Часть 18 (1/1)

К Митиному дню рождения все готовятся провально скрытно, но до последнего — на серьёзных щах: перешёптываются, ходят с загадочными минами, конспирируясь так, будто пытаются замаскировать среднегабаритного слона в московской однокомнатной хрущёвке, и шикающий на всех Антон, который вызвался на роль босса, своим шиканьем палит контору больше всех.

Арсений каждый раз кайфует от этой шпионской подготовительной суматохи, но сейчас особенно — потому что любуется Эдом исподтишка: для него всё это новое, он, как восторженный ребёнок, окунается в этот движ с головой, разделяет со всеми шкодливую, щекотную радость и во всём принимает участие с таким прилежным и искренним вниманием, что у Арсения от этой самоотдачи даже в груди щемит, — ему бы хотелось, чтобы когда-нибудь Эд оказался с ними под Новый год — такое зрелище наверняка должно быть незабываемо.

Он берёт выходной в воскресенье, чтобы побыть с детьми, — в кои-то веки дома все, кроме Мити: тот даже в собственный день рождения пропадает на репетиции, но это им на руку — можно спокойно подготовить квартиру к его приходу.— Ахуэнно вы вчера на нас с Эдом Лёху сбагрили, — жалуется Антон, слоняясь вокруг Арсения, пока тот нарезает овощи для закусок. — У меня до сих пор глаз дёргается.— Прости, милый, нам пришлось перенести с сегодняшнего дня, ты же сам понимаешь, — с сочувствием говорит Арсений. — Он что, опять заставил тебя мыть унитаз?— Нет, но лучше б так, чем вот это вот всё. Короче, мы стояли с Эдом трепались, он чё-т назвал меня Тохой, а этот сверхразум услышал и начал звать меня Тошнотиком.— Оу, ничего себе.— А потом Говномётиком.— Не может быть!— А потом Хуеглотиком, но это уже в самом конце, когда он уходил. Эду тоже прилетело, но ?Эдик-педик? у них по ходу ещё с прошлого раза закрепилось.— Дела-а, — качает головой Арсений. — Может, стоило придумать ему ответное прозвище?— Я попытался, но он сказал, что насрёт мне в рот.— Что, прям в рот? — ахает Арсений.— Я ему сказал: ?Не дотянешься?. Он расценил это как призыв к действию и попытался на меня залезть, но тут Эд подоспел и разнял нас.— Бесовщина какая-то.Арсений ссыпает нарезанные овощи в миску и достаёт из раковины вымытые шампиньоны.

— Блин, почему бы нам не сменить клинера? — ворчит Антон.— Ну, малыш, он же так давно с нами, он уже почти часть семьи.— Короста тоже была частью семьи. Аж двенадцать лет! А потом оказалось, что она хвостатый мужик без пальца.— Ну, не будь так строг, у Лёши-то все пальцы на месте. А с Эдом он вообще сразу подружился.— Да с Эдом все дружат. Он бомбяо.Арсений угукает, сосредоточенно отрывая шампиньонам ножки.— Симпотный, — продолжает Антон, —?смешной, в меру загадочный, в ?Фифу? играть умеет. Плечи шире таза, размер ноги многообещающий. Губищи — чисто для отсоса.Арсений давится воздухом.— И вы с ним уже, значит, ну... того? — договаривает Антон.Очередная ножка со смачным хрустом отламывается от шляпки. Арсений замирает и осторожно переспрашивает:— Кого — ?того??— Блин, ну вы встречаетесь, что ли?— Боже, — Арсений выдыхает: он думал, что придётся отвечать про губищи. — Ну, что ли... да.— А с тем своим псевдо-Миранчуком ты, что ли, всё?— Что ли нет.Антон поднимает на него охуевший взгляд и застывает со сложным лицом.

— Это как, ёпта?Арсений откладывает грибочек, вытирает руки и, развернувшись к Антону, терпеливо поясняет с мягкой улыбкой:— Мой псевдо-Миранчук, хотя, скорее, Артём Дзюба, всё знает, мы договорились.— Как это? — глупо повторяет Антон, всё ещё непонимающе хлопая глазами. — Договорились, что ты будешь ему изменять?— Я никому не изменяю, Антош. В этом суть договорённости. Все всё знают, и никто не против.— И Эд не против, что ты мутишь с Дзюбой?— Он не против, чтобы я продолжал быть с человеком, которого люблю.— Ебать ты себе сборную собрал, Черчесов на минималках. А Эда ты тоже любишь?Арсений не успевает ответить — в коридоре раздаются шаги, и через секунду на пороге появляется Эд — только-только вышел из душа.— Всем достойным по привету, — говорит он, протянув Антону краба; с Арсением они сегодня виделись в кровати. — О чём базар?— О том, что я... — начинает Арсений, даже не пытаясь лукавить, но Антон его перебивает:— О том, что мне пора идти, э-э... Просто идти. Ходить полезно. Движение — жизнь. А вы тут оставайтесь и разговаривайте, или чем вы там обычно занимаетесь наедине друг с другом. Только, пожалуйста, не на столе.Он обходит Эда и, пока тот не видит, оборачивается у самого порога, чтобы покривляться перед Арсением: вытаскивает язык и изображает, как будто с кем-то сосётся. Арсений одаривает его убийственным взглядом.— Шо это было? — заинтересованно спрашивает Эд, подойдя вплотную, чтобы обнять его за талию.— Мы разговаривали о том, — Арсений укладывает руки ему на плечи и гладит пальцами мокрый ёжик на затылке, — что ты мне очень сильно нравишься.

После того вечера в ?Гейле? его как будто прорвало — он начал говорить это Эду при любом удобном случае. Не потому что чувствовал необходимость загладить вину или вернуть доверие — вины его ни в чём не было и доверие никто не терял — нет; просто потому что, сказав один раз вслух о масштабе своих чувств, теперь он не мог остановиться.— Ты мне тоже, — фыркает Эд.Его это всё каждый раз смущает — словно чья-то любовь в его сторону — какое-то шокирующее событие; Арсений поначалу удивлялся — сам он совсем не такой, он любит, когда его любят, и умеет это принимать, — поэтому учит теперь Эда тому же, и за эти пару дней они во многом преуспели, хотя им ещё работать и работать — чем Арсений и занимается.— Шо-то помочь?— Если хочешь, можешь порезать грибочки. Я делаю фаршированные шампиньоны.— Як резать?— Давай покажу.Арсений берёт грибочек и показывает, как нужно нарезать ножку; Эд смотрит так внимательно, словно ему предстоит самая важная миссия на свете, — и это умильно до щемящего чувства внутри.

— Бля, кстати, кот, вчера привезли эту блестюшную маяту для Ника, забыл тебе сказать. У нас в шкафу лежит.— А чего ты ему сразу не отдал?Эд пожимает плечами, и Арсений догадывается — постеснялся.— Ладно, давай я сам, если хочешь.

— Только не говори, шо это от меня подгон. Скажи, шо ото всех.— Скромняга, — улыбается Арсений. — Пойду загляну к нему сейчас. Справишься тут?— Нашинкую, как Росомаха. Доверься мне.Арсений смеётся и мягко целует Эда в голое плечо.— Доверяю, как себе самому.*Он тихонько стучится к Никите в спальню и, услышав его одобрительный мурлык, просовывает нос в дверной проём.— Привет.

— Привет. — Никита, лёжа на кровати, высовывает макушку из-за ноутбука и смотрит на Арсения с улыбкой.— Можно? Мне тут кое-что передали для тебя.— Кто передал?— Мистер доставщик.Арсений садится на Никитину кровать и кладёт перед ним пакет с пиджаком.— Что это? — Никита подскакивает и, едва разглядев пайетки через полиэтилен, восторженно ахает. — О нет!— О да. — Арсений расплывается в улыбке.— Арс, спасибо-спасибо-спасибо! — Никита кидается ему в объятия.Они распаковывают обновку вместе и встают перед зеркалом, чтобы примерить. Никита стягивает домашнюю футболку и надевает пиджак прямо на голое тело — как его и предполагается носить.— Бо-оже, милый, — восхищённо тянет Арсений, — пока ты в этом пиджаке, Билли Портер и Эзра Миллер больше не смогут спать спокойно. — Он расправляет рукава и приглаживает плечики. — По фасону вообще как влитой, надо попросить Наденьку сшить тебе что-нибудь эдакое к следующему балу, как думаешь? Господи, посмотрите на эти руки, это не руки, а подарок для всего вог-сообщества. Эй... Ну, скажи что-нибудь, тебе нравится?

Никита стоит, молча глядя на своё отражение, но потом его губы вдруг начинают дрожать, а в глазах собираются слёзы. Арсений замечает это и подаётся к нему испуганно-взволнованно.— Что такое? Ты что, плачешь?Тот всхлипывает и закрывает лицо ладошками.— Малыш, ты чего? — Арсений разворачивает его к себе и прижимает к груди. — Чш-ш... Ну всё-всё, ну что ты. Тише, тише...Никита начинает плакать в голос, и его плечи вздрагивают на каждом всхлипе. Арсений гладит его по голове, по спине, укачивает в объятиях, чтобы тот успокоился.— Ну, воробушек, ну всё-всё... Всё хорошо, чш-ш.— Господи, это какой-то ужас... — захлёбываясь слезами, выдавливает Никита.— Что ужас, малыш? Что не так?— Всё не так. Я н-не так. Я… не могу на себя смотреть, Арс. Я такой урод.— Милый, ты чего… — Арсений даже теряется в первую секунду: Никита, по его меркам, красивый до невозможности, и то, что он сам так не считает, становится шоком. — Кто тебе такое сказал?Арсений мягко убирает его руки от лица, целует в лоб, гладит мокрые щёки, вытирая слёзы, легонько дует на опухшие веки и целует опять — в переносицу, как котёнка. Никита вытирает сопли тыльной стороной ладошки и отвечает сквозь всхлипы:— Я… Я н-не знаю. Иногда с-смотрю на себя, и просто хочется провалиться сквозь землю. Мне… так стыдно почему-то всегда. З-за всё подряд: за себя, за то, что я делаю, как в-выгляжу, как танцую, что говорю. Стыдно за то, что кому-то когда-то с-сказал сто лет назад. Мне стыдно даже з-за воображаемые разговоры с людьми, к-которые я додумываю у себя в голове. Могу накручивать себя часами, и чем дольше остаюсь один, тем сильнее это всё просто... з-затапливает меня. Я как будто тону, физически н-начинаю задыхаться. Я не знаю, что с этим делать, это просто сводит меня с ума. Господи, какой бред...Он снова закрывает лицо ладонями.— Ну, мой маленький, — Арсений обнимает его крепче, — ты же ни в чём не виноват. Почему тебе стыдно? Никто тебя ни за что не осуждает, все вокруг слишком заняты собой и переживают за себя точно так же, как переживаешь ты.— Я знаю, — всхлипывает Никита, — просто это... иногда накатывает, как будто я... лишний, как будто меня вообще не должно быть. Все такие красивые, счастливые, уверенные, а я какая-то ошибка...— Детка, ну как же так... — Арсению так горько и больно всё это слышать, что у самого в носу начинает щипать. — Какая же ты ошибка? Ты самый желанный и любимый, мы все тебя любим, обожаем и ценим, ты мой маленький, самый красивый воробушек, и ты не представляешь, как сильно я тебя люблю.Арсений разворачивает его к зеркалу, держа за плечи, и заглядывает ему в глаза через отражение.— Посмотри, какой ты прекрасный, ну же, — шепчет он, рассматривая его завороженно. — Мне так хочется, чтобы ты увидел себя таким, каким вижу тебя я. Какие у тебя большие, красивые, сияющие глаза, я просто буквально каждый раз ловлю себя на том, что мне трудно оторваться от них. А твои губы, посмотри, какой у них яркий естественный цвет, никакие тинты не нужны. А твой носик, малыш, господи, это просто моя слабость, ты бы знал, как я его обожаю! А твоя фигура... — Арсений восхищённо оглядывает его с ног до головы. — Если бы я был фотографом, то мечтал бы о такой модели, как ты. Твои руки, твои стопы, твои ноги — они же просто идеальные. Знал бы ты, сколько я в ?Гейле? выслушиваю восторгов по поводу твоих ног.— Что, правда?.. — Никита даже рот открывает от удивления.— Даже представить себе не можешь. И каждый раз меня переполняет такая гордость за тебя, малыш. Я так тобой горжусь, ты не представляешь.Он говорит это и вдруг сам чувствует, как к глазам начинают подкатывать слёзы.— А-арс... — Никита смотрит на него растроганно и снова утыкается лицом ему в плечо.Арсений гладит его по макушке, продолжая убаюкивать в объятиях, тоже шмыгает носом и усмехается.— Ну, всё-всё... Пойдём сейчас попьём водички, а то нарыдали тут с тобой целый океан.Никита сопливо фыркает и угукает.— Только... можно попросить тебя кое о чём? — спрашивает Арсений.— О чём?— Это не займёт много времени. Просто по утрам, пока чистишь зубы или, не знаю, пока одеваешься перед зеркалом, говори себе... ?Я тебя люблю?. Сможешь сделать это ради меня?Никита поднимает голову и смущённо-неуверенно косится на своё отражение.— Если хочешь, можешь попробовать сейчас.— Блин, чувствую себя глупо.— Всё нормально, это с непривычки, но поверь, как только ты себе это скажешь, то почувствуешь что-то совершенно особенное. Попробуй.— Ну ладно, — тот выдыхает, собираясь с духом, а затем смотрит своему отражению в глаза, но тут же отводит взгляд. — Боже, как это сложно.— Знаю, родной. Это очень сложно, но у тебя получится.— Так, ладно. Ладно. Я... Блин, нет, я не могу.— Всё нормально, малыш, — Арсений гладит его по спине. — Попробуем ещё разочек, хорошо? Последний раз.— Хорошо.Никита снова выдыхает и несмело произносит:— Я... Я люблю тебя.Они молча глядят в зеркало ещё несколько секунд: Арсений — выжидающе, Никита — озадаченно.— Такие странные ощущения.— Хорошие?— Ну... да, — неуверенно, почти вопросительно отвечает он, но всё-таки это ?да?.— Скоро войдёшь во вкус. И полюбишь этого красавчика. — Арсений подбадривающе шебуршит его волосы на затылке и подмигивает его отражению. — Я быстро запал на своего и теперь каждое утро говорю ему, что хочу с ним пососаться.— Так похоже на тебя.Они смеются. Никита разворачивается к нему и, опустив голову, как набедокуривший котёнок, бормочет:— Прости, что...— Нет-нет-нет, никаких ?прости?. Ты что, собирался и дальше молча таскать в себе этот Ниагарский водопад? Ник, послушай, если тебе плохо или грустно, ты всегда можешь сказать об этом, и здесь нет ничего стыдного, малыш, ладно? Не думай, что доставляешь этим хлопот, и не надо за это извиняться. Мы все тебя очень сильно любим и хотим, чтобы ты был счастлив, так что поддержим в любое время дня и ночи. И утра, и вечера, и даже сумерек. Хорошо?— Хорошо. Спасибо, Арс. Мне вроде правда стало полегче. И спасибо за пиджак, он офигенный. Это Эдик заказал, да? Я сразу так и понял.Арсений поджимает губы и кивает — роль агента под прикрытием далась ему паршиво.— Мне очень-очень нравится, я так давно о нём мечтал, — искренне говорит Никита, и его глаза наконец-то вновь начинают блестеть. — Надену сегодня на тусовку. С пижамными штанами будет норм?— Будет потрясающе. — Арсений ласково гладит его по щеке. — Ты потрясающий. Я так счастлив, что ты у меня есть.*Вечером все активизируются окончательно: суетятся, помогая Арсению с закусками, перетаскивают стол из кухни в комнату девочек, украшают всё вокруг воздушными шариками до прихода Мити и переодеваются в пижамы — их любимый семейный дресс-код на дни рождения.Эду выдают чёрную шастунскую пижаму с нарисованными золотыми долларами — всё, как ему по кайфу. Сам Антон напяливает парное кигуруми в виде единорога — такое же, как у Иры, и Эд до соплей ржёт, когда видит, как их шатающиеся из стороны в сторону рога на капюшонах мельтешат туда-сюда, лавируя по коридору.Все смотрятся чертовски уютно и по-домашнему — все, кроме Арсения: он одевается, как томный богатенький постоялец отеля ?Гранд Будапешт?, — в красный шёлковый костюм с вырезом до пупка, не хватает только сигары в зубах и бокала виски в увешанной золотыми перстнями руке, но даже так он наверняка умудрился бы не выглядеть пошло — он красивый, всегда красивый, и у Эда, глядя на него, в горле пересыхает: тонкая гладкая ткань вообще не оставляет простора для фантазии. А ещё ему определённо нравится, как сочетаются красный и чёрно-золотой.Когда домой возвращается Митя, становится совсем шумно. Эд никогда никому и ни с кем не пел глупую ?Хэппи бёздэй? в темноте перед тортом с горящими свечками — и стоило дожить почти до тридцатки, чтобы сделать это в кругу настоящей семьи. Стоило дожить почти до тридцатки, чтобы эту семью обрести.Они дарят Мите подарки, обнимаются всей толпой, Эд даже успевает шепнуть ему на ухо пару слов и потрепать по волосам; потом все едят пиццу и вкусности, которые приготовил Арсений; обсуждают всё на свете и смеются — очень громко смеются; пьют — немного, все на зоже; Эд сам сильно не налегает — ему кайфово и без того.— Фу, бля, как же я обожрался, — говорит Антон, тяжело откинувшись на спинку стула.— Плюс один, — вздыхает Ира, повторяя за ним; выглядит это уматово — два единорога на привале.Никита отодвигает от себя тарелку и хлопает в ладошки.

— Давайте во что-нибудь поиграем!— В бутылочку? — предлагает Антон.— Ты крейзи, какую, на хер, бутылочку? — кривит мордаху Пуф. — Я с тобой сосаться не собираюсь.— В смысле? — возмущается тот. — Это потому что мы братья?— Потому что мне не нравится имя Антон. Антон-гондон.— Дур-рак, тебя же самого зовут Антон.— А я не про своё, а про твоё.— А я с парнями не целуюсь, — заявляет Ира, перебивая их идиотский спор. — Хотя с Эдиком бы пососалась чисто из академического интереса. Эдик, твои губёхи — просто атас, такие пельмеши — в три дня не процелуешь.— Э-э... — озадаченно крякает Эд. — Благодарочка.— Но эти штуки на зубах — какая-то дичь, — тут же добавляет она.— А мне нравится, — возражает Дана.— И мне, — поддакивает Кирилл. — Без гейства, братух.— Красава, братух, — подмигивает ему Эд.— И мне нравится, — между делом бросает Арсений, как будто надеясь остаться неуслышанным — но, разумеется, его слышат все.— Блядь, давайте ещё голосование устроим, — Антон всплёскивает руками, — а потом пососёмся с ним из академического интереса.— Ты-то куда, — говорит Эд, — ты ж уже пробовал.— Что?— Что?— Что?! — ошарашенно восклицает Арсений.Эд поворачивается к нему и невозмутимо говорит:— Нет времени объяснять, это были вынужденные меры.— Да? — щурится тот. — Ну ладно.— Вы что, реально сосались? — ахает Ира, чуть ли не подскакивая с места. — Почему я всегда последняя узнаю, что все со всеми сосались?— Я ни с кем не сосусь, — вставляет Митя. — Давайте в ?Монополию? поиграем.Ко всеобщему облегчению, идея срабатывает; Антона как самого провинившегося отправляют за коробкой с игрой; остальные помогают Арсению сгрести со стола мусор и лишнюю посуду; потом вместе раскладывают поле и разбросанные по всему банку деньги — кое-кто растряс всю коробку, пока нёс её из другой комнаты.— Выбирайте фишки.— Передайте мне мой кабриолет, — деловито требует Антон и шлёпает Никиту, который собирался забрать машину себе, по руке. — Лапы прочь, заскорузлый.

— Антон! — Арсений грозит ему пальцем за обзывательства.Никита расстроенно цокает языком.— Тогда я буду ти-рексом, — говорит он.— Ти-рексом буду я, а ты шляпа. — Пуф утаскивает у него фишку прямо из-под носа.— Сам ты шляпа!— Кто-нибудь, передайте Арсению котика, — ласково говорит Дана. — Держи, котик.— Спасибо, милая.— Верни мне моего динозавра! Почему все отбирают у меня фишки?!— Дети, не ругайтесь, — громко говорит Арсений. — Эд, хочешь быть уточкой?— Ну а хули теряться. Кря.Никита и Пуф на другом конце стола едва не дерутся.— Давайте я возьму шляпу, если никто не хочет быть шляпой, — подаёт голос Митя.— Ник, хочешь быть Титаником? — спрашивает Дана.— Он тоже ?ти?, только ?таник?, — добавляет Арсений.— Хуяник, — ржёт Эд, но слышит его только Арсений — и смеётся тоже, хотя тупость получилась та ещё.— Игра не началась, а вы меня уже топите!— Малыш, давай я отдам тебе своего котика, если тебе не нравится Титаник, — предлагает Арсений.— Нет, котик должен быть у тебя, ты же котик. Возьму пингвина.— Хуина, — не изменяет себе Эд, и Никита этот деградантский юмор оценивает — хихикает, с измученным ?о господи? прикрыв глаза ладонью.— Ир, а ты чё притихла? — спрашивает Антон.— Я собака.— Хуя се каминг-аут, — ржёт Пуф.— Ты заныкала собаку? — очухивается Кирилл. — А я-то думал, чего это не хватает.— В большой семье клювом не щёлкают. Поиграешь калошей.— Заебись, — язвит тот. — Представь, что тебе всю жизнь твердят: ты калоша, ты калоша, ты калоша...— Алиса, выключи цитатник сериалов. — Пуф закатывает глаза.

— Слышь, дядь, возьми лайнер, — Эд протягивает Кириллу фигурку Титаника, — с красивой кисой на борту, короче, понял?— О, спасибо, норм.— Или с пациком, не розумию, шо тебе там по приколу.— Кисы.— Ну, значит, кисы.— А я взяла себе напёрсточек! — радостно объявляет Дана — единственная, кто остался доволен своей некозырной, по мнению общественности, фишкой.Арсений одобрительно гладит её по спине и тепло улыбается.— Мы когда-нибудь, сука, начнём, не? — ворчит Антон, нетерпеливо перемешивая деньги — уже и банк успел к рукам прибрать, хитрожопый слоник. — Вечеринка, блядь, века.— ?Вечеринка века? — это нервный тик на глазу, — говорит Арсений.Все делают синхронный фэйспалм, потом смеются; потом рассаживаются наконец поудобнее на своих местах; Эд и Арсений сидят напротив и, периодически поглядывая друг на друга, умилённо наблюдают за детьми — те продолжают шумно галдеть, но это почему-то умиротворяет — кажется, что можно просидеть так вечно.— Ладно, все готовы.— Ебать, наканец-та! — Антон торжествующе возводит руки к потолку, а затем вдруг встаёт из-за стола. — Ща, виски-колу себе намешаю, погодьте.Ребята хором тянут заёбанное ?да бля-я-ядь?, и Эд хрюкает в кулак — господи, как он обожает этих шкетов.— Я пока раздам бабло, — говорит Пуф.— Не лапать банк! — орёт Антон с другого конца комнаты. — Знаем мы, как ты себе лишние сто штук притыриваешь каждый раз.— Клевета!— Пусть Эдик раздаст, — предлагает Митя.— Дядь, да какой, я считать не умею.— Реально, пусть Эд раздаёт, за него как-то душа поспокойнее, — говорит Кирилл.— Да ты шо, гонишь, ты меня видел вообще?— Так, всё, батя в здании, вернули кэш сюда. — Антон приземляется обратно на своё место, отбирает у ребят коробку с банком и пафосно плюёт на пальцы перед тем, как отсчитать купюры.Все оживляются окончательно; игра с первых секунд набирает какой-то сумасшедший темп — все что-то покупают, меняют, выигрывают; Эд кайфует в сторонке, потягивая вискарь, — ему больше по приколу сидеть в тени и наблюдать за происходящим: за азартно разыгравшимся Антоном, который отжимает себе половину поля, потому что выиграть для него — чертовски важно, за Ирой, которая почти не даёт ему форы, за Пуфом и Никитой, которые внезапно дружно кооперируются против злобных монополистов, за Арсением, который вечно уступает детям и прощает половину штрафов, за Кириллом, который, чёрт возьми, разговаривает, а не молчит, за Митей, который наконец-то дома; за Даной, которая, кажется, как и он сам, кайфует просто от того, что находится здесь, вместе с людьми, которых любит.Эд залипает в умиротворении — пока вдруг не чувствует лёгкое прикосновение к своей ноге. Сперва он не придаёт этому никакого значения, но когда чьи-то голые, прохладные пальцы определённо целенаправленно скользят по его лодыжке под штанину, он вздрагивает — и смотрит на Арсения: тот сидит, подперев рукой подбородок и закусив губу, и даже не глядит на него, но уши пылают — Эд видит слишком хорошо.Чужая стопа медленно ведёт выше, по коленке, — уже через ткань, но легче от этого не становится; жарче — да. Эд не замечает, как съезжает на стуле, разведя ноги шире, — давай же, давай — сам не знает, чего ждёт, просто хочется — пиздец. Арсений на него всё ещё не смотрит, но гладит увереннее, скользит по внутренней стороне бедра, дразнит, не доходя до паха, и Эду нестерпимо хочется взять его за тонкую щиколотку, чтобы поторопить. В низу живота тянет, сладко заходится волнами — от предвкушения, от возбуждения, чёрт знает от чего, Эд уже поплыл.— Алло, ёпта, твой ход! — гаркает Антон ему в самое ухо. — Ты чё залип?— Бля, сорян, — хрипит Эд и вновь косится на Арсения: теперь тот смотрит ему в глаза и, сука, улыбается, беспалевно прикрывая рот ладонью.Эд сгребает игральные кости в кулак и перемешивает их, но за секунду до того, как он успевает их сбросить, чужая стопа под столом трогает его снова — прямо между ног. Кости выскальзывают из рук и улетают на другой конец стола. Эд беззвучно матерится; его всего прошибает жаром.— Два и четыре — шесть, — делает подсчёты Митя.— А-ха-ха! — опять орёт Антон — сука, хули он такой громкий? — Часик в радость, топаешь в тюрьму!— Будешь сейчас платить, чтоб выйти в следующий раз? — спрашивает Кирилл.— Шо?.. Нет, — Эд откашливается, прочищая горло; блядь, что за пиздец, — отмотаю срок, там шо-то как-то побезопаснее, чем на этой, на хуй, арене.Он тянется через стол, чтобы переставить свою фишку — достаёт еле-еле, поэтому Арсений в последнюю секунду решает сделать это за него — и их пальцы сталкиваются.— Я помогу.Нога под столом съезжает на внутреннюю сторону бедра, гладит вверх-вниз, и Эд откидывается обратно на спинку стула, прячет лицо за ладонью, делая вид, что трёт лоб, — наверное, щёки у него горят охуеть как очевидно.— Пушка-бомба, — Антон с азартным воодушевлением дышит на игральные кости и растирает их в руках, словно от этого зависит весь успех, — щас я приземлюсь на Арбат, цените.Эд перестаёт следить за игрой: он зыркает на Арсения, спрашивая одним взглядом — что это было? Арсений вопросительно вскидывает брови в ответ — и вдруг опять гладит Эда между ног — а это?Снова становится нестерпимо жарко; Эд медленно опускает руку под стол и, не отводя взгляд, кладёт её на стопу Арсения, чтобы надавить сильнее.— О боже, моя песня! — Ира замирает, вслушиваясь в первый аккорд, и тут же подскакивает из-за стола — в колонках гремит ?Boss Bitch?, которую Антон врубал Эду на днях для общего развития. — Давайте танцевать!Она переключает гирлянды на режим бешеной пляски эпилептика, и комната становится похожа на зал для дискотеки.— Но мы же играем, — вяло протестует Кирилл.— В натуре, я ж только банк поднял, — поддакивает Антон.— А теперь подними жопу! — подгоняет его Ира.— А мне надоело играть, давайте и правда потанцуем, — оживляется Никита.— Так, почему никто до сих пор не танцует? Мы танцовщики или кто?— Или танцовщицы, — вставляет Дана.— Кто последний встал, тот шакалья писюндра!Все сидящие за столом, не сговариваясь, заёбанно скулят. Эд думает — да бля-я-ядь; вставать с места ему бы сейчас вообще не хотелось — часть его и так уже стоит: от всех этих подстольных игр он немного — капец как — завёлся, и Арсений, судя по его разомлевшему виду, тоже.— Я обожрался, я никуда не пойду, — жалуется Антон, тряхнув единорожьим рогом, чтобы спрятать лицо за капюшоном и, видимо, таким образом спрятаться от проблем.Иру это не волнует: она беспощадно вытаскивает его из-за стола, и все остальные сперва нехотя, но потом уже чуть бодрее поднимаются следом. Эд встаёт тоже и поправляет край рубашки, натягивая его пониже, — ситуация, как любит говорить Арсений, просто патовая.— Делимся на пары, — командует Ира. — Так, Арс, иди сюда. На.Она хватает одной рукой ладонь Эда, второй — Арсения, а затем сцепляет их руки вместе.— А одному можно? — спрашивает Кирилл.— Можно. В этом нет ничего плохого, главное, чтобы ты был счастлив.Остальные разбиваются на пары; Пуф танцует с Никитой, Ира приглашает Дану, Антон флексит возле Мити, но все они в итоге кучкуются рядом с одиноким Кириллом и чуть ли не хоровод вокруг него устраивают; только Эд с Арсением так и мнутся в сторонке, но никому до них дела нет — или Эду так кажется; когда Арсений настолько близко — плевать, смотрят ли на них вообще, — сам Эд смотрит только на него.Арсений укладывает руки Эда к себе на плечи, берёт его за талию и, мягко прильнув ближе, начинает плавно двигаться — ритм и поза под драйвовые биты вообще не подходят, но на это плевать тоже, они оба сейчас на своей неспешно-тягучей волне; Эду по-прежнему жарко.— Как тебе? — спрашивает Арсений и тут же как будто невзначай двигает бёдрами навстречу, задевая его пах. — Нравится?— А ты не чувствуешь? — выдыхает Эд; в горле пересохло — пиздец.— Чувствую что? — непонимающе хлопает глазами Арсений, блядская лиса; Эд даже верит в первую секунду, а потом догоняет: он его подловил. — Я про нашу вечеринку, вообще-то, а ты?Эд закатывает глаза, но лыбится; Арсений сам почти сдаёт с потрохами свою непробиваемую игру — у него ямочки на щеках, как всегда, когда он сдерживает улыбку.— Ништяк вечеринка. И вы шо, каждый раз устраиваете такой уматовый движ-париж?— О, это не предел наших стараний. Когда-нибудь отметишь с нами Новый год, и вот тогда твоя жизнь разделится на до и после.Эду хочется сказать — уже, уже, блин, разделилась, обрубилась, как беспомощная гусеничка под лопатой; прошлую он как будто бы и не жил, её даже вспоминать теперь трудно — но ничего из этого он не говорит, молчит, зачарованно глядя, как в глазах Арсения пляшут разноцветные блики-бесята от гирлянд.— Кстати, знаешь, мне тут рассказали кое-что любопытное, — лукаво щурится тот. — Может, ты что-то слышал об этой истории.— М-м?— Не знаю, возможно, всё это бредни чёртовых журналистов из ?ВладТaйм?, но...— Из чё-тайм?— ...я не могу не спросить, ты же сам понимаешь, хочется всё узнать из первых, так сказать, уст. Они ведь главным образом и участвовали.— Да шо ты жути нагоняешь, не томи.— Ты, блин, что, целовался с Антоном?— Ой бля-ядь, — вздыхает Эд.Арсений изображает, что он весь внимание.— Да это было в прошлом столетии, на хуй, — говорит Эд громким шёпотом, чтобы дети не услышали. — Сорян, что не сообщил, но это, ну, понял, типа ваще хуйня какая-то, как поссать сходить, мы забыли через секунду. Он ссыковал перед свиданкой и попросил подсобить в обучении, ну а я шо — вписался чисто по-братски. Вишь, ему в итоге сгодилось.— Боже, какой же он дурашка, — усмехается Арсений. — Цени уровень доверия.— Ценю. Пиздец ценю. Всё это, — серьёзно говорит Эд и вдруг решается произнести наконец то, что хотел сказать с самого первого дня: — Мне так кайфово с вами, Арс. Так хорошо, не представляешь.— А мне — с тобой.Арсений прижимается щекой к его щеке и обнимает крепче; в колонках, как по заказу — слишком быстро, кто-то переключил? — врубается какой-то медляк про любовь; тихий мужской баритон бормочет что-то про руки и губы. Эд ведёт носом по волосам Арсения, вдыхает привычный мятно-пряный запах, и ему хочется одного — руки и губы — по его коже.Он пользуется тем, что детям его лица не видно за макушкой Арсения, и целует его в ухо, а потом шепчет, задевая губами мочку:— Не могу забыть, как ты танцуешь.В шею резко дует горячим воздухом; Эд поклясться может, что чувствует, как от его шёпота Арсений еле-еле вздрагивает; они так близко, что ближе уже невозможно. Руки Арсения ведут сзади, по пояснице, и медленно заскальзывают под рубашку; жар, который волнами накатывал, когда они сидели за столом, пробуждается снова. Арсений трётся об его бёдра едва заметно, его дыхание учащается, обжигающее, нетерпеливое; пальцы самыми кончиками залезают под резинку штанов.Эду так хочется поцеловать его, что он сейчас сойдёт с ума.Арсений отстраняется, мазнув губами по его щеке, и смотрит на него потемневшим взглядом.— У меня к тебе дело есть. Пойдём.Он тянет его за руку на выход, и Эд оглядывается на детей — те танцуют так самозабвенно, что даже не замечают.В коридоре темно, и Эду хочется прижать Арсения к стене прямо здесь, хотя их комната — в двух шагах. Арсений, кажется, сам уже на грани: не церемонясь, заталкивает Эда в спальню, почти наступает ему на ноги и дышит горячо в самые губы; они так близко друг к другу, что Эда от этой близости ведёт похлеще, чем от выпитого вискаря, — из-за Арсения он снова пьяный-пьяный.— Шо за дело? — хрипит он — как будто догадок у него ноль.

В ответ — молчание; Эд думает: сейчас Арсений его поцелует, но тот не спешит — толкает его к кровати, крепко держась за лацканы пижамы, и не сводит с его губ тяжёлый, голодный взгляд. Они падают на подушки, Арсений — Эд даже не замечает как — оказывается вдруг сверху и нависает над ним, приподнявшись на руках и коленях; кошка сцапала птичку.— Татуировку покажи.— Чё?— Татуировку. На бедре.Эд облизывает губы, глядя в его шальные, блестящие глаза, и торговаться не решается; ставки высоки.— Ну, посмотри сам.Дважды просить не нужно: Арсений выпрямляется, смотрит на Эда сверху вниз и, подцепив пальцами резинку его пижамных штанов, медленно тянет их сперва до середины бедра — осторожно, затем до колен, голеней, лодыжек, стягивает совсем — к чёрту их вообще. Эд следит за его руками, закусив губу; пальцы Арсения касаются его голой кожи, и Эд чувствует, как под ними разбегаются мурашки. Он возбуждён, разгорячён; пьян — совсем немного, взгляд плывёт вовсе не от этого, в крови адреналина больше, чем алкоголя.Они молчат, и в душной, густой тишине слышно, как они рвано выдыхают через раз, как шуршит одежда, как сухая ладонь касается кожи. Эд думает, что его бешено заходящееся сердце слышно тоже — когда Арсений кладёт руку на его правое бедро и скользит вверх по внутренней стороне, мягкой, чувствительной пиздец, — к тому месту, которое Эд показывал, когда они играли в ?Правду или желание?. Ладонь замирает, дойдя до кромки шорт, и Эд задерживает дыхание; сердце колотится, как сумасшедшее; Арсений дышит через приоткрытый рот и смотрит не туда, где под тканью должна скрываться татуировка, а на его пах — там всё пиздец очевидно. У Эда вспыхивают щёки; он весь, чёрт возьми, вспыхивает; ему жарко.Арсений пальцем поддевает ткань снизу, оголяет кожу и тут же расплывается в удивлённой улыбке — на бедре у Эда припаян тот ещё прикол.— Это... уточка? Серьёзно?— Ну а шо. Скр-р-ря.— Ты набил уточку у себя под трусами, — без вопросительной интонации произносит Арсений и с тихим смешком качает головой, глядя на эту несчастную утку, как на грёбаное чудо света. — Что ты за псих, боже.— Вильный. Божевильный. Це на нашенском псих.Они смотрят друг другу в глаза, почти смеясь, но вся несерьёзность пропадает мгновенно, стоит Эду чуть шире развести ноги — посмотрел? — что дальше? Татуировка — под ладонью; Эд — как на ладони, наблюдает за Арсением из-под полуопущенных ресниц, его грудь часто вздымается от сбившегося дыхания; бельё топорщится недвусмысленно, и это пиздец. О боже, мама.

Арсений вновь опускает взгляд вниз, сглатывает, закусив губу, и гладит контуры рисунка большим пальцем, умостив горячую ладонь Эду на бедро: от неё жарко — или это у Эда кожа пылает? Или и то, и другое, они оба, как на сковородке, и жаром прошибает окончательно, когда Арсений плавно заскальзывает рукой под свободную ткань, выше, и трогает его там.Эд резко выдыхает.— Блядь...Арсений сжимает его пальцами и, медленно двигая рукой, смотрит Эду в глаза. Жадно, завороженно, желания там столько, что Эд задыхается; ему хочется сказать — иди ко мне, но он успевает только приподняться навстречу и разомкнуть губы — Арсений подтягивается к нему в ту же секунду и впивается в его рот, целует, — блядь, наконец-то целует.Эд захлёбывается ощущениями, возбуждением, всем — как же горячо там, внизу. Как же охуенно Арсений целуется, охуенно вылизывает рот Эда, скользит языком по его языку, обхватывает губами, сосёт — охуенно. Он убирает руку на мгновение, хочет стянуть бельё, но Эд не позволяет — роняет его на себя, кладёт руки ему на задницу, а потом раздвигает ноги ещё шире, чтобы вжаться пахом через тонкие шёлковые штаны; стоит у Эда — пиздец. У Арсения тоже.Он трётся одним сильным, широким движением и стонет Эду в рот.— Ебать, А-арс… Как же у меня крышак от тебя сносит на хуй... — шепчет Эд ему в губы, сжимая руками его ягодицы, чтобы притереться теснее, а затем скользит ладонью ему между ног.Арсений быстро перехватывает его руку.— Не отвлекай меня.Он откатывается на бок, чтобы не дать Эду шанса на очередную диверсию, и теперь торопится: быстро расстёгивает пуговицы на его пижаме, чтобы оголить торс, оглаживает ладонью пресс, заставляя мышцы поджаться, ведёт ниже, чтобы снова сжать член, и на этот раз Эд выдыхает в голос. Он, как в тумане, глядит на Арсения, на его раскрасневшиеся щёки, на влажные, зацелованные губы, на то, как Арсений полупьяно смотрит вниз, пока приспускает наконец его бельё, — он хочет Эда, он возбуждён не меньше, и от одной мысли об этом низ живота заходится тягучими волнами.Эд опускает взгляд: от головки вслед за тканью тянется ниточка смазки — пиздец он потёк, и в этом откровения столько, что оно почти болезненно стыдное, но сладкое до безумия — смотри, это всё ты, это потому что ты. Арсений видит сам и шепчет тихое ?бля-ядь, Эд?, прежде чем растереть смазку пальцем, — они наблюдают за этим вместе, вдвоём, и это пробирает до мурашек; Эд не знает, может ли быть что-то горячее. Арсений тычется носом ему в щёку и выдыхает жарко-тяжело, как будто сам не вывозит:— Боже, Эд, ты такой красивый, я сейчас рехнусь...Он мокро облизывает пальцы, обхватывает его сильнее и влажно-широко скользит вверх-вниз. Эд запрокидывает голову и еле слышно стонет; Арсений тут же впивается в его шею, кусает, зализывает следом, ведёт языком по подбородку к пересохшим губам и целует вновь, не переставая трогать внизу.Эд отлепляется от его губ, только чтобы снова застонать; ему так невыносимо хорошо, что пальцы на ногах поджимаются. Арсений смотрит на его лицо, не отрываясь, и продолжает двигать рукой — то мучительно медленно, так что Эд задыхается, то быстрее — чтобы ладонь скользила с мокрым звуком; то легонько касается головки, трёт пальцем щёлку — Эд вздрагивает — то обхватывает кулаком приятно-туго — у Эда от ощущений закатываются глаза. Он ловит всё, узнаёт, запоминает, как Эду нравится, зацеловывает его вновь — тише, тише, вот так; шепчет, как заведённый: ?ты красивый, красивый, красивый?, — и Эд уже не может, вздрагивает всё чаще, почти извивается на кровати, подаётся бёдрами вверх, толкаясь в мокрый кулак, — он близко, и Арсений это чувствует, ускоряется, скользко оглаживает головку на каждом движении; Эд больше не смотрит — лежит, зажмурившись, и только слушает, тонет в ощущениях, — блядь, эти звуки сводят с ума.Арсений сводит с ума.На очередном горячем ?ты красивый? в самое ухо Эд чувствует, как его накрывает: он подбрасывает бёдра вверх и кончает; Арсений залепляет ему рот поцелуем, в последний момент ловя чуть не сорвавшийся громкий стон, чтобы никто не услышал. Эд мычит ему в губы, продолжая толкаться в его руку по инерции, а потом трогает сам, обхватив своей ладонью его кулак, и выжимает последние капли.Арсений отлепляется от его губ и, глядя вниз, осторожно смазывает сперму с головки; его белые на контрасте пальцы переплетаются с татуированными пальцами Эда, он гладит их, пачкая влагой, и тихо-зачарованно выдыхает:— Пиздец…Эд думает — согласен — и помутневшим взглядом следит, как Арсений ведёт ладонью выше, собирая вязкие белёсые капли с витиеватой надписи в низу живота, потом — с чернильной короны, окольцовывающей пупок, — это красиво, блядь, как же это хорошо.— Господи, ты грёбаное искусство, — шепчет Арсений.— Шо это, на хуй, было за нападение? — Эд поворачивает к нему голову, всё ещё пытаясь перевести дыхание. — А теперь тебя можно ?отвлекать??Он подцепляет его шёлковую рубашку и, оголив живот, ведёт пальцем по серёжке в пупке, но Арсений, лукаво улыбаясь, отводит его руку.— В следующий раз.— Почему?— Потому что дай мне насладиться. Тобой.Эд бы повозмущался, но Арсений льнёт к его губам, и возмущаться больше не хочется. Они целуются медленно-влажно, и Арсений всё это время продолжает гладить ладонью его живот, а потом отстраняется совсем немного и замирает, с нежностью разглядывая его лицо.— Ты такой красивый...— Я за всю жизнь столько этого слова не слышал, скока ты за сегодня сказал, — усмехается Эд.— Ничего не могу с собой поделать, у меня в руках арт-объект. Смотри, даже подпись на табличке есть. — Арсений тянется к его правому виску и мягко целует татуировку над самой бровью — ?Эдя?.— Это не та. Во. — Эд, хитрый жук, тычет пальцем в дерзкую ?Dirty bastard? на шее.Арсений смеётся. Не спорит — зацеловывает и её, а следом — каждую надпись, какую только может разглядеть среди чернил. Эд позволяет всё — впервые в жизни без ощущения, что ничего этого не заслужил; впервые в жизни наслаждается собой тоже — потому что вместе с ним. Потому что доверяет — пиздец.Доверяет, блин, всего себя целиком.