Часть 12 (1/1)

Что бы Арсений ни загадывал, утро всё-таки наступает; оно пасмурное, но всё равно светлое, Эду хватает, чтобы проснуться от этого света, пробивающегося сквозь лёгкие, полупрозрачные занавески.Он поворачивает голову и смотрит: Арсений лежит лицом к нему — спит, по-детски подогнув запястье под подбородок. Ресницы еле заметно подрагивают — его сон уже чуткий, Арсений вот-вот проснётся, но пока что Эд воровато ловит эти мгновения, запоминает, прячет у себя, чтобы оставить побольше — как много они вдвоём успеют насобирать?

Вчера — было много, было то, о чём он почти не позволял себе мечтать, и в это не верится до сих пор — правда было? Но сейчас — тоже много, не меньше, с Арсением каждую секунду запомнить не просто хочется — кажется жизненно необходимым.Эд смотрит, как Арсений лежит, умильно сжав выглядывающие из-под одеяла плечи; в калачик бы свернулся, наверное, если бы кое-кто под боком не занимал место.Он смотрит, как Арсений смешно морщит нос за секунды до пробуждения, дышит громче — а потом наконец просыпается, и Эд успевает — увидеть, поймать, запомнить. Он смотрит и вдруг понимает, что никогда ни за кем не наблюдал в такие моменты, это всё новое, бьющее куда-то в солнечное сплетение. Эд чувствует столько трепета, что этот трепет не помещается в груди — распирает, захлёстывает целиком; откуда он вообще берётся там, внутри, откуда его вдруг столько, что больше места нет и сил — удерживать в себе?Арсений сонно выпутывает руки из-под одеяла, потягивается, издавая тихонький мурлык, и жмурится, приоткрыв один глаз, — тёплый, уютный, совсем домашний кот. Эд ловит себя на том, что улыбается уже неконтролируемо, и ему странно, и это вау — как так, улыбаться прямо с утра?— Доброе утро, — бормочет Арсений и улыбается тоже, потирая глаза. — Ты чё, смотрел, как я сплю? Крипи.— Сам виноват, шо дрыхнешь дольше меня.Арсений фыркает, лениво тянется за телефоном, чтобы посмотреть время, и тут же подрывается с подушки.— Чёрт, уже половина одиннадцатого! Чё молчишь!Он судорожно путается в одеяле, пытаясь вылезти, и забавно причитает себе под нос ?балин-балин-балин?. Эд его суматоху не разделяет: переворачивается на спину, закинув руки за голову, и всё ещё лыбится — ему-то сегодня торопиться некуда. Арсению, в общем-то, тоже, не то чтобы они сильно проспали, но Арсений любит неспешные утра и всегда встаёт без будильника, а теперь придётся немного поспешить.— Ты ещё поваляешься? — спрашивает он, затормозив уже на выходе из комнаты.— Пять минуточек. А шо?— Я в ванную. Не заправляй кровать, потом постельное бельё поменяем.— Без бэ.— И ещё в двенадцать придёт клинер, можно попросить тебя открыть ему? Не знаю, кто из ребят будет дома.Эд складывает пальцы в жесте ?окей?, и Арсений одними губами шепчет ?спасибо?, а потом коротко улыбается, прежде чем выйти. Эд ловит это мгновение тоже: Арсений ещё сонный, с непослушными растрёпанными вихрами на голове, в мятой после сна футболке, но он улыбается — ему, Эду — и пасмурное утро становится чуть светлее.Эд думает: что делать, когда Арсений вернётся из ванной? Может, подойти и поцеловать его, пока он ещё здесь — пока не упорхнул по своим бесконечным пчелиным делам? Но Эд зубы не чистил, да и вообще — наверное, не стоит так лупить сгоряча, вдруг Арсению нужно время, чтобы переварить вчерашнее; вдруг это было помутнение рассудка, магия ночи или что там обычно люди придумывают, чтобы оправдать свои ебанутые порывы ни с хуя. Им бы поговорить для начала; Эд вообще, по-честному, не самый разговорчивый парень, он привык забивать на свои и чужие тараканы и жить в моменте, если хорошо, но с Арсением слишком много вопросов даже для него, и парочку он планирует задать сегодня.Арсений возвращается спустя минут двадцать, когда Эд уже успевает расправиться с двумя пододеяльниками. Услышав шаги, он замирает с подушкой в руке, так и не стянув до конца наволочку, и поднимает глаза. Арсений останавливается в дверях, прислонившись плечом к косяку, и смотрит тоже, закусив губу. У него волосы мокрые и на висках смешно завиваются, он в тонком коротком халате, весь лохматый, свежий и тёплый, Эд даже через полкомнаты чувствует мятно-пряный запах его геля для душа — от ?Кензо?.— Решил начать без меня? — спрашивает Арсений.— Ну, тебе оставил самое кайфовое — напяливать обратно вот эту вот всю хуету.— Как заботливо с твоей стороны.Он подходит к шкафу и открывает ящик с нижним бельём, чтобы достать трусы. Эд тактично отворачивается — почти полностью, почти — оставляет себе пару несчастных сантиметров, чтобы уловить боковым зрением, как Арсений, стоя к нему спиной, наклоняется и натягивает белые боксеры, а потом снимает халат. В этом нет ничего такого, Эд мог бы вообще не отворачиваться, вряд ли Арсений стесняется своего тела. Но сейчас стесняется почему-то Эд.Он улавливает, как на светло-молочной спине Арсения перекатываются мышцы, как боксеры скрываются под его любимыми джинсами с дырявыми коленками; видит, как Арсений надевает белую футболку и сверху — малиновую ?монохромовскую? толстовку, а после, как всегда, поправляет растрёпанные волосы. Эд чувствует себя вуайеристом, которому, впрочем, почти позволили смотреть.— Синее или бежевое?Эд наконец оборачивается: Арсений держит в руках два комплекта постельного белья. Эду, вообще-то, похуй, как выглядит место для сна — главное, чтобы оно в принципе было, но сейчас это кажется ему важным, чем-то семейным, уютно-бытовым — он никогда ни с кем не выбирал постельное бельё.— Синее.— Ура. Мне оно тоже больше нравится, — улыбается Арсений. — Как будто спишь на большом ките. И укрываешься китом.Эд прихрюкивает; потом они вместе перекладывают одеяла и подушки на кресло, вместе разворачивают вкусно пахнущую чистотой простыню и почти синхронно натягивают её на матрас. Эд сосредоточенно смотрит, как ловко Арсений расправляет складки, и пытается повторять за ним — выходит не так умело, но он старается.— Справишься с одеялом?Эд пожимает плечами — не очень он уверен, если честно, — вряд ли из этого выйдет что-то хорошее и хотя бы мало-мальски соответствующее запросам Арсения.— Хэ зэ, но без жертв не обойдётся.— Ладно, — Арсений усмехается, и в уголках его глаз разбегаются лучики-морщинки, — тогда займись подушками.Он кидает Эду наволочки, продолжая тепло улыбаться, — как будто догадывается, как много для него сейчас значит эта незатейливая домашняя рутина; или, возможно, у Эда просто всё, как всегда, написано на лице.С подушками он справляется быстрее, а затем сам помогает Арсению разделаться с пододеяльниками: держит уголки с одной стороны, пока Арсений пытается запихнуть вторую половину одеяла с другой.— Оставь, я заправлю, — говорит он, когда остаётся только красиво разложить всё это на кровати. — Спасибо.Эд знает почему: у Арсения пунктик на то, чтобы всё лежало ровно, и он не успокоится, пока не поправит каждую складочку. Эду не хочется уходить, он наблюдает за ним ещё несколько мгновений, смотрит, как Арсений внимательно расправляет ткань ладонями, и это красиво до щемящего чувства внутри; он весь красивый — с пока ещё влажными после душа волосами, в малиновой толстовке; в утреннем неярком свете, пробивающемся через окно.Эд думает: прошлое воскресенье было совсем другим. В прошлое воскресенье он сидел с разбитым носом на полу в туалете, и Арсений вытирал кровь с его лица. Ему в целом похуй на дни недели, но если воскресенье может быть таким, как сейчас, — Эд полюбил бы его особенно.Он всё-таки оставляет Арсения одного и выходит из комнаты: плетётся в ванную и чистит зубы — тщательнее, чем обычно — на всякий случай. Смотрит на свои губы: нижняя немного потрескалась и припухла — он вечно её облизывает, так что она потом сохнет; Эд уже привык не замечать, но сегодня замечает — всё ещё чувствует на губах фантомное ощущение чужих губ.И ему невыносимо хочется повторить.Когда он заходит на кухню, кроме Арсения, там обнаруживается Антон — сидит и, сосредоточенно пыхтя, перебирает какие-то распечатки по учёбе, которыми завален стол вокруг тарелки с бутербродами.— О, Эд, здорово, — бубнит он с набитым ртом.— Шо кого? — Эд плюхается на стул напротив и краем глаза косится на Арсения: тот стоит над туркой и варит кофе.— Сессия — меня, — угрюмо отвечает Антон. — Восемнадцать плюс, смотреть онлайн без регистрации. Щас с ребятами поедем в коворкинг учить эту пиздосрань. Какого хуя, на хуя и хули — все мои вопросы.— Бля, соболезную, — искренне говорит Эд. — Но ты ж бодрячком? На крыльях любви и все дела.Антон бросает на Эда загадочный взгляд поверх бумажек и лыбится — довольный, как сожравший хозяйскую еду кошак.— Так у тебя вчера был важный день, милый? — деликатно вклинивается в разговор Арсений.Эд хмыкает про себя — наверняка Арсений пытается не подавать виду, что обижается, и ему это даже удаётся, но Эд знает: его явно задело, что он шастунские новости узнал далеко не первым.Антон неопределённо мычит, снова упулившись в листы, а потом внезапно выдаёт:— Наверное, такой же важный, как у тебя позавчера?— Оба-на, — вырывается у Эда.?Раунд?, блядь. Арсений поворачивается к Антону и непонимающе вскидывает брови.— Слышу нотку язвительного подъёба в твоём вежливом вопросе.— И она там есть. Целый, блядь, аккорд. Серьёзно, Арс, чё ты нам не рассказываешь, с кем там мутишь? Куда ночью в пятницу пропал? Куда ты вообще вечно, блин, пропадаешь?— Не доёбывайся, малой, — останавливает его Эд, прежде чем Арсений успевает ответить. — Не твоё, значит, дело.— Почему? Чё за секреты, ёпта? Это чё, какая-то знаменитость? Депутат? Футболист? — С каждым новым предположением Антон всё шире распахивает глаза и конце концов чуть ли не подскакивает с места. — Кто-то из Миранчуков?!— Тох, завали, — снова рычит Эд; сам не знает, зачем заступается — его никто не просил.Арсений смеётся — его эти расспросы, кажется, вообще не смущают.— Это не футболист, милый, прости. Я знаю, ты хочешь бесплатные билеты на матчи, но...— Ну и ладно, ну и пожалуйста, — расстраивается Антон — вроде бы в шутку, но обида в его голосе слышится отчётливо, и это явно не из-за матчей. — Ну и не очень-то и хотелось. Главное, Арс, чтобы ты был счастлив. Не знаю, канеш, как можно быть счастливым без футбола, но... Ой, блядь, ладно, пох.Ненапряжно закончить полушутливую предъяву у него не получается: Антон уже не пытается скрыть раздражение — затыкается и, громко сопя, вновь делает вид, что изучает свои распечатки.— Ты обижаешься, что я ничего не рассказываю? — терпеливо спрашивает Арсений. — Малыш, ну, мне не очень комфортно рассказывать о своей личной жизни, и на то есть причины, которые никак не связаны с моим доверием к тебе и к ребятам, понимаешь?— Да ты задолбал, — вдруг вспыхивает Антон.— Что?..— Ты ничего никогда не рассказываешь. Вообще.— Это не так, — пытается возразить Арсений, но Антон его не слушает.— Вечно, блядь, строишь из себя саму заботу, а сам весь такой загадочный до хуя, как будто мы, сука, ещё слишком маленькие, чтоб слушать о взрослых делах.Эд пялится на них обоих, как на теннисном матче, и ему становится не по себе, он чувствует себя лишним, словно случайно оказался свидетелем семейной ссоры, а теперь не имеет возможности уйти.— Антон, я так не...— Ой, блядь, в пизду ваще, — говорит тот и, наскоро собрав со стола свои бумажки, выходит из кухни.Арсений смотрит ему вслед с открытым ртом, а потом переводит ошарашенный взгляд на Эда. Эд пожимает плечами — сам охуевает не меньше, всё произошло за ебучую минуту, хотя ничто не предвещало беды.— Я ничё не понял, — хлопает глазами Арсений. — Ты что-то понял?— Нет.— Ладно, — бормочет он, разворачиваясь обратно к плите и выключая конфорку. — Кофе... будешь?

— Ага. Спасибо. — Эд откашливается и, немного помедлив, спрашивает: — Всё норм?— Разберёмся.Арсений ставит перед ним кружку; сам за стол не садится — идёт мыть турку, пока кофе остывает. Может, не лучший момент, чтобы продолжать говорить о чём-то серьёзном, но Эд тянуть не хочет — раз уж они затронули эту тему.

— Так ты, значит, типа это, — начинает он, небрежно откидываясь на спинку стула, но его непринуждённый тон, который превосходно звучал в голове секунду назад, почему-то не врубается, — пятничный движ отмечал с...Арсений поворачивается к нему и, вытирая руки о полотенце, смотрит устало — ждёт, не помогает, сука.— Со штрихом своим? — договаривает Эд — и мысленно готовится к тому, что Арсений просто пошлёт его сейчас — после всего.Возможно, ?штрих? не самое удачное слово, но произнести ?парень?, ?мужчина?, ?партнёр?, ?любовник? и прочие серьёзные слова, которыми, наверное, мог бы всё это назвать сам Арсений, не получается.— С ним самым. Со ?штрихом?. Не знаю уж, с ?завершающим? или не очень.Эд слабо усмехается — больше по инерции — и утыкается носом в свою кружку.— Круто. Помирились?— Да, — спокойно говорит Арсений. — Я рассказал ему про тебя.Эд давится кофе и капает себе на штаны, а затем медленно поднимает на Арсения глаза.— Рассказал, как мы познакомились, — поясняет тот, — и сказал, что ты пока поживёшь у нас.Из коридора раздаётся шум, и Эд беззвучно матерится, уже догадываясь, что последует за этим шумом. На кухню врывается Антон, под молчаливым взглядом двух пар глаз хватает с тарелки недоеденный бутер и, мрачно запихнув его в рот целиком, убегает снова — и слава богу, иначе Эд бы его прибил — он и так еле собрался, чтобы начать этот разговор.— Всё нормально, он не против, — продолжает Арсений, дождавшись, когда ураган по имени Антон унесётся в свою комнату.— А чё ещё ты ему сказал? — спрашивает Эд, больше подразумевая, не разболтал ли Арсений чего лишнего про Стаю, но тот расценивает всё по-своему: опускает глаза в пол, а затем снова смотрит — решительно, без страха.— Что я... хочу сделать то, что сделал вчера.Вот так просто? — думает Эд. Потом думает: охуеть, — а вслух лишь коротко крякает:— О…Воцаряется напряжённое молчание. Арсений мнёт в руках полотенце и теребит пальцами ярлычок. Эд жалеет, что Антон не зашёл в этот момент — хоть как-то спас бы ситуацию.

— И шо как? Теперь он хочет меня отпиздить?— Подозреваю, что хочет, — честно говорит Арсений. — Но не будет, это я тебе обещаю. Я его попросил. Ты же не хочешь сам пиздить его?— Не, на хуя. Ты ж не ёбаный трофей, за который пиздиться надо.Арсений кивает, и Эд усмехается у себя в голове — удивительно, как за несколько часов всё поменялось настолько, что они теперь рассуждают такими категориями. Ощущения ебанутые.— Почему твои не в теме? Они чё, никогда его не видели?— Нет.— И даже не знают, как его звать, — без вопросительной интонации говорит Эд.— Не знают.— А давно вы...— Почти два с половиной года. Только не спрашивай, пожалуйста, депутат он или футболист.— Не собирался. Нах доёбываться, если ты сам не хочешь говорить.Снова повисает тяжёлая пауза. Эд не знает, что сказать — что? Какого хуя было ночью? На хера ты ему об этом вообще заявил? И чё дальше?Возможно, его замешательство читается по лицу, потому что Арсений вдруг вдыхает поглубже, смотрит на него серьёзно и чуть взволнованно и наконец спрашивает:— Что ты обо всём этом думаешь?Эд открывает рот, чтобы ответить, но в итоге лишь беспомощно качает головой.— Хэ зэ. ?Обо всём? — это о чём? О том, что у тебя есть мужик, а вчера ты сосался со мной?В коридоре снова слышится топот — на кухню залетает Антон, уже переодевшийся в цветастую ?пумовскую? толстовку и даже набрызгавшийся какой-то туалетной водой. Эд закатывает глаза и успевает увидеть, как Арсений устало трёт пальцами переносицу.— Я не наелся, — хмуро сообщает Антон и дёргает дверцу холодильника; ясно — это надолго, договорить он им не даст.Сделав пару глотков уже остывшего кофе, Арсений выливает остатки в раковину, моет кружку и косится на часы.— Мне пора идти. — Он поднимает на Эда извиняющийся взгляд и добавляет: — Не самое удачное время для разговора было. Но мы договорим... ся? — неуверенно заканчивает он.Вид у него усталый — час назад было совсем не так, и Эд уже корит себя за то, что действительно невовремя доебался. Впрочем, когда оно вообще может быть вовремя?— И-и я ночью сам закрываю ?Гейл?, Пако сегодня не может, так что не жди меня, ладно? Вернусь поздно. Клинер уже оплачен.Эд угукает, поджав губы; возможно, это и к лучшему, им обоим стоит башку проветрить, но он почему-то радости не испытывает — слишком мало информации, чтобы анализировать её в одиночестве. Они смотрят друг другу в глаза несколько долгих секунд; Арсений открывает рот, чтобы что-то добавить, но в последний момент передумывает и обращается к Антону:— Тебя подвезти, Антох? Или я тебя сегодня уже подвёл? Может, конечно, и подвёл, но точно ещё не подвозил.— За мной щас Тима заедет, — бубнит тот, доставая из холодильника остатки вчерашних макарон и кетчуп, и куксится, сдерживая еле заметную улыбку — шутку он понял.— Ладно, — отвечает Арсений и, вздохнув, всё же подходит к нему, чтобы поцеловать в щёку. — Хорошего дня, родной.Антон угрюмо угукает, но не сопротивляется — пялится в пол пристыженно, наверняка уже хочет извиниться, но упрямится до последнего. Эд смотрит на Арсения и мысленно удивляется его терпению — вечно он на дзене, как будто его в детстве тибетский монах покусал.Арсений ловит взгляд Эда и по пути на выход коротко трогает его по плечу — молчаливое ?пока?, и Эд вдруг делает то, что у себя в голове даже не успевает озвучить как сигнал к действию: поднимает ладонь и в последнюю секунду цепляет пальцами его руку, пока Антон не видит.Они держатся так мгновение — а потом это мгновение ускользает вместе с прикосновением, и Арсений выходит из кухни.Эд продолжает пялиться на пустой дверной проём и очухивается лишь тогда, когда раздаётся писк микроволновки.— Будешь? — спрашивает Антон у него над ухом — так неожиданно, что Эд вздрагивает.— Давай.Антон ставит посередине миску с макаронами — одну на двоих — и, кинув на стол две вилки, плюхается напротив.— Кетчуп?— Ебашь.Эд смотрит, как Антон с траурным лицом заливает макароны кетчупом, словно это не еда, а сцена из фильма Тарантино. В какой-то момент упаковка выплёвывает слишком много жижи, и кровавый фонтан попадает на стол.— Пизда, блядь, старой собаки, — громко выругивается Антон.Эд флегматично вытирает салфеткой всё, что наплевалось.— Ты чё на Арса расшуршался? — спрашивает он.— Да бля, — ворчит Антон, с досадой втыкая вилку во всю эту кетчупно-макаронную мешанину, — потому что он обращается с нами, как с маленькими. Не по-дружески, понимаешь? Как будто если мы его дети, то не можем быть друзьями. Почему он не хочет с нами дружить, ёпта? Делиться, там, в ответ. Как с равными общаться, понимаешь?— Лол, обычно это родаки возмущаются, хули их шкеты не хотят с ними дружить, — хмыкает Эд.Антон поднимает на него убийственный взгляд.— Бля, ну, — Эд вздыхает, пытаясь подобрать слова, — если батя становятся другом своему ребёнку, он типа, ну... лишает его бати? А это ваще не канает так. Это неправильно. Сечёшь?Эд ждёт, что Антон сейчас на своей бунтарской волне скажет что-то дерзкое вроде ?Он мне не батя?, но тот вдруг задумчиво произносит:— Блин, я об этом не думал.— Ну, так думай в следующий раз, прежде чем из-за хуйни перья распускать.— А чё он такой скрытный, блин? — мямлит Антон, впрочем, уже без прежнего энтузиазма. — В последнее время вообще пиздец.— Так, блядь, мэйби у него есть причины на то, чтоб не пиздеть о каких-то вещах направо-налево? Не требуй от него того, чё он не может делать. Он же не тупой, сам типа понимает, как оно выглядит со стороны. А ты сразу, бля, на говно исходишь без суда и следствия.Антон драматично пронзает вилкой очередную макаронину. Эд следует его примеру, загребая сразу целую горсть, и добавляет с набитым ртом:— Не парься, дядь, поднимете базар на релаксе, и чё-то получится. Лучше рассказывай, чё вчера было.Антон упрямо сопит, потом начинает улыбаться — сначала нехотя, еле-еле, но затем всё-таки лыбится до ушей, как дурак.— Пососа-ались.— Пососались?! Е, мэн! — Эд радостно хлопает его по плечу и даёт краба. — Красава!Антон тут же краснеет от смущения, но улыбается ещё счастливее.— Это прям как в фильмах было, прикинь. Он типа весь такой красивый — пиздец, с неба, блядь, снегопад, Москва, пять часов вечера, Большой театр, вокруг — никого ваще, кроме нас, у меня сопли не текут и изо рта не воняет, и тут он такой, как у Кэти Перри: ?Ки-ки-кисс ми?. Прикинь! Прикинь!Эд ржёт — и радуется, блин, за него, как за себя — аж изнутри всё распирает от этой радости.

— Короче, стояли сосались полчаса. Правда, потом я опоздал к Ире на стрижку, повезло, что там хоть рядом было. Дак она ещё и заставила меня рассказывать всё это прям при всех, прикинь. В итоге весь салон, сука, вокруг меня собрался, как на лобном месте. Сидели, блядь, слушали чуть ли не в слезах, как будто я про Розу и Джека им заливал. Или, скорее, про Джека и Энниса, м-да, — задумчиво добавляет он. — Бля, почему все Джеки дохнут в конце?— Джек Воробей не сдох, — пожимает плечами Эд.— Капитан. Джек. Воробей.Они ржут; Эд лыбится с любопытством:— Ну и шо как вообще? Тебе вкатило?— Ясен хуясен! Смотри, у меня все губы обветрились. — Антон суётся лицом к Эду под нос и тычет пальцем в свой хлебальник, перемазанный в кетчупе.Внезапно раздаётся противно-громкая вибрация — лежащий на столе телефон надрывается от звонка.— Бля, Тима приехал, я погнал, — бормочет Антон и, уже поднимаясь со стула, напоследок запихивает в рот щедрую порцию макарон. — Целовать не буду, этим у нас Арс занимается.Эд усмехается и подмигивает ему лениво.— До вечера, малой. Гигиеничку, блин, купи.Они со звонким хлопком дают друг другу краба, и Антон чуть ли не вприпрыжку выбегает из кухни — настроение у него скачет, конечно, пиздец, и об этом им с Арсением тоже, пожалуй, стоит поговорить.Когда входная дверь хлопает, Эд сидит ещё несколько секунд, не шевелясь: от повисшей тишины аж в ушах звенит. Он без особого желания ковыряется в макаронах — те успели остыть и превратились в совсем уж унылое месиво, но он не чувствует вкус, ему плевать. В голове — снова Арсений, Эд не успел заметить, когда это вообще стало нормой — думать о нём фоном уже без пауз. Он вспоминает его мимолётное прикосновение на прощание — это было интимно, как и многое, что происходит теперь между ними, но Эд не может отделаться от ощущения, что ни хрена ещё не сложилось — возможно, стало только хуже, а Эд нетерпеливый — хочет знать все ответы сейчас. У них, вообще-то, времечко тик-так — в буквальном смысле — микроволновка пикает, оповещая о том, что наступил полдень. Эд бросает взгляд на часы и едва успевает увидеть цифры, как в ту же секунду раздаётся звонок в дверь.*Не то чтобы всё это выглядело так, будто Арсений сбежал из собственного дома, — но именно это он и сделал. Сейчас только двенадцать, а он уже чувствует себя выжатым — давно такого не было, и это не лучшая новость. Последние несколько дней выдались сумасшедшими, и до него с запозданием доходит, что это был перебор: он потратил в них всего себя подчистую, накинул на свои плечи ещё пару неподъёмных мешков ответственности — вдобавок к старым — и сейчас ломался под их тяжестью, даже не в силах попросить кого-то о помощи.Он рано научился избавляться от иллюзий — как только сам начал распоряжаться своей жизнью, но одна иллюзия — иллюзия собственного всемогущества — до сих пор сидит в его голове крепко; он так-то не всемогущий — оказывается — и напоминание об этом каждый раз прилетает хлёсткой пощёчиной, от которой оправиться тяжело, а признать потом свою слабость — ещё тяжелее.Он и теперь думал, что справится, но всё это оказалось слишком — стрессово, пугающе, сложно; ему пришлось решать проблемы, с которыми он никогда не сталкивался по жизни, и ставить на кон всё — не только своё, но и чужое. Как бы он ни продумывал все ходы наперёд, здесь не могло быть никакой математической точности — какая, к чёрту, точность, когда речь идёт о живых людях. И сейчас до леденящего ужаса страшно даже на секунду помыслить о том, чем всё могло бы обернуться, если бы где-то что-то пошло по-другому. Он чувствует себя так, будто на трассе разогнался под двести и чудом пролетел все кочки, добрался до дома живой и только тогда представил, как машина, слетев с обочины, разъебалась бы в щепки, попадись под колёса хоть одна выбоина.Всё, чего ему хочется сейчас, — это потанцевать; танцы — его психотерапевтический сеанс, его безопасное место, которое всегда с ним вместо воображаемых картинок для медитации; без этого он бы точно давно уже съехал с катушек. Он приезжает в ?Гейл? и сразу идёт в репетиционный зал, предвкушая спокойствие и тишину, но, зайдя внутрь, внезапно тормозит: под окном на пуфиках сидит Дана, спрятавшись за монитором своего ноутбука, — как обычно, в наушниках; наверное, творит. Заметив Арсения, она радостно машет ему рукой и стягивает наушники с одного уха.— Ты чего так рано? — спрашивает Арсений, подходя ближе. — За тишиной охотилась?— Ага. Проснулась, а внутри, знаешь, всё вот так, — она размахивает руками, изображая хаос, — пожар, птицы беснуются. Пришла выпустить полетать. Хочешь послушать?— Хочу, — улыбается Арсений и, бросив рюкзак, усаживается рядышком на пуфики, плечом к плечу. — Конечно хочу, малыш.Дана отдаёт Арсению наушники, а потом включает музыку и взволнованно следит за его реакцией. Арсений прикрывает глаза — и ныряет в биты; они захватывают с первой же секунды так, что хочется двигаться — и он двигается чуть-чуть, хотя сидя — неудобно, но в голове уже складываются какие-то образы, которые не терпится выпустить и оформить. Дана делает потрясающую музыку.Они проводят так несколько минут, пока биты не стихают; Арсений успевает раствориться в них полностью и даже не сразу выныривает в реальность.— Работает? — затаив дыхание, спрашивает Дана.— Ди, это... — Арсений восхищённо смотрит на неё и не может подобрать слова. — Очень.Дана радостно улыбается, и её глаза сияют — она обожает через музыку ловить коннект с людьми.— Ты что-то придумал, да? У тебя лицо такое было, как будто ты думаешь о чём-то очень важном.Арсений усмехается удивлённо — его всегда поражает, насколько Дана умеет быть проницательной. Он действительно думал о важном, он думал про Эда — про то, что было между ними вчера, и про обещание станцевать для него когда-нибудь. И ему правда хотелось бы — ведь так много всего нужно сказать, но он понятия не имеет, с чего начать и как продолжить.— Ты выглядишь... сбитым с толку. У тебя всё в порядке, Арс?— Да, — быстро отвечает он по привычке, но Дана смотрит на него пристально, её такой ответ не устраивает, и Арсений вдруг выдыхает неожиданно даже для себя: — Нет. Не знаю. Я и правда сбит с толку. Мне казалось, что я всегда точно знал, что правильно, а что нет. А сейчас я... больше не могу понять. Правильно ли поступаю с людьми.Дана молчит — думает, а затем вдруг легко пожимает плечами, улыбаясь тому, как просто в её голове нашёлся ответ:— Ты не обязан знать. Они сами тебе скажут.Арсений глядит на неё, по-детски удивлённо распахнув глаза. Дана смеётся и обнимает его за плечи.— Помедитируй. Ты так много думаешь. И я тебе трек оставлю, поговори с собой под него.Она скидывает Арсению файл на телефон и, запихнув ноутбук в рюкзак, поднимается с пуфиков.— Тебе что-то принести из еды после тренировки? Я до ?Старбакса?, птицы устали и хотят кофе.— Салат. И американо. И я тебя люблю, милая.— А я тебя. Мы все тебя любим, Арс.*Эд открывает дверь: на пороге развязно мнётся белобрысый, спортивно сложенный хамоватого вида типок с кривым, будто бы не раз сломанным носом. Одет он в серо-голубой комбинезон; на груди гордо сияет нашивка с названием клининговой компании, а под ней приколот бейджик с написанным от руки именем ?Алексей?. В ногах у него стоит маленькая тележка со всяким барахлом для уборки; сверху, прямо на бутылках с чистящими средствами, лежит завёрнутый в полиэтиленовый пакетик бутерброд.— Ты чё разукрашенный такой? — говорит типок вместо приветствия. — Ты долбоёб?— Не понял, — таращится на него Эд.— Да уж вижу, что не понял, по роже ясно всё. Тебя тоже помыть надо?— Чё?— Ну вон, извалялся весь, умылся бы хоть, очко носорожье. — Клинер показывает на его татуировки, набитые на лице.— Ты чё, дядь, ваще попутал, бля? — рявкает Эд.— Да уж если бы, — вздыхает тот. — Адресок, к сожалению к моему к огромному, правильный. Полгода, блин, раз в неделю по этому адресочку приезжаю, и мне постоянно открывает какой-то новый мужик. Постоянно! Новый мужик! А старые, блин, где? Вы их жрёте, что ли? Откуда здесь столько мужиков? У вас над хатой мужицкий дождь, что ли, что, что, я не пойму? Думал, хоть сегодня приеду, по-человечески всё будет, но нет, нате, пожалуйста, опять какой-то новый хуй, да ещё и расписной! На тебя этот, Подкаст Лагман напал, что ли?— Э-э...— Гавнэ. Сдрысни, дай пройти. На вопросы можешь не отвечать, дурачок, это не твоё.Эд в ахуе отходит в сторону, пропуская клинера вместе с его тележкой.— Я правильно понимаю, что тут у вас, значит-ся, прихожая? — спрашивает он, внимательно оглядывая всё от пола до потолка.

— Чё?— Прихожая, говорю?— Бля, ну... да?— Ага, — заинтересованно кивает клинер, потирая подбородок. — Ладно, пройдёмте-ка в хавальню.— Куда?..— Ну, в жральню. Рыгаловку. Котлетную. На кухню, ё-моё! М-да, дурачок ты совсем, Никитка.Эд, не меняя выражение охуевания на лице, плетётся за клинером — тот, напялив бахилы, уверенным шагом устремляется на кухню.— Я не Никитка.— Ну да, рассказывай мне тут ещё.Клинер бросает свою тележку посреди кухни и, уперев руки в бока, заявляет:— Отсюда начнём. — Он смотрит по сторонам и натыкается взглядом на миску с недоеденными макаронами: — Завтрак, значит, чемпиона?— Какие-то проблемы? — бурчит Эд.— Пф! Ещё какие! У тебя и твоей прямой кишки через десять лет.Эд молча прикрывает глаза ладонью и качает головой.— А это у вас чё, кухонный, получается, гарнитур?

Клинер придирчиво рассматривает навесные шкафчики, как будто иметь кухонный гарнитур на кухне — это что-то зазорное. Эд непонимающе морщится — на хуя задавать такие тупорылые вопросы? — и на всякий случай отвечает:

— За базаром следи.— А чё я не так сказал?— А шо я не так сказал?Клинер смотрит на него пристально — видать, не ожидал, что Эд вдруг начнёт достойно отвечать на его бредятину.— Так, ладно, иди давай гуляй по своим педерастическим делам, я тут сам разберусь.Эд прислоняется плечом к дверному проёму и показушно-неторопливо складывает руки на груди — никуда он ?гулять? не собирается.— Сильное заявление, — глядя на него, кривит губы клинер. — Отвернись, я не могу, когда ты смотришь.— Хуй тебе в кляре.— Ну и пошёл в очко.Следующие полчаса они проводят в молчании — не считая редких комментариев Эда: он решает заебать этого охуевшего клинера как следует — таскается за ним по пятам, задаёт тупые вопросы в духе ?А это тряпка, значит??, ?А это, получается, ты толкан сейчас моешь??, ?А это, выходит, тебя мамка так уёбищно стрижёт??.

— Да какого хрена ты, ёб твою мать, ходишь за мной, как глист свинячий? — в конце концов не выдерживает тот, корячась под раковиной, чтобы выгрести всю грязь. — Делать нечего Никитке, он на хер мотает нитки?— Я это. Слежу за качеством твоих услуг.— Вы посмотрите, деловой какой, следит он за качеством услуг! Я ж не слежу за качеством твоих услуг, членоглот ты трипперный. На ноль поделись, говорю.Эд ржёт — ему эти наезды до пизды.— Ладно, — бормочет клинер чуть спокойнее, — ты не обижайся. Сам понимаешь. На правду не обижаются.Он брызгает на пол чистящее средство и принимается мыть плитку, а потом вдруг заговаривает снова:— Я на самом деле ради хахайки подрабатываю. Нравится просто. Чистить-блистить. С людьми вот общаться. Это я не про тебя, если что. А вообще, я стендуп-комик.— Ага, — с презрением фыркает Эд, — а я член мафии.— От глупыш, — качает головой клинер, — ну дурачок, ну какой из тебя член мафии? Просто член — это да, это пожалуйста, это я тебе ещё с порога сказал.

— Да, я помню.— Видишь, в голове твоей опилки — не-бе-да, какую-то информацию, получается, усваивают. Кстати, я Лёха.?Сосёшь неплохо?, — проносится в мыслях Эда, но произнести это вслух он не решается — они вроде как только что наладили контакт.— Эд.— Эд? — Лёха от удивления аж привстаёт с корточек. — Не Никитка? Эд? Ёб твою мать, Эдуард? Эдик, что ли? Это получается, Эдик-педик?— Сука-а-а...С этого момента Лёха, кажется, начинает считать Эда своим корешем, и оставшиеся часа три они базарят о всякой ерунде, подкалывают друг друга уже совсем по-приятельски, обсуждают Лёхиных детей и во время перерыва даже делят пополам Лёхин бутерброд.На прощание Эд помогает ему собрать всё барахло обратно в тележку и решает сказать спасибо за компанию.

— Благодарочка. Это было пиздец как странно, но уматово.— Ага, — поддакивает Лёха, — ты вроде ничё такой мужик оказался. Придурочный, конечно, слегонца, но главное, что не пидорас. Эдик-педик, конечно, но не пидорас. Если б пидорасом был — это сразу до свидания. Это сразу, автоматически, без разговоров в очко тебя, — категорически заявляет он, а потом добавляет: — кто-то ебёт, получается.Они пожимают друг другу руки — правда, не с первого раза, потому что Лёха трижды в духе батиных приколов убирает ладонь.— Прощай.— До следующей недели, — поправляет его Эд.— Нет, прощай. Дурачок, ты не слышал, что ли, я ж сказал тебе с порога: тут жильцы, как бахилы в поликлинике — одноразовые.— Да блядь, здесь просто многодетная семья живёт. Никто не одноразовый, все на своём месте, а у тя, видать, память на лица хуёвая.— Прощай.— Всего хорошего, Лёха, — сдержанно улыбается Эд, пытаясь выпихнуть Лёху из квартиры; тот укатывает свою тележку, напевая на весь подъезд ?Мужицкий дождь?.Как только дверь наконец закрывается, Эд приваливается к ней спиной и, прихрюкнув, громко говорит в пустоту:— Ебанутый, блядь, дом.*Вечер даже не отпечатывается в голове, мелькает, как вспышка молнии — и тут же гаснет; Арсений на автопилоте закрывает клуб, никуда не торопится — на хуй. Усталости не чувствует, потому что он весь сейчас — усталость; физическая больше или моральная — уже не разобрать.

Домой приезжает и только тогда оживает немного — от мысли, что кровать не пустая, что он вот-вот увидит Эда — увидит, как тот спит в уютной безмятежности, увидит, что с ним всё хорошо.Дома пахнет чистотой — завтра Арсений спросит у Эда, как всё прошло, а пока что он тихо заходит в комнату, замирает у двери и, затаив дыхание, смотрит на кровать. Эд лежит на спине, и его дыхание ровное; одеяло сползло на живот, открыв голые плечи и грудь, и это красиво — настолько, что захватывает дух. Арсений стоит, не шевелясь, позволяя глазам привыкнуть к темноте, чтобы рассмотреть лучше.Он так часто видел Эда спящим по утрам, что сейчас, в полумраке, эта картинка кажется совсем новой — и вместе с тем уже знакомой и родной, своей, настоящей — такой, какую Арсений, возможно, хотел бы видеть всегда. Его снова переполняет нежность — её так много каждый раз, когда он просто смотрит на него, что хочется сделать хоть что-то, высказать её пусть даже самым маленьким, незаметным жестом, иначе она просто затопит его с головой — вот как её много. И Арсений решается её высказать — бесшумно переодевается и, нырнув под одеяло — осторожно, чтобы не потревожить, придвигается к Эду ближе, а затем невесомо целует его в голое плечо.Эд начинает дышать громче и, не открывая глаза, в полудрёме тянет Арсения к себе, чтобы обнять. Он тёплый и сонный, Арсений мягко обвивает его руками, укладываясь щекой на грудь, и целует ещё раз — не может сдержаться.Засыпает он с полуулыбкой на лице.