдруг тихо усмехается:— Сказал, это крестраж и тут кусок его души. Только, говорит, никаким очкарикам не отдавай — разъебут.Эд хрюкает — концепт прикольный.— А о чём надпись? ?Руки помнят? шо?Ему в голову почему-то опять настойчиво лезет тупорылое ?как ты дрочил?, но озвучивать это он не решается — всё-таки не очень прилично, раз уж речь идёт о высоких материях. Эд думает это и следом охуевает с самого себя: откуда он откопал в себе способность быть с кем-то настолько бережным, чтобы задумываться теперь даже о таких вещах?С Арсением ему хочется быть бережным.— Ничего такого, что ты там щас себе понапридумывал, — лыбится тот, словно прочитав его мысли. — Это название бренда.— А.Они лениво фыркают.— Как это ощущается? — спрашивает Эд после паузы. — Ну, шо ты... Ну типа. С двоими. С двумя. С двумями?Арсений смеётся в голос своим охуенным смехом, прикрыв глаза запястьем, и Эд залипает на него, на секунду даже забыв вопрос, — ничто вообще не важно, пусть он просто смеётся вот так подольше.— Я не знаю, — отсмеявшись, отвечает Арсений уже серьёзнее. — Это ощущается… странно? И не странно. У меня такого никогда не было, но... Знаешь, как будто сейчас наконец-то впервые в жизни всё на своих местах.— И тебе, ну, типа... не тяжело?— Тяжело? Вот тебе, наверное, тяжело — такая туша сверху придавила, — улыбается он. — Не знаю, кис, я... Мне с вами так хорошо. Как ни с кем. И я очень счастлив. Дважды.Эд гладит его по волосам, смотрит сверху вниз: с такого ракурса видно его длиннющие чёрные ресницы и умильный кончик носа. Арсений вздыхает шумно и вдруг ласково трётся этим своим кончиком носа о его солнечное сплетение, а потом шепчет:— Мне кажется... Я ещё никогда не испытывал. Такую... многость чувств.Эд лыбится сам себе — выражаться проще Арсению не по приколу.— Вот бы так было всегда.Арсений говорит это как мысль вслух, но в его голосе слышно столько горького смирения и понимания, что ?всегда? в их случае невозможно физически, — что Эд сам давится этой горечью, хоть по жизни старается не жалеть ни о чём — ни о прошлом, ни о будущем уж тем более. Лежать с Арсением рядом, обнимать его, уставшего и тёплого, — так охуенно, что хочется просто наслаждаться тем, что есть здесь и сейчас, не отбирать у них обоих этот момент, их и так катастрофически мало, и плевать на то, что будет после, — сегодня слишком хорошо. Но Эд понимает: подходящего времени всё равно не случится.— Арс...— Да?Он сглатывает с трудом и хрипло произносит:— Доки завтра будут. Мне подружаня набрала.Арсений молчит, и пауза затягивается. Эд настороженно приподнимает голову и пытается заглянуть ему в лицо.— Кот?..Тот всё ещё не отвечает, и сердце у Эда начинает колотиться быстрее; чёрт возьми, всё это, блядь, сложно, и Арсений не помогает ему.— Ты ж знаешь, шо нам... перетереть надо.— Я не могу, Эд. Задыхаться начинаю, прикинь, — отвечает Арсений, нервно усмехнувшись; у Эда от этого обречённого смешка больно давит под рёбрами.Эд понимает — знает это чувство. Ему самому хуёво пиздец.— Лады. Лады.Он успокаивающе гладит его по спине.— Побазарим, как будешь готов.

Арсений утыкается лбом ему в грудь, прямо в вырез майки, и вздыхает тяжело, точно чувствует, как у Эда там, в грудаке, всё сворачивается в сплошной ноющий ком. С закрытыми глазами трётся лицом, как будто не знает, куда себя деть, и наблюдать за этим было бы невыносимо — но внезапно Эд ощущает его губы, прижимающиеся в каком-то исступлённом, полупьяном порыве. Арсений водит по его коже приоткрытым ртом, целует сразу жарко и, блядь, так отчаянно, что у Эда крыша едет от этого контраста.— Арс...Эд кладёт ладонь ему на затылок — чтобы то ли успокоить, то ли притянуть к себе, и Арсений подтягивается тут же, весь взъерошенный, с хмельно блестящими глазами, словно в каком-то наваждении; дышит ему в губы горячо, как в лихорадке, и наконец целует так же лихорадочно и жадно.Они набрасываются друг на друга, мокро лижутся языками, стаскивают одежду второпях и жмутся голыми телами — теперь всегда торопиться будут? Арсений всхлипывает, когда Эд подхватывает его под бёдра, заставляя усесться на себя, и впивается в маняще-белую шею; венка под его зубами пульсирует так бешено и горячо, что он чувствует себя пантерой, вцепившейся в пробежавшую с десяток километров лань. А та и не против.Арсений трогает его везде, шкрябает пальцами спину прямо по крыльям, сам тянется к его шее, чтоб искусать-зацеловать всю, будто изголодался по Эду до сумасшествия.— Хочу тебя, — влажно шепчет он ему на ухо. — Хочу узнать, как тебе нравится. Хочу сделать тебе хорошо. Хочу узнать, какой ты на вкус.Эда мурашками прошибает от загривка вниз по позвоночнику; он смотрит на него, распалённого, возбуждённого, такого красивого и гибкого в его руках, что голова идёт кругом. Арсений трётся об него, кожа — по голой коже, а потом толкает его на подушки и сползает ниже, по пути влажно обводя губами контуры татуировок на животе и рёбрах. Эд следит за ним затуманенным взглядом, едва осознавая происходящее; всё это кажется нереальным — охуенно так, что не верится.Когда мокрый, горячий язык касается его члена, Эд задыхается окончательно; Арсений неторопливо пробует, лижет, обхватывает губами сбоку и скользко ведёт вверх-вниз, поглядывая на Эда из-под своих длиннющих, чёрных ресниц — запомнил тот разговор в ванной.Эд давится вдохом, зажмуривается на секунду, но сразу же открывает глаза снова: отвести взгляд — невозможно, и он пялится на его губы, как загипнотизированный, смотрит, как Арсений насаживается ртом и охуенно туго сжимает его член, втягивая щёки, а затем выпускает изо рта мучительно медленно — и повторяет так снова, с каждым разом вбирая всё глубже и глубже.Когда он берёт до горла, Эд дёргается и шипит, шумно втянув воздух сквозь зубы:— Боже, Арс...Он откидывается на подушки и стонет, запускает пальцы в его волосы, чтобы удержать — да, вот так, ещё чуть-чуть, малыш; ему так хорошо, что перед глазами всё плывёт, и совсем накрывает, когда Арсений начинает сосать быстрее, трахает его своим ртом так, что пальцы на ногах поджимаются, помогает себе рукой — обхватывает его член у самого основания и дрочит мелкими движениями, подстраиваясь под ритм. Слюна течёт на кулак, и тот приятно-плавно скользит снизу; сверху головку ласкает тесный, влажный рот, и всё это так невыносимо хорошо, что Эд не может ничего — только лежать и скулить, пока горячая волна не подкатывает слишком близко.— Погодь, погодь, харе... — Он дёргается снова, пытаясь отстраниться; ещё полминуты в таком темпе — и он точно кончит быстрее, чем надо. — Бля, Арс...Арсений медленно выпускает головку изо рта, напоследок водит ею по мокрым, покрасневшим губам, глядя на Эда шальными глазами, такой красивый до одури, что хочется зацеловать его всего. Эд притягивает его наконец к себе и лыбится восхищённо:— Шо ты за бес, на хуй.Арсений расплывается в улыбке и, наскоро вытерев подбородок тыльной стороной ладони, льнёт к Эду всем телом; они целуются неторопливо-развязно, и Эд отлепляется от него, когда вдруг совершенно отчётливо, до сладких волн в низу живота, понимает, чего хочет прямо сейчас.— Ты мне доверяешь? — шепчет, подняв на него опьянённый взгляд.— Да, — отвечает Арсений, не раздумывая; дышит тяжело через приоткрытые, влажно поблёскивающие от слюны губы.— Хочешь сесть мне на лицо?— Блядь... Да, да, хочу...Они снова целуются, как сумасшедшие, и почему-то смеются друг другу в губы; а потом Арсений разворачивается спиной и подтягивается к нему, такой раскрытый, горячий до безумия, что Эду крышу срывает от этого зрелища.Он раздвигает его ягодицы ладонями, прижимается ртом и слышит сверху влажный, протяжный стон. Арсений упирается руками Эду в грудь, чтобы найти опору, прогибается в пояснице и, блядь, позволяет всё; эта открытость, граничащая с уязвимостью, просто сводит с ума. Эд лижет широко, дразнит кончиком языка, заставляя Арсения скулить; ему самому так охуенно, что мозги вырубает к чертям, и он даже не успевает отследить, как Арсений вновь тянется к его члену и берёт в рот.— Бля, А-арс...Эд отрывается на секунду и с глухим стоном падает обратно на подушку; затем почти тут же приподнимается опять, присасывается к нему ещё жарче и толкается языком внутрь. Арсений замирает и стонет, не выпуская его член изо рта, и то, что удаётся прервать его вот так, когда он сосёт жадно и самозабвенно, — это лучший комплимент. Эд ускоряется, трахает его языком ритмично и быстро; Арсений мычит, всхлипывает тонко, перестаёт сосать и запрокидывает голову назад, прогибаясь в пояснице, — так ему хорошо. Эда с этого кроет до ебучих тёмных кругов перед глазами, сладко сводит в паху; он трётся лицом — языком, губами, подбородком, вылизывает его; Арсений хнычет на каждое прикосновение и всё нетерпеливее подаётся навстречу, трётся об Эда сам и, начав быстро дрочить себе, выдыхает его имя почти умоляюще:— Эд... Эд...Эд перехватывает его руку, тянет за бёдра к себе, чтобы взять в рот член, и Арсений стонет — сначала тихо, с облегчением, когда он обхватывает губами головку, потом громче, выше — когда Эд заглатывает в два мощных движения, раскрывая горло под него. Арсений падает, утыкаясь лбом ему в бедро, и толкается в рот; Эду дышать нечем, но он не может оторваться — ему голову сносит от этого охуенного ощущения заполненности во рту. По подбородку течёт слюна, щекотными каплями бежит по шее, Эд отстраняется, делая жадный вдох, и снова тянет Арсения на себя — трахает им свой рот.

— Блядь, я больше не могу... — скулит Арсений, как будто всё это слишком мучительно. — Я так хочу тебя...— Иди ко мне.Эд отпускает его, и Арсений слезает, пошатываясь, — руки и ноги дрожат; разворачивается и целует его коротко-неаккуратно — потому что хочется быстрее, но поцеловать его жизненно необходимо, — а затем тянется к тумбочке, чтобы достать смазку и презервативы. Эд следит за ним поплывшим взглядом, вытирая мокрое лицо предплечьем, смотрит, как Арсений опять перекидывает через него ногу и усаживается сверху; еле соображая, натягивает презерватив, а в голове единственная мысль: пиздец. Сейчас он почувствует его внутри. Увидит, каким Арсений бывает в такие секунды. И от этого просто сносит крышу.Эд перехватывает его потемневший, блестящий взгляд, а потом входит — медленно, плавно; замирает, во все глаза глядя на его лицо, ловит его тихий, долгий выдох-стон; сам не дышит — это мгновение застывает во времени. Он запоминает всё: сведённые к переносице брови, открытый рот, хватающий воздух, припухшие, красные губы с поблёскивающей между ними белой кромкой зубов, длинную, гибкую шею с блестящей от пота впадинкой между ключиц, очаровательно напряжённые плечи, покрытые родинками-веснушками.Арсений двигается, качнув бёдрами раз, затем ещё, и, когда Эд тоже выдыхает в голос, — наклоняется к нему, еле касаясь его рта губами, будто ловит стоны воровато — тихо, тише, вот так; нависает над ним близко-близко, смотрит в глаза, не переставая двигаться, — чш-ш, тише, все спят. Тихо, это только для нас двоих. Эд не может удержаться — притягивает его к себе, уложив ладонь на затылок, и целует, прихватывает губами его губы, чувствует, как Арсений рвано выдыхает ему в рот, когда снова скользит вверх-вниз.Он отлепляется и, выпрямившись, начинает двигать бёдрами быстрее, прогибается, плавно насаживаясь, и Эд залипает на красиво напрягающийся пресс, а затем протягивает руку, чтобы огладить изгиб талии, сплошь покрытый родинками, почувствовать, как сжимаются мышцы. Арсений больше не сдерживается — стонет на каждом движении, насаживается то отрывисто-резко, то тягуче-медленно, опускаясь до упора, и это длится ебучую вечность, пока у них обоих не слетают тормоза.Эд приподнимает бёдра, теперь сам вбивается в него снизу до звонких шлепков, и Арсений, вцепившись в его руки, хватает ртом воздух, почти воет от сумасшедшего темпа, запрокидывает голову, открывая шею, и Эду так хочется впиться в неё, что аж скулы сводит. Он подтягивается к нему, подхватывает под ягодицы поудобнее и широко кусает возле самой ключицы, лижет влажную, солёную кожу. Арсений подставляется со слабым всхлипом, наощупь тянется к губам Эда, двигаясь ещё быстрее, и они даже не целуются — просто дышат полустонами друг другу в рот, пока Эд не опрокидывает его на спину и не нависает сверху.Арсений смыкает пальцы на своём члене, дрочит сразу частыми, рваными движениями, сбиваясь с ритма, и Эд вколачивается в него, ускоряясь до предела, ловит его измученные стоны — и чувствует, что сам уже близко.— Пиздец, я больше не могу, на хуй, Арс, я щас...Эд вбивается совсем быстро — а потом горячая волна прошибает снизу вверх и накрывает с головой. Он утыкается лбом Арсению в плечо и кончает, продолжая толкаться сильно и глубоко; Арсений вскрикивает на каждом движении, до боли хватается за плечи Эда и, обхватив ногами его поясницу, прижимается теснее — не отпускает. Они лежат так несколько секунд, тяжело дыша, пока Эд опять не начинает двигаться чёрт знает из каких последних сил. Дотрахивает Арсения, глядя будто в тумане то на его лицо, то вниз, на крепко сжатый кулак, в котором то и дело мелькает влажная, блестящая головка.Арсений дрочит себе быстро-быстро, зажмурившись, дышит короткими стонами, — а потом вдруг всхлипывает, открывает рот и, беззвучно задрожав, кончает себе на живот. Это лучшее, что Эд видел в своей жизни.Он смотрит пьяно — и, даже не задумываясь, вдруг опускается к его члену, чтобы взять в рот, вылизать его всего, на языке почувствовать эти последние секунды оргазма, ощутить его, как свой собственный, только ярче в сто раз. Арсений дёргается, стонет измученно, вцепляется пальцами в ёжик на голове Эда, снова ноет его имя, и Эд улыбается, пока облизывается; отпускает, покрывает мягкими поцелуями вокруг. Его ведёт — от вкуса, запаха, от того, как Арсений дрожит под его губами; всё это охуенно — и ещё охуеннее чувствовать, как Арсению с ним хорошо. Как он кончает — от него.Эд поднимает голову, чтобы посмотреть снова, не упустить ничего, — как раз в тот момент, когда Арсений, ещё толком не отдышавшись, закрывает лицо руками и вдруг всхлипывает подозрительно судорожно; его плечи вздрагивают на каждом вдохе — и это явно не от оргазма.— Кот? Кот, ты шо? — подрывается Эд испуганно. — Ты шо, ревёшь? Кот?Арсений жестом показывает — всё нормально, и Эд подтягивается к нему, растерянный, но, кажется, уже понимающий, в чём прикол.— Это я потому что очень хорошо, — неразборчиво лепечет Арсений, шмыгнув носом. — Бывает иногда.— Бля, нормас, шо я радуюсь, шо довёл человека до слёз?Арсений смеётся, наконец убрав руки от лица и разлепив покрасневшие глаза; Эд тут же целует его мокрый нос и зачёсывает пальцами влажную чёлку.— Ты красуня-рыбка, — шепчет он нежно и целует теперь щёки, — такий ласкавый, манюний.Они смотрят друг на друга и улыбаются измотанно, но очень счастливо; Арсений обхватывает его лицо ладонями и ведёт по буквам ?O? и ?G?, зачарованно глядя ему в глаза.— Эд... — шелестит он на выдохе, как будто не знает, как выразить все свои чувства.Эда самого распирает от эмоций, и, чтобы выплеснуть хоть немного и окончательно не рехнуться от счастья, он просто притягивает Арсения к себе и целует долго-долго.— Ты оброс, — бормочет Арсений ему в губы, запустив пальцы в его мягкий уже-не-ёжик. — Хочешь, пострижём тебя? На выходных.Эд угукает; они улыбаются друг другу, и эта секунда вдруг кажется ему до мурашек особенной; Эд запоминает, как это охуенно — планировать вместе что-то такое — будничное, но по-родному интимное, словно они уже сто лет вместе. Арсений продолжает зачёсывать его волосы и смотрит на него с такой нежностью, что она ощущается физически — укутывает с головой.— Мне было так хорошо, — тихо говорит он. — Мне очень хорошо с тобой. Очень.Эд заглядывает зачарованно в его ясно-голубые глаза, тонет в своих необъятных чувствах — их так много, что дыхание перехватывает — аж щиплет в носу. Он понимает, что тогда имел в виду Арсений, и нет слов лучше, чтобы описать всё, что творится сейчас в груди, ну, просто нет.— А мне — с тобой.Он невесомо ведёт пальцем по его лбу, убирая непослушный хохолок, выбившийся из чёлки, и шепчет:— Я ещё никогда... не испытывал. Такую многость чувств.