Часть 16 (1/1)

Эд тихо выглядывает из спальни: в коридоре стоит Арсений, как был — в куртке и обуви, не двигается, просто пялится в пустоту.— Арс?Он наконец замечает Эда, молча показывает пальцем на закрытую дверь и смотрит на него вопросительно, совершенно потерянно. Такой взгляд у него Эд ещё не видел, даже когда они с Антоном ругались, — здесь столько ошеломления и бессилия, что Эду становится его жаль — он догадывается, что произошло там, за дверью.— Я сам мало шо успел понять, — говорит, опережая вопрос. — Всех выгнала, кроме Тохи. Щас успокоится и...Арсений не дослушивает: всё так же молча стягивает куртку и идёт разуваться.

— Они типа вроде снова...— В комнате поговорим, Эд, — перебивает Арсений, заталкивая его обратно в спальню. — Тут слышно пиздец.Эд пользуется тем, что они близко: ловит его за руку и, притянув к себе, крепко обнимает. Арсений поддаётся нехотя, но почти тут же расслабляется и, сомкнув руки на его талии, утыкается лбом в плечо.— Посралась с этой своей, — говорит Эд и, не выпуская его из рук, прикрывает дверь, — ну ты понял.— Они сейчас постоянно ссорятся, — неуверенно отвечает Арсений. — Тяжёлый период, бывает.— Не, Арс, — мотает головой Эд, — это не период, это у её дивчины с котлом не лады. Она нашу малую хуесосит по полной, только не лупасит разве что, на хуй.Арсений отлепляется от него и поднимает ошарашенный взгляд.— В смысле?— Бля, да у них там... — Эд вздыхает и проводит ладонью по ёжику на голове, а потом плетётся к кровати, — такая ебанина, Арс, я как послушал — побледнел, блядь. Эта пизда хает её за каждый чих, а Ира такая типа, мол, я сама виновата, хуё-моё. Выгляжу не так, как этой надо, — сама виновата, танцами занимаюсь вместо нормальной работы — сама виновата, трахаюсь недостаточно гуд — сама виновата. Короче, та ей крышу двигает будь здоров. И мы ваще не врубаемся, на хуя малая все эти приколы до сих пор терпит.Арсений садится рядом и смотрит на него широко распахнутыми глазами — он всего этого не знал.— А сегодня они чё-т опять не поделили, та её начала поливать по полной, ну и, короче, малая психанула, говорит, мол, всё, ариведерчи, а та ей давай уши шлифовать, мол, я без тебя вскроюсь, на хуй, никто тя любить не будет так, как я люблю, ну и всякое такое говно.— Что?..— Малая припёрлась в слезах, короче, и вообще не ебёт, чё делать. Шаст тоже, блин, демона врубил, ты сам в курсах, какой он ебанутый, когда на изжоге. Это всё, что я успел понять, пока меня на выход не попросили.Арсений растерянно моргает и открывает рот — но с первого раза даже сказать ничего не может.

— Я... Я не знал... Я думал...Эд смотрит на него с сочувствием, молчит — не упрекает ни в чём. Тянется, чтобы положить ладонь на плечо, но Арсений вдруг роняет голову на руки и зло рычит:— Кр-ретин ёбаный. Блядь, какой же... кретин...— Кот, ты чё?— Блядь, какой же я тупой, — повторяет он упрямо.— Э, Арс, — Эд даже теряется на секунду, — ну не надо, харе. Ты-то тут при чём.Арсений трёт ладонями лицо и глухо выдавливает:— Ничего... не получается. Ты не видишь, что ли?— Чё не получается?— У меня не получается. Заботиться о них. Я, блядь, не умею. Не получается. Ни хуя, сука, вокруг себя не вижу. Ничего, сука, не замечаю.— Ты чё такое говоришь?— Я ничего о них не знаю. Я уделяю им слишком мало времени. Меня нет, когда им плохо. Когда хорошо — тоже нет. Как я вообще, блядь, мог не заметить, что собственная дочь встречается с тиранкой? Разумеется, она меня выгнала, хули от меня толку-то!— Арсений...— С Кирой мы тоже почти не разговариваем. Он, конечно, вообще мало с кем разговаривает, но, блядь, я же... должен хоть как-то с ним контактировать, ну должен же! Антон обижается, что меня вечно мало, и он единственный, кто мне это вслух говорит, но я же знаю, что остальные тоже так думают, а я понятия не имею, что мне ещё сделать, я и так пытаюсь! Ник снова с ума сходит со своими шмотками, а у нас деньги на шмотки есть, Эд, не в шмотках же проблема, ему просто плохо, ему нужно больше внимания, понимаешь? Митю я вообще днями не вижу! То он на балете, то я в клубе. Какое счастье, что у него день рождения на этой неделе, хоть там, блядь, встретимся! Пуф... Пуф! О боже...Арсений с мученическим стоном снова утыкается лицом в ладони.— Что Пуф? — сглотнув, переспрашивает Эд, но Арсений отмахивается.— Ничего.— Кот...— Дана сказала, — говорит Арсений совсем тихо и устало, — что они все меня любят.— Канеш, любят. Так и есть.— Что значит ?любят?, Эд? За что, блин? У меня ни хуя не получается! Я не вывожу. А это так не работает, понимаешь? Ты либо можешь нести ответственность, либо не можешь. Лучше, блядь, вообще не быть родителем, чем быть плохим родителем.Он замолкает, и Эд сидит в растерянности ещё несколько секунд, а затем осторожно просит:— Посмотри на меня?Арсений отрицательно мычит, но потом всё-таки опускает руки; Эд кладёт ладонь ему на щёку и заставляет поднять голову.— Арс, ты их не рожал. И не растил. Их растили типы, которых они не выбирали и которым на них было, на хуй, поебать до сиреневой звезды. А тебе не поебать. Тебя они выбрали сами, врубаешься? Это не только твой гемор, здесь все совершеннолетние, еба, хорош всё на себя взваливать, блин, ты и так делаешь до хуя. До-ху-я. Никто не ждёт, шо ты должен быть идеальным. Никто от тя вообще ничего не требует. Мы все косячим — иногда немного, иногда люто по-жёсткому, но, бля, Арс. Это не значит, что мы хуёвые люди. Харе думать, что ты недостаточно идеальный. Ты охуенный, Арс. Охуенный. Ты справляешься. Ты хороший отец.Эд гладит его по щеке, и Арсений делает пару судорожных вдохов, как будто вот-вот расплачется, но сдерживается из последних сил.— Иди сюда, ну, котёнок, ну ты шо.Они обнимаются; Арсений прячет лицо, уткнувшись ему в шею; Эд утешающе водит ладонью по его спине и лопаткам, мнёт загривок, заставляя расслабиться, целует в ухо и чувствует, как успокаивается тоже — сам переволновался. Он ловит себя на мысли, что ему больно, если Арсению больно; хочется защищать его от всего на свете — хотя Арсений сам всех защищает не хуже; хочется заботиться о нём, хотя он — человек-забота номер один, пусть и думает, что это не так. С ним хочется быть таким бережным, каким Эд не был ни с кем и никогда. Он даже не знал, что умеет чувствовать к кому-то столько трепета и нежности — такой необъятной, что эта нежность ощущается на кончиках пальцев, и Эд до сих пор не понимает: то ли научился, впитал, стал — с ним — немного лучше, то ли откопал в себе ради него всё хорошее, отыскал забытые, почти ссохшиеся крохи любви, по травинке теперь взрастающие на выжженной земле.Арсений всё-таки шмыгает носом, но Эд, кроме его горячего дыхания, не чувствует на коже ничего — плачет он там или нет, непонятно, но сделать с этим что-то нужно срочно.— Всё путём, кот. Всё нормально, — успокаивающе бормочет он, продолжая укачивать Арсения в объятиях. — Со шкетами оно, ну, ваще сложно. Нэма дуже читкой инструкции, як для пилососа.— Чего? — фыркает Арсений ему в воротник и шмыгает громче.

— Так наша воспиталка в гетто говорила.Арсений снова усмехается, и Эд улыбается тоже — сработало.— А что ещё она говорила?— Не бегать между кроватей.На этот раз они смеются оба, и Эд решается отвлечь его ещё немного:

— Пойдём на улку? — вдруг предлагает он. — Во двор, на площадку.— Ты чё, — Арсений поднимает голову и смотрит на него серьёзно; глаза покрасневшие, и Эд наконец чувствует, как свой взмокший воротник липнет к шее, — нас оттуда бабульки с первого этажа погонят в такое время.— Да кому мы, на хуй, сдались. Мы ж не бухать. А бабульки уже спят. Я тя научу ?бритни? делать, там вроде сухо сегодня, как раз заебись.— Что это? Мне Мадонна больше нравится, чем Бритни.— Глупый, — ржёт Эд и всё-таки тянется пальцами, чтобы осторожно вытереть его мокрые щёки и слипшиеся ресницы, — это финтюха из паркура.— Ты занимаешься паркуром?— Да так, хуйня. Не на ?Тринадцатый район?. Погнали. Движ башку проветривает.— А Ира? — неуверенно спрашивает Арсений.— Там Шастун у руля. Пускай порулит, ему полезно.— Ладно. Ты прав. Доверяю тебе.Они улыбаются друг другу, Эд — тепло и ласково, Арсений — слабо и устало — но всё же улыбается, и это маленькая победа. Эд обхватывает его лицо ладонями и легонько дует на опухшие веки; потом мягко целует в покрасневший сопливый кончик носа, мелкими поцелуями клюёт губы — уже больше дурашливо, чем нежно — и напоследок отлепляется с громким смешным чпоком.— Ты терь точно кошеня, — говорит.— Почему?— У тя нос мокрый.Арсений фыркает опять и тычется этим своим мокрым носом Эду в лицо. Эд ржёт, шипит ?брысь, на хуй, брысь?, но даже не думает уворачиваться — ни за что.*Они спускаются вниз; Эд вылетает из подъезда, перепрыгивая через ступеньки, и сразу вдыхает полной грудью, голодно заталкивая в себя уже прохладный, почти ночной воздух. На улице сегодня — настоящая весна, февраль дал марту своих суточных авансом; Эд радуется, что, даже сидя дома, успел в кои-то веки хоть немного поймать эти ранние, сонные весенние проблески — обычно не замечает, но на этот раз ухватился, уловил.Ему всегда жаль было целиком теряться в работе, которая теперь, оказывается, ни хрена не стоит, нырять в её бессмысленный грязный кумар настолько глубоко, что не замечать ничего — и в середине апреля вдруг разлеплять глаза с опозданием, когда уже почки вовсю набухают на деревьях, воздух другой, сладкий, птички ебучие, откуда-то разом взявшиеся, этот сладкий воздух пьют и на своём птичьем пересвистывают. Каждый год Эд ловил себя на этом разочаровывающем осознании — вот, снова пропустил, проебал; в следующем году надо бы не проебать, чтобы жизнь нормальную-то пощупать — осталась она ещё вообще, живая? Жаль было из раза в раз думать об этой упущенной опять весне, но утешение какое-то эти мысли всё равно приносили: значит, хоть что-то ему вроде бы ещё не безразлично; значит, живой.Эту весну, не начавшуюся пока, но уже игриво дразнящую сухим асфальтом, Эд готов встречать на низком старте — живее, чем когда-либо, радостный мартовский кот. И не в сладком воздухе причина, и не в тепле — причина неслышно подходит сзади, наконец равняясь с ним, уверенно берёт его за руку, не боясь, что кто-то может увидеть их в темноте двора.Они идут на площадку, к турникам, и Эд мысленно офигевает, насколько красивыми стали эти площадки сейчас повсюду; в его Родном — дай бог одна ржавая перекладина с облупленной краской на целый квартал и автомобильные покрышки, наполовину зарытые в землю, — вот и весь аттракцион, но этого хватало: детям много и не надо.— Это на нём я буду заниматься? — спрашивает Арсений, когда они подходят к детскому турничку чуть выше метра высотой. — Как унизительно быть новичком в паркуре. — Он трогает турник рукой и тут же одёргивает ладонь. — Ой-ёй. Холодный.— Ничё, главное — не облизывай.Эд достаёт из кармана скотч, который они пятнадцать минут искали по всей квартире перед выходом, и начинает обматывать им одну перекладину турника внизу, а затем протягивает ко второй, чтобы получилось окошко сантиметров в шестьдесят.— Вот сюда, короче, надо залететь.Арсений недоверчиво косится на него, а затем, скрючившись, чтобы не стукнуться о турник головой, просто перешагивает скотч и, выпрямившись по другую сторону, вопросительно смотрит на Эда. Тот пялится на него, как на дурачка, и начинает ржать.— Ты шо делаешь? Это не ?бритни?, это какая-то лысая Бритни, дядь. Ну-ка посторонись.Он отходит подальше, на ходу разминая кисти, а потом разбегается и, ухватившись руками за перекладину, ловко пролетает под ней ногами вперёд.

— Мамочки, — восхищённо охает Арсений. — Кажется, у меня только что случился микрооргазм.Эд самодовольно крякает — он не хвастливый, но всё же иногда ему по кайфу красоваться вещами, в которых он действительно крут.— Буду знать, как сделать тебе хорошо, — лыбится он, возвращаясь обратно. — Запястья разогрей. Ща будем летать красиво.Пока Арсений разминает руки, Эд встаёт перед турником, чтобы показать всё в замедленном действии.— Короче, тема такая: надо пролететь салазками вперёд. Разгоняешься, перед прыжком чутка наклоняешься назад, тогда ноги по инерции — бащ — и вперёд. Потом хватаешься руками и пушишь себя на финалочку. Нужно, короче, вписаться в это окно, не задеть скотч и не шлифануть таблом об турник.— Всего ничего, — нервно усмехается Арсений. — Пустяковое дело. Плюнуть и растереть.

— Смотри. — Эд берёт его за ладонь и ?шагает? пальцами по руке — сначала одним, затем другим. — Когда на финалочку будешь выходить, на одну ногу приземляешься, вторая — впереди, шоб побежать дальше сразу. Понял?— Глянь, пожалуйста, у меня там глаз не лопнул?— Да шо ты очкуешь, не очкуй, всё проканает.— Когда ты прыгал сам, всё казалось проще.— Оно и есть изи. Ты увидишь. В жизни ваще часто всё бывает легче, чем кажется, ты только не боись.Эд подносит его руку к губам и, не отводя взгляд, целует в тыльную сторону ладони — всё получится, дерзай.Арсений неуверенно подходит к турнику и хватается за него, чтобы отрепетировать ?финалочку? — получается с первого раза, это и впрямь не так уж и сложно.— Ладно. Надеюсь, не разобью нос.— Не разбей. Он красивый. Я тя поймаю, если шо.Арсений отходит подальше, коротко выдыхает, собираясь с духом, потом разбегается — раз, два, прыжок, руками — за перекладину; у Эда сердце замирает на мгновение — в следующую секунду Арсений приземляется на ноги и, пробежав вперёд по инерции, влетает в объятия Эда.— Охренеть! Ты видел?! — Он радостно смеётся, и Эд ржёт сам, лыбится до ушей, аж дыхание задерживает — внутри всё распирает от радости; за эти сияющие глаза он что угодно отдать готов.— Красиво, красиво!— Охуенно! Можно ещё раз?— Тока осторожнее, кот.Арсений пробует снова — на этот раз выходит ещё лучше, и Эд, глядя на его раскрасневшиеся от воодушевления щёки, радуется, что всё-таки смог его растормошить.

— Где ты научился всему этому? — спрашивает Арсений, переводя дыхание.— В гетто. Делать не хуй было, мы с кентюхами постоянно ливали за кордон и зависали на заброшках. Там штрихи из центров тусовались-прыгали, ну и мы как-то туда-сюда, приписались к их движухе, учились тоже потихоньку.

— Покажи ещё что-нибудь?Эд оглядывает площадку, чтобы оценить её возможности, и поджимает губы.— Блин, темно тут, как в моей душе, на хуй. Ну ладно.Он срывается с места и, ухватившись за турник повыше, делает ?бритни?, потом прыгает на шведскую стенку, как кошка, оттуда — на деревянный домик с детскими горками, цепляется за перила на балкончике и, крутанув сальто назад, приземляется на ноги.— Бр-р-ря!— Господи, ты... нереальный.Арсений смотрит на него с восторгом, глаза блестят в тёплом свете фонаря, на губах — завороженная полуулыбка, он красивый безумно, и Эд на адреналине не выдерживает — затаскивает его за домик, чтобы наверняка спрятаться от редких прохожих и курильщиков на балконах, прислоняется спиной к стене и, притянув его к себе, целует сразу быстро и жадно, но почти тут же отлепляется — дыхалки не хватает, и в конце концов они просто смеются друг другу в губы.— Это было так... охуительно, Эд, очень вообще совсем.Эд хмыкает, немного смутившись, и молча кивает; он не привык, чтобы его хвалили, и говорить ?спасибо? на комплименты не умеет, но Арсений вдруг произносит это сам:— Спасибо. Что возишься со мной сегодня. А я даже не успел спросить, как у тебя дела.Эду хочется сказать: глупый, благодарить не за что — всё происходит само собой. Но вместо этого он просто качает головой и осторожно касается пальцами его лба, зачёсывая взъерошенную после прыжков чёлку.

— Антоха штору сорвал на кухне прям перед твоим приходом.— В смысле?!— Да бля, кривожопый гусёк. Пошёл Ире водичку принести, решил передохнуть, блядь, и присел жопой на подоконник, прям на штору, сверхразум, на хуй.— О господи. — Арсений смеётся и делает фэйспалм. — Ладно, повесим обратно утром.— Ещё он дал мне старый ноут поюзать, и я, короче, намутил себе кроссы. И Нику — хуйню, типа пиджак с круглыми блестящими штуками, которые, ну, понял, как рыбкина чешуя, короче, уматовые такие. Пуф подсобил, а то у них там тёрки какие-то, я, правда, не вникал толком, кто прав, кто виноват.Арсений открывает рот и пялится на Эда с удивлённой улыбкой.— Ты заказал Нику одежду?— Да шоб не морозился. Не надо было? Он обидится?— Нет, господи, нет, — выдыхает Арсений, улыбаясь ещё шире, — всё супер, ты... Ты супер.— Ну вот и заебись. А у тебя как день прошёл?— Хорошо. Был в клубе. Потом заехал к... — Арсений мнётся мгновение, будто раздумывает, стоит договаривать или нет, но в итоге решается: — Руслану.— Это твой..?— Это мой.Эд хмурится — в голове проскальзывает какое-то смутное, эфемерное полумираж-полувоспоминание.— Что? — с беспокойством щурится Арсений, но Эд лишь отмахивается — совпадение, хуйня.— Да не. Вспомнил одного штриха по имени Руслан.— И что он?— Да хуй с ним, ничё важного, знакомый знакомых.Арсений кивает и замолкает, а потом берёт Эда за руки и переворачивает их ладошками вверх — они там без татуировок, мягкие, розовые от холода.

— Ты, наверное, — начинает он, рассматривая их внимательно и поглаживая большими пальцами, — что-то хочешь спросить... о нём?— Не. Ты же не любишь про него говорить? — пожимает плечами Эд. — Пох, кто он.— Не ревнуешь?

Эд в задумчивости прислушивается к себе. Арсений поднимает голову и глядит на него чуть взволнованно — накрутил себя и по этому поводу тоже?— Ты сказал, что я тебе очень нравлюсь, — отвечает Эд. — Мне этой инфы достаточно, шоб хуйнёй не страдать.Они смотрят друг другу в глаза, Арсений улыбается ему с благодарностью и облегчением, теперь — по-настоящему тепло, и у Эда самого от этой улыбки теплеет внутри.— Я рад, что мы об этом разговариваем. И ты всегда можешь спрашивать меня о чём-то, если захочешь, хорошо? О чём угодно. Кроме квантовой физики и астрономии, или как оно там называется, я в точных науках точно не разбираюсь. И разбираться не собираюсь. Хотя математику, кстати, знаю неплохо, мы с ней как-то выпивали перед сессией на первом курсе, и...Арсений болтает, когда нервничает, Эд знает; он смотрит на него умилённо — ну шо ты распереживался? — и смеётся, продолжая разглядывать его лицо в полумраке — видно плохо, но Эд, кажется, уже и так каждую чёрточку выучил наизусть. Арсений тоже фыркает, но коротко, ему хочется добавить что-то ещё, без шуток.— Мне говорить тебе, когда мы с ним будем видеться?— Да хэ зэ, ты не обязан передо мной отчитываться, кот.— Ну а если ты будешь спрашивать, как я провёл день?— Тогда — хули нет. Попробуем.Арсений вдруг шумно вздыхает и ещё крепче стискивает его ладони.— Ты такой... нереальный, Эд, — шепчет он, не отводя взгляд, и в этом взгляде — удивление, восхищение, нежность, чего там только нет, Эд ловит каждую мелочь и сам смотрит так же. — И тебе всё это даже не кажется странным?— Мне похуй, — отвечает он честно; на носу же написано. — Если ты будешь счастлив так, то я типа тоже.— Ты нереальный, — повторяет Арсений.Эду хочется сказать: нет, ты, всё это — потому что ты. Хочется сказать — я сам себя не знал, пока тебя не встретил — но Арсений тянется к нему наконец, чтобы поцеловать, и Эд больше не хочет ничего говорить. Они целуются медленно, по-серьёзному; вокруг так тихо, что Эду слышно, как Арсений дышит — сначала ровно и глубоко, затем всё чаще и прерывистее. Хочется обнять его крепче, почувствовать, какой он тёплый под курткой — ещё теплее будет им вдвоём под одеялом, и Арсений словно считывает его мысли:— Пойдём домой?*Утром они всё-таки берутся чинить пострадавшую штору: вернее, чинит Арсений — сидит на стуле и вдевает отодранные крючки в петельки, а Эд просто пялится на него, потягивая кофе, и помогает держать ткань.— А в Штатах народ больше по жалюзям прётся, — вдруг говорит он.Арсений поднимает на него заинтересованный взгляд.— Это слово не склоняется. Может, поэтому в России жалюзи, — он делает ударение на последний слог, не так, как сказал Эд, — не особо популярны.— М-м, — кивает Эд. — А ты в школе стопудово часто огребал, да?Арсений мягко смеётся и закусывает губу.— Прости. Ладно, расскажи, что ещё в Штатах?— Там никто, короче, окна не зашторивает. Им по приколу, когда с улицы всё видно. Вроде пиздец рай для вуайеристов, но на самом деле всем просто похуй.— А где именно ты был?— Эл-Эй и Вегас. У Тимбо в Вегасе кентюхи по делам. Не то шоб мы на, как их там, на хуй, курсы повышения квалификации летали, но...Арсений понимающе кивает.— А так Вегас — ништяк, мне вкатил. Нет лютых налогов на каждый пердёж, как в Калифорнии. Тепло. Диснейленд для взрослых прям в центре, а всё остальное — дороги и шоссе, как в ?ГТА?. Я ваще, знаешь, так и представлял, шо там всё, как в ?Сан-Андреас?. Пальмы, девочки в бикини, неоновые вывески, все лаванду стригут и купаются в ваннах из казиношных фишек.— И как, имеет что-то общее с реальностью?— Ни хуя. Пустыня. Одна улица в мишуре и до хуя дорог, сплошные шоссе, весь город в них, как ебучая паутина, а между ними, короче, огромные, огромные пустые пространства.— И что, даже пальм нет?— Пальмы есть, — улыбается Эд. — Уматовые. Красивые. В Эл-Эй тоже есть. Ты в курсах, что один из тотемов Эл-Эй — горящая пальма?— Нет. Что за тотемы? Как в ?Последнем герое??Эд ржёт, запрокинув голову.— Да ты шо, дядь, нет. Местные приблуды, типа символы, семь штук их. — Он начинает загибать пальцы: — Чика на роликах в мини-шортах, коповский хеликоптер, дамочки в одинаковых платьях, стая этих... Как их, бля? Собаки сутулые.— Койоты? — помогает Арсений.— Точняк, базаришь, койоты. — Эд загибает следующий палец. — Ещё долбачи в супергеройских костюмах прям на улицах. Собака в детской коляске. И... горящая пальма? — Он понижает голос, чтобы звучать более интригующе: — Говорят, когда найдёшь их все, станешь местным и не сможешь ливануть.Арсений, всё это время слушавший зачарованно, фыркает:— Там что, правда собачек возят в детских колясках?— Бля буду, сам видел.— Вот мрак. А ты сколько тотемов собрал?— Горящей пальмы не хватило.— Вернуться за ней не думал?Эд пожимает плечами, хочет ответить ?нет? — хорош, насмотрелся, не голодный — но вдруг понимает, что был бы не против повторить в одном случае:— Если только в кайфовой компании.Арсений задерживает на нём взгляд и улыбается до ямочек на щеках. Это приглашение, они оба знают, вопрос без вопроса, на который в ответ — молчание. Но молчание — знак согласия. Это они знают тоже.— Ладно, вроде готово, — говорит Арсений, сгребая руками штору. — Давай вешать?— Я полезу?— Ой нет, лучше я, там такие дурацкие крючки, что без бутылки не разберёшься. А у нас из бутылок только соевый соус.Он залезает на стул сам; Эд подаёт ему штору и задирает голову, глядя на него снизу вверх. Арсений привстаёт на носочки и тянет руки высоко, один за одним цепляя крючки, — гибкий, ладный, красивый в утреннем свете. Этот свет падает на чёлку, подсвечивая умильно выбившиеся прядки; уши тоже светятся розово-прозрачным; из-под задравшейся футболки белеет голая полоска поясницы; он весь — такой завораживающий, что Эд не может оторвать взгляд — залипает, пока вся штора наконец не оказывается на своём законном месте.— Уф, ну, кажется, всё?Арсений расправляет ткань и оборачивается к Эду, вопросительно глядя через плечо — ну как, получилось? Эд ловит это мгновение тоже и вдруг говорит, даже не успев подумать:— Замри так, я тя сфотаю.Он берёт со стола телефон Арсения, смахивает экран вбок, чтобы включить камеру, и смотрит через неё на тёмный силуэт в тёплом свете — выглядит так невозможно, что захватывает дух. Арсений не теряется ни на секунду — сразу принимает игру, позирует уверенно, делает какие-то свои танцевальные штуки руками, и Эд сам не замечает, как увлекается: отщёлкивает десятки кадров, крутится возле него, как маньяк, — просто Арсений очень красивый, очень, очень. Красивый, когда улыбается, когда опускает глаза вниз, так что его длинные чёрные ресницы кажутся ещё длиннее. Когда поворачивает голову в профиль. Когда щурится от солнца. Когда танцует. Когда делает вид, будто не знает, что на него смотрят. Когда действительно не знает, что на него смотрят.Эд очень сильно влюблён.— Ну хватит, там сейчас место закончится, — смеётся Арсений; он уже просто дурачится — прячет лицо за шторой, как Шамаханская царица.Отложив телефон, Эд подходит ближе и ловит его, радостно смеющегося своим охуенным смехом, к себе в объятия. Арсений виснет на его шее и целует, не переставая улыбаться.— А если кто-нибудь зайдёт? — бормочет Эд ему в губы, но держит по-прежнему крепко и отпускать не собирается.— По крайней мере, я хотя бы одет, а не как в тот раз, — усмехается Арсений. — Кстати, сегодня пораньше приеду, у нас...— Вечер кинематографа, — договаривает за него Эд. — Я помню. Шо в программе?У дверей раздаётся громкий кашель — так неожиданно, что они оба вздрагивают и отскакивают друг от друга; по недовольному кряхтению Эд, даже не глядя, угадывает Антона.— Опять пидорасятся, ёпта, — ворчит он. — ?Бешеные псы? у нас в программе. Арс задолбал их ставить.— Но там есть лапочка Эдди, — оправдывается Арсений.— Я думал, ты по Мистеру Белому течёшь, — щурится Антон, а затем обращается к Эду: — Мы, кстати, киноху по очереди выбираем. Хошь, на следующей неделе ты выберешь?Эд тормозит с ответом — следующая неделя будет нескоро, и за это время много чего должно произойти: наверняка документы будут готовы, придётся что-то решать. Он думает эту мысль и тут же ловит на себе взгляд Арсения — почти испуганный, взволнованно ожидающий ответ, и Эд знает, что этот ответ сейчас может стать обещанием.— Алё, — зовёт его Антон — пауза затянулась. — Ну, не обязательно ж прям щас придумывать. Просто скажи, будешь выбирать или нет? У нас много желающих.Эд откашливается и, не сводя глаз с Арсения, наконец говорит:— Буду. Но я за свои предпочтения, короче, не ручаюсь.— Не парься. Мы любые предпочтения уважаем. Только если ты не фанат Петрова, тут уж сорян, но сам понимаешь, всему есть предел. И ещё… О, ебать, — Антон вдруг замечает штору, — вы пофиксили! Хоро-ош.— По-братски, дядь, сделай так, шоб она провисела тут хотя бы до выходных.— Не нуди. — Антон кривит моську. — Ладно, Арс, я чё это самое. Мы с Ирой репаем вечером, так что домой поедем с тобой, мона? Заодно и поговорите, она вроде сегодня получше.— Мона, — кивает Арсений, — Лиза. А до работы тебя подбросить?— Не, — крякает Антон, расплывшись в довольной улыбке, — меня щас Серёжа заберёт.— Если надо пополнить запас презиков, возьми у меня в куртке, — говорит Эд.— Дур-рак, блин, — невнятно мямлит Антон, смутившись, и разворачивается, чтобы уйти. — Себе оставьте. Я пошёл, пока.— Хорошего дня, дорогой! — кричит Арсений ему вслед, а потом смотрит на Эда вопросительно: — Он сказал ?себе оставьте??— Ага.Арсений издаёт задумчиво-весёлое ?хм?, и Эд лыбится тоже, а затем, прислонившись к тумбочке, цепляет его за руку, чтобы притянуть к себе и продолжить с того момента, на котором они остановились.— Кис, мне тоже уже пора, — нехотя говорит Арсений. — Ты какие чипсы любишь?— Со сметанкой. А шо? Для кинематографа?

— Да, в магазин заеду вечером.— Давай я доставку закажу, у нас и так холодос почти пустой.— Правда? Тогда закажешь ещё с сыром и обычные с солью? — Арсений обвивает его шею руками и ласково-тихонько шкрябает пальцами ёжик на затылке. — А попкорн у нас вроде остался в закромах.— Пуф в прошлый раз чё-то говорил, шо хочет цветной.— Да? Тогда надо заказать цветной.Они говорят о ерунде, но это почему-то кажется очень важным сейчас; с Арсением — всё важно, даже такие мелочи; эти мелочи, по-честному, — дороже всего на свете, и, когда Эд ловит себя на этой мысли, у него тепло щемит в груди. Он обнимает Арсения за талию, разглядывая его мелкие родинки-веснушки над бровями и на носу, и сердце колотится от распирающего изнутри целого моря чувств; ему хорошо, очень, очень хорошо, и всё это — потому что Арсений рядом с ним.— Будет сделано, кот.— Ты чудо.— Я...Он вдруг замирает, открыв рот, — еле успевает поймать почти вылетевшие так естественно три слова. Арсений не замечает — он уже тянется к его губам за поцелуем, и Эд отвечает по инерции, а сам просто умирает внутри — что это, блядь, было, магия момента, наваждение, что? Арсений такой красивый, домашний, тёплый в его руках, льнёт так доверчиво, что Эду невыносимо — переклинило, едва не вырвалось так легко и правильно — он в ахуе до мурашек.

Что-что он собирался сказать?