Часть 11 (1/1)

Кухня погружается в тишину — так тихо, что давит на уши. Руслан не обнимает в ответ, но смиренно стоит, подставив плечо; Арсений и не ждёт ничего большего — ему и этого слишком много, он готовился к худшему.— Где? — нарушает молчание Руслан, и Арсений поднимает голову. — Ну, где моя ?Арифметика для чайников?? Валентина Григорьна ебала нас в сраку одиннадцать лет, и всё, что ли, ну, зря?Он не улыбается, но Арсений всё равно чувствует невероятное облегчение — наверное, всё будет нормально.— Ты злишься сейчас? — спрашивает он, хотя ответ знает и так, просто им нужно проговорить это вслух.— Прикинь, — язвит Руслан. — А ты, блин, чего-то другого ждал?— Я не знаю, чего ждал, Рус. Просто постарался быть честным с тобой. Или мне надо было молчать?— А вариант не западать на других мужиков, бля, не рассматривался?— Я бы, знаешь, с радостью, тогда моя жизнь не превратилась бы пизданутую вакханалию, но это так не работает, Рус. — Арсений вздыхает и, покусав губы, добавляет: — Для меня это всё тоже дико, поверь, но… Я должен был сказать.Он по-прежнему держит Руслана за руку, успокаивающе поглаживает, но Руслан на прикосновения не реагирует.— В двадцать пять я бы, на хрен, убил за такое. Я бы, может, и щас убил, я вообще, знаешь, не ебу, какая у меня могла быть реакция. А ты, конечно, сама забота, блядь, Арсений, сразу как серпом по яйцам. Не мог, ну, как-то подготовить, спросить заранее, блин, успокоительное подсыпать? А если б, я не знаю, я тебе втащил?

— Мы бы попрощались. Рад, что ты так не сделал.Руслан качает головой и, скрестив руки, отходит к окну. Они снова долго молчат.— У меня вопросов — до сраки, — говорит он, не оборачиваясь. — Но я вообще, блядь, не уверен, что хочу слышать подробности.— Нет никаких подробностей, я же говорю, ничего не было, — отвечает Арсений, садясь на диван. — Мы в ?Гейле? познакомились. Недавно. И я... обычно никогда не обращаю ни на кого внимание, ты же знаешь, но...Руслан шумно вздыхает и трёт лицо.— Он мне очень сильно помог, хотя даже не знал, кому помогает, и... — Арсений замолкает и внезапно спохватывается: — Рус, послушай, ты же не собираешься ничего с ним делать?— О, поверь, мне бы, блядь, хотелось. — Руслан бросает на него убийственный взгляд. — Но ты ж вряд ли охуеть как обрадуешься.— Дай слово, что не тронешь его, — настаивает Арсений. — Пообещай, что ничего с ним не сделаешь.— Да бля-ядь...— Ты обещаешь?Руслан поворачивается и, наткнувшись на его решительный взгляд, закатывает глаза.— Да, блин, да, я обещаю.Арсений понимает — сейчас. Медленно поднимается с дивана и, коротко выдохнув, как перед стопкой водки, говорит:— Это тот парень. Тимуровский, Рус.— Что?.. — сипло переспрашивает Руслан.По-настоящему страшно становится только теперь; Арсения потряхивает, пальцы леденеют тут же, он зажмуривается — раз, два — до трёх досчитать не успевает.— Чего, блядь?!— Ты пообещал мне, — напоминает он, стараясь, чтобы голос не дрогнул.— Ты ебанулся, блядь?! — Руслан в один шаг преодолевает расстояние между ними и, схватив Арсения за локоть, шипит ему в лицо: — Ты вообще понимаешь, какого хуя творишь?! Это чё, шутка, блядь, такая?!— Руслан...— Как он вообще тебя нашёл?! А если он крыса сраная, ты вообще представляешь, что он может сделать с тобой? А они?! Когда они найдут его, ты, блядь, врубаешься, чё будет, не?Он стискивает его руку так, что становится больно, — ненарочно. Арсений ласково кладёт свою ладонь поверх его пальцев и мягко разгибает их, ослабляя хватку; у него самого рука ледяная, всё ещё трясётся, его всего знобит.— Главное, ты его не ищи. Пожалуйста. Не говори Юле. Скажи, что он исчез, что угодно придумай, Рус, пожалуйста.— Он, блядь, тебе мозги промыл?! — не унимается Руслан. — А если это всё подстава и он копает на нас через тебя? Ты ему говорил что-то про меня?— Нет, конечно, я же не идиот, боже. Он знает, что у меня кто-то есть, но я не говорил твоё имя. И что я заебись как разбираюсь в теме, тоже не говорил. И послушай... Никто ведь не знает про нас с тобой? Только ты и я. Откуда бы ему быть в курсе, что мы как-то связаны?— Да не ебу я!Руслан отпускает его руку, падает на диван и, схватившись за голову, зло рычит.— Какой же ты, блядь, невыносимый иногда просто. Невыносимый. Я с катушек съеду с тобой, Арс, ты знаешь? Я, блядь, ну, просто когда-нибудь сойду с ума. Это всё... Не знаю, это всё слишком. Это всё слишком.Он говорит это так обессиленно и обречённо, что Арсению снова становится жаль его; таким разбитым он не видел Руслана никогда, и ему горько; рано или поздно они друг друга доведут — и даже тогда всё равно не смогут прекратить этот пиздец.

— Ты понимаешь, — продолжает Руслан, — что всё это дерьмо, от которого я тебя берёг, детка, из-за которого я, ну, жопу рвал, чтоб сберечь тебя, ты сам сейчас пускаешь в свою жизнь? Всех своих подставляешь, ты понимаешь, не?— Это... временно. — Арсений сглатывает, в горле пересохло. — Он хочет уехать.— Само собой, бля!— Позволь ему, ладно? Он хороший человек, Рус. Дай ему шанс. Пожалуйста. Он не должен снова оказаться в этом кошмаре, это его убьёт.— Блядь, что ж ты за долбаная реинкарнация Матери Терезы. Сука, да я ничего тупее в жизни не слышал. Чё за ёбаный абсурд, детка, ка-а-ак, ну как ты вообще в это ввязался?Арсению хочется сказать в ответ какую-то колкость, терпение на исходе, но хотя бы кому-то одному из них надо сохранять спокойствие, иначе всё закончится очень плохо. Он кое-как берёт себя в руки, садится перед Русланом на корточки и пытается заглянуть ему в глаза.— Послушай, милый… Поверь мне. Мне очень нужно, чтобы ты поверил. У меня было много возможностей убедиться, что он никому из нас не причинит вреда. Мы доверились друг другу, а я сейчас доверяюсь тебе. Ладно? Посмотри на меня, ну?Руслан с горечью смотрит ему в глаза, будто ищет там какие-то ебучие ответы — или, может, призрачный намёк на шутку, словно он до сих пор надеется, что всё это на самом деле одна сплошная дебильная шутка. Вас снимала программа, сука, ?Розыгрыш?.— На хуя тебе всё это, детка?Арсений устало качает головой и пожимает плечами — даже сам себе не может ответить на этот вопрос.

— Он... Я... Я просто...Договорить ?влюбился? не получается, но Руслан всё понимает и сам.— На хуй, — отмахивается он. — Я, пожалуй, не хочу это слышать.Он трёт глаза, несколько раз проводит рукой по волосам и, сгорбившись, снова упирается локтями в колени. Арсений тяжело вздыхает, а потом поднимается на ноги и, подойдя совсем вплотную, неуверенно трогает пальцами его ёжик на голове, гладит, притягивает к себе, пока Руслан не утыкается лбом ему в живот.— Мне правда жаль, что тебе приходится проходить через всё это из-за меня, — говорит Арсений, продолжая гладить его по голове; прощения не просит — не за что. — Если бы я мог решить всё сам, то ни за что не стал бы так тебя мучить.— Да, блин, знаю, — глухо бормочет Руслан; наверное, понимает, что всё серьёзнее, чем кажется, раз Арсений вообще осмелился заговорить об этом. — Просто... Блядь, просто делай, чё считаешь нужным.Сердце начинает стучать, как сумасшедшее, Руслан наверняка чувствует; Арсений дышит чаще и глядит перед собой, пытаясь решиться, отыскать в себе ещё немного смелости — чтобы задать вопрос, который пугает больше всего, потому что страшно услышать не тот ответ.— Ты всё ещё хочешь быть со мной?Руслан медлит, затем поднимает голову, смотрит на него, поджав губы, и это короткое мгновение перед ответом кажется Арсению ебучей невыносимой вечностью.— К сожалению для моей последней полудохлой нервной клетки, хочу.И дёргает уголком губ — коротко, совсем незаметно, это не улыбка даже, но Арсений видит всё равно. В носу снова начинает щипать, он не верит, что всё это происходит на самом деле, его разрывает от любви и нежности — он так его любит, что сейчас задохнётся. Он наклоняется и целует его в висок, в переносицу, невесомо прижимается губами к закрытым векам, покрывает мягкими поцелуями щёки — и, наконец, целует в губы.Руслан отвечает.Они целуются одними губами, пока Руслан не отрывается первый.— Но у меня ебать какая каша в голове, Арсений. — Он серьёзно заглядывает ему в глаза. — И я всё ещё ебать как зол.— Знаю, детка, знаю, — шепчет Арсений и опять целует его, а потом забирается к нему на колени и крепко обнимает.— И сейчас я больше злюсь не на то, что ты хочешь какого-то другого мужика, — добавляет Руслан, — а на то, кого ты, блядь, для этого выбрал.— Знаю.— И этот разговор не окончен.Арсений угукает ему в шею и ещё крепче обвивает его руками и ногами, как маленькая панда.— И слезь с меня, слушай, не пушинка, бля, — говорит, а сам не отпускает, и они сидят так ещё с минуту, прижавшись друг к другу, пока ноги всё-таки не затекают и Руслан не хлопает Арсения по бедру, чтобы согнать на диван.Арсений усаживается к нему лицом, скрестив ноги по-турецки.

— И дел до хрена на неделе. — Руслан тянется в карман за портсигаром. — Пропаду на пару дней.Он достаёт самокрутку и закуривает; Арсений вдыхает поглубже.

— Правда дела или ты теперь планируешь избегать меня?— Не дури. Хотя переварить мне тоже надо. Не наделай глупостей, пока меня не будет.— Ты тоже. И, Рус, только никакой слежки за мной, ясно? Мы договаривались.Договаривались ещё два года назад, когда он узнал, кем Руслан работает. Без угроз — со стороны Арсения, разумеется — не обошлось.— Да что ты, блин, говоришь, — вскидывает брови Руслан, выдыхая облако сизого дыма. — А чё делать будешь, если злые дяди придут к тебе, чтоб перестрелять всю твою семью?— Скажу им, что никого нет дома.— Бля, какой же ты ебанутый.Арсений расплывается в улыбке и, глядя на Руслана, щурится от тёплого, яркого света, пробивающегося через окно, — солнце снова вышло из-за облаков.— Всё как тебе нравится.— Ага. А теперь, когда я, как последний тупарь, пообещал никого не убивать, рассказывай всё с самого начала.*Антон сбегает вслед за Серёжей по лестнице кинотеатра, рискуя навернуться на оледенелых ступеньках, но он так воодушевлён, что это воодушевление перебивает инстинкт самосохранения. Фильм ему понравился, если не считать сто одну сюжетную дыру и дурацкие песни, которые каждый раз врубались невпопад, как в плохих мюзиклах, но в целом даже это не омрачило самую важную для Антона вещь — они с Серёжей так и просидели, держась за руки, до конца сеанса. Серёжа плакал полфильма — наверное, потому что тема родителей-одиночек для него слишком болезненная; Антон обязательно спросит об этом позже — пока не решается, не сегодня.— Скажи мне как профессиональный актёр, — с вызовом говорит он, — Петров, он, ну, ничего или ни о чём?Серёжа, призадумавшись, смотрит вверх, и в эту секунду он какой-то по-особенному красивый. Антон даже не замечает, как начинает улыбаться, ему нравится ловить эти живые моменты, нравится видеть разного Серёжу; господи, он просто по уши влюблён.— Иногда он ничего, — отвечает наконец Серёжа. — Особенно в театре. Ему идут эмоциональные, ну, знаешь, энергичные такие роли, он в них хорош. А ещё — комедия. Комично фонтанировать эмоциями — тоже надо уметь.— А тебе какие роли больше нравятся?Серёжа пожимает плечами и улыбается почти мечтательно — когда речь заходит о театре, в его глазах всегда загорается восторженный огонёк: он сам работает актёром, играет в Пушкинском, Антон узнал об этом, когда они ходили есть фалафель.— Новые. Приходи на наши спектакли, я достану тебе билет. Хочешь?— Хочу, — кивает Антон, и это искренне, он действительно хочет, ему интересно знать, чем живёт Серёжа. — Я, правда, в этом ламер — жесть, но, как говорится...?И Панин не с ногой в жопе родился?, — звучит у него в голове голос Эда, но озвучивать эту мысль Антон передумывает в последний момент. Серёжа вопросительно смотрит на него.— ...пока не попробуешь — не попробуешь.— Вот! — Серёжа одобрительно хлопает его по плечу. — Так даже лучше, интереснее будет. Тебе надо проникнуться атмосферой, и ты увидишь, как это потрясающе.

— Ладно. Тогда хочу полное погружение. Шоб я в рубашке весь такой, в пиджаке, — говорит Антон театрально-величавым тоном. — И шоб бутеры, да с коньячком, да из буфета.

— С каким это ещё коньячком, — смеётся Серёжа.— Чш-ш, это отыгрыш.Они останавливаются на светофоре и поворачиваются друг к другу лицом.— И шоб букет! — продолжает Антон; он всё ещё на шутливой волне, но, осмелев, идёт до конца — потому что это на самом деле не шутка, всё серьёзно. — Притащу тебе цветы, шоб всё совсем по-настоящему. Караулить тебя буду возле сцены, ты меня сразу заметишь, я высокий. Можешь даже к краю не подходить, я так дотянусь. Ты какие любишь?Серёжа смотрит на него снизу вверх, почти смеётся, и у него кончик носа красный от холода, а глаза — медовые в ярком свете солнца, блестят, как сияющие кругом снежинки.— Пионы люблю белые. Но ты просто сам приходи. Хоть в рубашке, хоть в пижаме. Я тебе любому буду рад.Светофор загорается зелёным и пищит, Серёжа тянет Антона за рукав, и дорогу они почему-то перебегают, хотя можно было спокойно перейти пешком. Потом идут в сторону Патриарших, обсуждая всё на свете: недавнюю церемонию вручения ?Оскара?, новый альбом Канье, танцы — которыми, как выяснилось, занимаются оба; семью Антона со всеми братьями и сёстрами, Никиткин кружок по рисованию, куда ходить ему нравится почти так же сильно, как на роботостроение, но на роботостроение — всё-таки чуть больше, потому что — ?Анто-он!?. Даже футбол обсуждают и договариваются как-нибудь сходить на местный матч; от этого Антон вообще на седьмом небе, футбол — его самая большая страсть, а стать футболистом — самая большая несбыточная мечта.Потом они наворачивают круги около Пушкинского театра, где работает Серёжа, и прячутся от каких-то его знакомых актёров — не потому что Серёжа стесняется показаться перед ними вместе с Антоном, а потому что Антон среди них с охуеванием вдруг узнаёт Сашу Петрова. Настоящего, ну прям — ну, настоящего.— Вы чё, с ним вместе работаете?! — орёт Антон шёпотом, затаскивая Серёжу в укрытие. — Ты чё сразу не сказал?!Серёжа заливисто хохочет в голос, и Антон зажимает ему рот ладошкой, угрожающе шипя, — они стоят, спрятавшись за большой рекламой на остановке, — достаточно близко ко входу в театр, чтобы быть замеченными. Серёжа перехватывает его руку и отвечает:— Он вообще ?ермоловский?, а у нас только в ?Вишнёвом саду? играет. Но... вот вроде как да, такие дела.— Надеюсь, я не успел сказать про него ничего отстойного.— Кроме того, что он тебя бесит? — издевательски лыбится Серёжа.— Чёрт, в натуре... Неловко вышло. Бля, пойдём селфи попросим!— Антош, какое селфи, это мой коллега. — Серёжа смеётся, утыкаясь лбом ему в плечо. — И он тебя бесит.— Бля, точняк. — Антон высовывает нос из-за рекламного постера и подсматривает: Петров прощается с остальными ребятами и садится в такси. — Ну вот, ёпта, он уехал. А я вообще в первую секунду подумал, что у меня кинематографический ахуй после ?Льда?.Серёжа вытирает выступившую от смеха слезу и смотрит на Антона, как на очаровательно-нелепое, но прекрасное чудо природы.— Господи, ну откуда ж ты такой, — умиляется он. — И-и... Слушай, ты не замёрз?Антон зарывается носом в воротник пуховика, пряча довольную лыбу, и только теперь вспоминает, что они, вообще-то, на улице — обычно на морозе он в первые же десять секунд превращается в скрюченную продрогшую креветку, но сейчас Серёжа отвлёк его от холода.— Вроде нет.— Хочешь, покажу тебе самое безлюдное место прямо в центре Москвы? Прям вот в самом центре, прям возле Кремля.— Чего? Это импоссибл.— Спорим?— Пф-ф. — Антон пренебрежительно закатывает глаза. — Естессна, спорим. На что?— Не знаю, у меня в таких вещах плохо с фантазией. На желание?— Пушка. Если проиграешь, и там, куда ты меня тащишь, будет хоть один мимокрокодил, мы подойдём к Петрову и попросим селфи.Серёжа смеётся и уже привычным жестом хлопает Антона по плечу.— Договорились. Но я не проиграю. Идём.До конечной цели маршрута — до Театральной — они в итоге добираются уже к вечеру, хотя дойти можно было бы минут за сорок, если бы они не останавливались возле каждого дома и не сворачивали во все загадочно выглядящие переулки, а в середине пути не решили бы зайти поесть какую-то люто острую вьетнамскую лапшу, чтобы согреться — если не снаружи, то, по крайней мере, изнутри.

Сейчас на улице почти темно, Москва уже блестит вьющимися по зданиям гирляндами и фонариками, везде люди — не угрюмые и понурые, как в будние, а весёлые и расслабленные — всё-таки выходной. Серёжа ведёт Антона мимо Большого театра, подсвеченного бело-золотым благородным светом и величественно горящего на фоне синего вечернего неба. Дойдя до середины Театральной площади, они останавливаются, чтобы полюбоваться, — это зрелище захватывает дух.— Почти пришли, — говорит Серёжа и тянет Антона за собой куда-то в сторону. — Готовься с достоинством принять поражение.— Победа не учит так, как может научить поражение, — с важным видом сообщает Антон.— Ницше?— Наруто.Они обходят Большой и оказываются на пустой площади между ним и таким же высоким кремовым зданием — Новой сценой. Серёжа убегает вперёд к этому зданию, взлетая туда по ступенькам на пристройку-балкончик с пока ещё не работающим фонтаном, и оборачивается к Антону, торжественно разведя руки.— Вот!Антон останавливается и смотрит на Серёжу издалека, затаив дыхание. С неба медленно падают крошечные пылинки-снежинки, заставляя воздух переливаться золотистой дымкой; тёплый свет фонарей пляшет на нетронутом снегу, и в этом свете — тёмный Серёжин силуэт. Стоит, по-прежнему раскинув руки в стороны, ждёт его — Антона.Антон спешит навстречу.— Где все люди? — спрашивает он, наконец поднявшись на балкончик.Серёжа, забравшись на бордюр, чтобы быть повыше, держится за металлическую ограду и смотрит на шумную площадь перед Большим.— Ну, они бывают здесь только в дни спектаклей, а так — можно хоть труп прятать средь бела дня.— Интересный лайфхак.Серёжа фыркает, спрыгивает к нему и смотрит теперь не на площадь, а на Антона — пока Антон разглядывает стены громадины-Большого, которые никогда не видел с этой стороны.— Здесь очень красиво, Серёж, — говорит он, а потом вдыхает поглубже, в последний раз обводя взглядом безлюдную улицу. — Ладно. Чё это получается, я проиграл?— Ага. — Серёжа расплывается в довольной улыбке и прислоняется спиной к каменной колонне, разворачиваясь к Антону лицом.

— Только не загадывай всякую хрень типа ?пробежаться по Арбату голым?, щас погода неподходящая.— Хорошо, отложим это занятие до лета.— Чтоб не заболеть, а то мы тогда гулять не сможем. И вообще, у меня там это, ещё сессия, два экзамена надо сдать, и работа — как там мелкие без меня?Серёжа молчит — по-прежнему улыбается и ласково смотрит на Антона, а затем вдруг протягивает руку к его пуховику и цепляет пальцами язычок молнии на нагрудном кармане. Антон чувствует, как у него вспыхивают щёки — они замёрзли, вообще-то, но теперь ему становится жарко.— Да и провести остаток вечера в обезьяннике — тоже такой себе варик, — бормочет он, рефлекторно подаваясь ближе и завороженно глядя на Серёжины губы. — Тебе к Никитосу уже скоро надо, а мне — сестру забрать. Так что не загадывай ничего незаконного, а то мы...— Антон.— Да?— Поцелуй меня.Антон глупо открывает рот и коротко выдыхает. Серёжа выдыхает тоже, и между ними — прозрачное облако пара, вокруг — блестящие в жёлтом свете фонаря мелкие снежинки; где-то далеко шумят машины, но Антон не слышит ничего — в ушах стучит кровь, сердце бешено бьётся в груди. Рядом — ни души; они вдвоём, смотрят друг на друга, не отрываясь. А потом Антон наклоняется и робко прижимается губами к Серёжиным губам.Серёжа тянется навстречу в ту же секунду, привстаёт на носочки и, положив тёплые ладони на холодные щёки Антона, целует в ответ. Антон хватается за его пальто, чтобы не потерять равновесие, чувствует, как Серёжин замёрзший нос утыкается ему в щёку, а ко рту снова и снова прижимаются на контрасте тёплые, очень тёплые губы. Голова кружится, Антон шумно втягивает носом воздух, вдыхая Серёжин сладко-свежий парфюм, — и от этого ведёт ещё сильнее. Серёжа прикусывает его нижнюю губу, мягко скользит языком ему в рот, и Антон сам целует смелее, лижет, прихватывает губами — уже жадно, задыхаясь, пока они вдруг не стукаются зубами неуклюже и не начинают смеяться друг другу в губы. Это могло бы быть неловко, но никакой неловкости почему-то нет.— Прости, я последний раз целовался чёрт знает когда, — улыбается Серёжа, немного отстраняясь и облизывая припухшие губы.— Отлично! — радуется Антон; он до сих пор на адреналиновой волне, так что от этого простого Серёжиного признания ему вдруг невыносимо хочется поделиться в ответ: — В смысле... Я вообще сам не эксперт. Я целовался всего раз шесть в жизни. Это был седьмой. Прости, я должен был сказать.Те два поцелуя с Эдом он считает. По-хорошему, только их и стоит учитывать. Их — и этот, определённо, лучший.Серёжа удивлённо поднимает брови, но потом улыбается широко, он сам взволнован, вид у него трогательно-взбудораженный и шкодливый.— Хочешь восьмой?Антон фыркает и, закусив губу, кивает; за восьмым в итоге тянется сам.*Эд открывает дверь, стараясь не слишком сильно шуршать ключами — сейчас за полночь, наверняка кто-то из детей уже спит. Едва он успевает перешагнуть порог, из кухни тут же выскакивает Арсений, весь растрёпанный, встревоженный, с тёмными кругами под глазами.

— Почему ты так поздно? — вместо приветствия набрасывается он.— Э-э... — Эд застывает, скрючившись в глупой позе с наполовину стянутым ботинком. — Я же говорил, шо у меня дела.В доме тихо; до Эда почти сразу доходит, что Арсений всё это время ждал его один — вряд ли говорил кому-то из детей, что их нового сожителя по дороге домой могли пришить за все грехи, потому что он — ни много ни мало — бывший член ОПГ, на которого открыта охота.— Да, но ты просто пропал почти на два дня! — голос Арсения становится истеричнее. — У меня даже номера твоего нет!— Мне нельзя пользоваться телефоном, — защищается Эд. — Ты же сам в курсах, это ни хуя не безопасно.— Я, блядь..! Я уже... Я столько всего передумать успел, блядь, Эд!Эд пялится на него в ступоре, но через секунду его вдруг затапливает чувство вины.— Бля, ты чё, — мямлит он. — Я ваще даже не подумал, что ты тут на измене.— Как можно было об этом не подумать? Это же, блин, очевидно!— Слушай, мне, сука, сложно, — не выдерживает Эд, тоже повышая голос, — я никогда не жил с таким количеством людей, которым не похуй, ясно? Я просто. Не. Подумал.Арсений замирает, растерянно глядя на Эда своими огромными голубыми глазами, и его лицо смягчается в то же мгновение.— Ладно... — бормочет он. — Ладно. Извини, что накричал. Я перенервничал.— Да всё путём. — Эд сам успокаивается и пристыженно пялится в пол. — Ты тоже сорян. Больше так не буду, и все дела.— Хорошо.Арсений медлит секунду, а потом цепляет Эда за холодную после улицы руку и несильно тянет к себе.— Прости. Иди сюда.Эд обнимает его и наконец выдыхает; Арсений смыкает руки у него за спиной под курткой, держит крепко — Эд невольно умиляется: ну шо ты, перепугался совсем? И странно ему до сих пор: он всё ещё никак не привыкнет, что кто-то может по-настоящему волноваться за него.Арсений дышит ему в шею уже спокойно — сосредоточие всего уюта на свете; Эду хорошо, умиротворение накатывает мягкой кисельной волной, он снова в тёплом коконе заботы, он дома. Они стоят так с полминуты, пока в конце коридора не раздаётся сонно-шаркающий звук шагов и скрип половиц. Эд поднимает глаза: из-за угла, заспанно потирая щёку, выглядывает Антон.— У меня как будто предки ругаются.Арсений оборачивается, выпуская Эда из объятий, и смотрит на Антона, как всегда, ласково — Эд начинает подозревать, кто в семье любимый козлёнок.

— Блин, мы тебя разбудили? Извини, милый. Уже всё нормально. Хочешь, какао тебе сделаю?— Какавушку? — моментально оживляется Антон, но потом вдруг зевает широко — хлебальник у него, конечно, пиздец. — Ой бля... Да не, Арс, я спать. И, э-э… Вы где оба были вообще вчера?Эд косится на Арсения — ясно, тоже пропал на ночь.— Гуляли, — говорит тот.

— По отдельности, — добавляет Эд зачем-то.Антон смотрит на них с подозрением, но в итоге сдаётся — видимо, лень разбираться.— Ну ладно. Споки.— Доброй ночи.— Пока, мелюзга, — машет рукой Эд, разуваясь уже до конца и снимая куртку. — Завтра отчитаешься.Антон показывает ему язык и плетётся обратно к себе. Арсений поднимает на Эда вопросительный взгляд.— ?Отчитаешься?? По поводу?— Свиданки, — говорит Эд, но, увидев, что выражение лица Арсения не поменялось, закатывает глаза: — Ты чё, проебал первую свиданку своего ребёнка?— Передо мной он не отчитывается, — отвечает Арсений немного обиженно; Эд еле сдерживает самодовольную лыбу; не то чтобы у них соревнование, но это забавно. — Ладно, с ним мы разберёмся потом. Стой, ну-ка... — Он приглядывается к толстовке Эда и снимает с неё ворсинку. — На тебе что, кошачья шерсть?— Да блядь, — вздыхает Эд. — Это моего кента кошак. Белый, падла.На фразе ?Белый, падла? Арсений как-то странно зависает, промаргивается, а потом еле заметно мотает головой, будто отгоняя какие-то мысли.— Как удачно ты надел чёрное, — усмехается он, и Эд ловит дежа вю — точно так же сказал Егор. — Есть будешь?— Не. Топай спать, я в душ и тоже к те присоединюсь, словимся в спальне.Говорит это — и сам себе мысленно лыбится, как дурак: звучит приятно.*Арсений по-честному дожидается его, лёжа в кровати, и даже предусмотрительно не выключает свет, чтобы Эд не наебнулся в темноте.— С документами всё получилось? — спрашивает он, когда Эд в одних штанах заходит в спальню.— Ну, оставил заявку на ?Госуслугах?. Сказали ждать.— Сколько? — Арсений кладёт телефон на тумбочку и смотрит, как Эд раздевается и запихивает в шкаф свою одежду.— Пару недель. Плюс-минус. Смотря как бодро они там по базам данных будут стряпать историю моей новой личности.— Имя придумал? — спрашивает Арсений и тут же мотает головой: — Прости, можешь не говорить, лучше, наверное, не надо.Эд хмыкает, выключает свет и наконец забирается под одеяло.— Моё настоящее — пизже.— Его переплюнуть трудно.

Он улыбается; Эд пока толком не видит в темноте — глаза не привыкли, но слышит по голосу — и просто знает. Ему хочется спросить — как сам, как отметил? — это, вообще-то, непросто, потому что кажется не его делом, но он долго обдумывал всё, пока был в ванной, и забил хуй на неловкость — в конце концов, это всего лишь вопрос.Арсений рушит все его планы — поворачивается на бок лицом к нему и, подложив ладошку под щёку, вдруг говорит:— Давай сыграем в ?Правду или желание??— Чё? — удивляется Эд. — Чё за приколы на ночь глядя? Если ты хочешь чё-то спросить, просто спроси, нах эти квесты.— А может, я желание хочу.— Это работает по той же схеме. И ваще, тебе разве спать не надо? На работу, там, завтра, не?— Какой ты зануда, оказывается, — разочарованно тянет Арсений.— Как пиздато ты, сука, берёшь на слабо, — говорит Эд ему в тон. — А если типа кто-то из нас не захочет отвечать или, ну, делать что-то?— Не получится, это не по правилам.— Шо, даже не придумаем наказание за неповиновение?— Нет наказания — нет искушения слиться.— Бля, ладно, окей. Погнали, заводи.Арсений расплывается в победной ухмылке — как всегда, забирает своё, когда очень сильно хочет. У Эда нет ни малейшего желания сопротивляться.— Выбирай: правда или желание.— Ну-у, пусть типа правда, — говорит он лениво, а потом добавляет: — Из принципа не буду выбирать желание, потому шо ты мог справиться и без этой хуиты.— Почему ты подозреваешь меня в каких-то скрытых целях? Это не вопрос, — тут же спохватывается Арсений. — Вопрос такой. Что ты хочешь завтра на завтрак?— Серьёзно, блядь? — Эд хлопает себя ладонью по лбу.— Нам обоим надо расслабиться, начнём с простого.— Еба. Ладно, хэ зэ. То же, что и ты. Я вообще к хавке отношусь как к топливу. Есть — заебись, нет — ну, в другой раз свезёт.— То же, что и я, значит. А я не завтракаю обычно, так что, — Арсений пожимает плечами, — извини, ты сам сказал.— Сука, — лыбится Эд. — Окей, твоя очередь.— Правда. Сейчас важно установить доверие.— Бля, а ты можешь не комментировать? Я в курсе, как работает эта поебень.— Если в курсе, давай уже свой вопросик, не томи, — ворчит Арсений.— Шо нетерпеливый такой. У тебя когда-нибудь было с девчонками?Скучный вопрос, но Эд на оригинальность не претендует, к тому же ему всегда хотелось узнать.— Вот так вот сразу с козырей? Было. Не понравилось. Без подробностей.— Я надеялся на какую-то кул стори, но окей. Правда.— Раз мы начали парад типичных вопросов... Во сколько был первый секс?— Ой, сука, я так и не вспомню, это ж было до хуя давно. Кажись, ну, вечером. Может, часов в девять.— Господи, — Арсений звучно хлопает себя ладонью по лбу, — во сколько лет, а не...— А, бля. В тринадцать.Арсений таращится на него, и Эд не может не рассмеяться, — эта потрясающая реакция того стоила.— В тринадцать?!— Бля, ну это же ебучий приют. Там не хуй делать было вообще.— Настолько не хуй?Эд пожимает плечами и думает, стоит ли тратить лишний вопрос на то, чтобы обсудить заодно и девственность Арсения.— Резвились, как могли. Твой ход.— Правда, — говорит Арсений без энтузиазма, словно предчувствует, на что ему предстоит отвечать в этот раз.— Скока те было, когда ты первый раз потрахался?— Какая разнообразная у нас игра, — беззлобно язвит он; Эд по этому поводу не комплексует, ему просто интересно знать всё — не важно, какими путями. — Семнадцать.— С мальчиком, с девочкой?Эд хитрит, спрашивая лишнее, — даже не надеется провести его, но сдержаться не может. Арсений улыбается, и у него ямочки на щеках, он, конечно же, бдительность не теряет, а вот Эд — определённо да.— Со следующим вопросом. И я, пожалуй, сворачиваю с этой скользкой дорожки. Выбирай.— Правда, хули.— У тебя были домашние животные?— Серьёзно? Домашние животные после вопросов о первом чпоке?— Я просто вспомнил, что мы даже не пьяные. Отвечай.Эд думает о том, как тискал Лошарика, и это прикольные воспоминания; пушистые четвероногие засранцы ему вообще нравятся, он бы даже, наверное, хотел приютить какую-нибудь ободранную бродягу, из них двоих получилась бы отличная команда. Потом.— У нас в гетто были попугаи. И ещё аквариум большой. Я там стэнил одного кента, типа сомика, или хуй его знает. Он всегда в стороне ото всех зависал, а меня в лицо узнавал. Ну, наверное, не ебу, как оно у рыб работает. — Эд замолкает, а затем, подумав, добавляет: — А у Тимбо была игуана. Чмошница та ещё, вся в босса, но заёбанная пиздец, как будто двадцать четыре на семь думала, как бы выпилиться. Всегда было жаль её.— Несчастное животное, — с сочувствием говорит Арсений. — Только не спрашивай сейчас в ответ, а то у меня сплошные грустные истории. Давай попробуем поговорить о чём-то более позитивном. Правда.Эду, вообще-то, хочется знать все истории, он жадно ловит каждое слово — но ещё будет время.— Лады. Самое трэшовое, шо ты делал подбуханным? Ты ж когда-нибудь бывал подбуханным?— Эд, я с двадцати лет танцевал гоу-гоу в ночных клубах. Я видел некоторое дерьмо.Эд приподнимается с подушки и, подперев щёку рукой, изображает крайнюю степень заинтересованности.— О, пресвятая Богородица. — Арсений ложится на спину и, обречённо глядя в потолок, вздыхает.Эд лыбится — нащупал священный Грааль.— Только знай, я вообще не горжусь этим поступком, у меня была очень... бунтарская полоса в жизни, о которой я предпочитаю не вспоминать.— Бля, рожай резче.— Однажды я спиздил из церкви икону Иоанна Кронштадтского.— Чё, блядь?! — Эд аж подскакивает на кровати. — Чё, блядь?!— Бес попутал, — ржёт Арсений. — В общем... В Питере, лет пятнадцать назад, в Андреевском соборе. Мне там от дома недалеко было. Мы с товарищами пили чачу.— В смысле, блядь, икону спиздил?! — орёт Эд.— Тише, — не переставая смеяться, Арсений прижимает палец к его губам. — Я должен уточнить, что это была не моя инициатива, всё на спор.— Как ты, блядь, вообще это сделал?— Да как-то... разочаровывающе буднично. Я просто зашёл, попереставлял чужие свечки, ну, для вида, чтоб батюшка ко мне привык. А там, знаешь, стенды такие возле колонн стоят, в бархатных покрывалах, и на них иконы в рамах лежат. Ну и дальше всё сложилось каким-то... божественным образом.Эд утыкается лбом в подушку и смеётся в голос.— Но мы её далеко решили не уносить, оставили в Академсаду на лавке и ещё рядом сиги положили, это была инсталляция ?Променял ладан на сигареты?.— Су-ука. — Эд вытирает слёзы и измученно стонет. — Можно не продолжать игру, лучше уже не будет.— Ну нет уж. — Арсений снова укладывается лицом к нему, и Эд поворачивается тоже; теперь они лежат ещё ближе, чем до этого, не специально — просто получилось само собой. — У меня остались вопросы. Серьёзные вопросы. Это серьёзная игра, Эд. Вперёд.— Ладно. Правда.Арсений долго смотрит ему в глаза — то в один, то в другой; кажется, даже рассматривает брови и ресницы.— Ты считаешь себя красивым?— Э-э, ну, типа нет.— В смысле? — удивляется Арсений. — Почему?— Э, не, дядь, это уже другой вопрос. Аж две штуки.— Ну Эд, — ноет Арсений, — ну блин. Мне интересно знать, и, если ты не ответишь сейчас, я всё равно доебусь до тебя после игры.Эд сдаётся — сопротивление бесполезно.— Да хуй знает. Ты вот, ну, красивый, это без базла вообще.— Знаю. — Арсений самодовольно лыбится, лиса. — Видишь, я знаю. Почему же ты не знаешь, что ты красивый?— Бля, ну, у всех типа разное восприятие.— Ты красивый, Эд. Очень.Эд облизывает губы, невольно сдерживая улыбку, — он не напрашивался на комплимент, ему вообще всё это слышать странно и непривычно, но почему-то приятно. Егор, кажется, тоже говорил что-то похожее, но тогда Эд всё пропустил мимо ушей — он был пьян, сбит с толку и ничего не соображал. Сейчас перед ним Арсений, и они оба серьёзны и сосредоточены, Арсений разглядывает его внимательно, без стеснения, словно действительно любуется.— Твоя очередь, — напоминает Эд.— Окей. Желание?— Хуя се поворот. — Эд уже сгенерировал в голове тысячу и один вопрос, но вообще не думал о желаниях. — М-м... Покажи пирсинг.Арсений хмурит брови, но улыбается:— Откуда ты знаешь, что у меня есть пирсинг?— Под одёжкой заметил, — ещё тогда, в ?Гейле?, а потом всё как-то мельком, когда Арсений переодевался; пялиться в открытую Эд себе не позволял. — Ну так?— Ладно, смотри.Эд чувствует себя ребёнком в приюте, когда они мелкими задирали майки, спускали штаны и показывали друг другу причиндалы. Арсений переворачивается на спину, откидывает одеяло и, приподняв футболку до сосков, оголяет живот. Эд нависает на ним, чтобы рассмотреть красивую стальную серёжку в пупке — а заодно и гладкую белую кожу, усыпанную родинками, которые он ещё не видел.— Можно потрогать?Арсений мог бы не разрешать — его задание выполнено, но вместо отказа он тихо выдыхает:— Потрогай.Эд осторожно ведёт пальцем по металлическим шарикам сначала сверху, потом снизу, касается тонкой кожи между и вроде бы нечаянно гладит подушечкой сам пупок. Арсений фыркает:— Щекотно.Эд одёргивает руку.— Красивая.Он поднимает глаза, на короткий миг пересекаясь взглядом с Арсением: тот наблюдает из-под полуопущенных ресниц, скулы горят румянцем, и это мгновение кажется Эду ещё интимнее, чем те волнительные полминуты, когда он трогал его живот.Арсений тянет краешек футболки вниз, прикрываясь, — шоу окончено; Эд нехотя отодвигается и падает обратно на подушку.— Чё, моя очередь? Правда.— Расскажи, где у тебя ?тайная? татуировка? Которую я, например, не видел.Это сложно — Арсений видел всё выше пояса и ниже середины бедра. Шоу всё-таки не окончено.— Чёй-то ты так уверен, шо у меня такая есть? — Эд вскидывает брови. — А если нет?— А если найду? — Арсений смотрит на него с выражением лица ?мы-оба-знаем-что-это-пиздёж?.— Лады, блин, доктор Лайтман. На бедре. — Эд откидывает одеяло и через трусы показывает место на внутренней стороне правого бедра, почти у самого паха.Мог бы этого не делать, вопрос не подразумевал наглядной демонстрации, и, может, это ни к чему вообще, но — поздно. Арсений вдруг без спроса тянется к его ноге и, подцепив пальцем свободно болтающуюся ткань трусов, пытается поднять её, чтобы оголить кожу с татуировкой.— Э, ты хули творишь, бес! — Эд с реакцией джедая хватает его за запястье и отводит в сторону, не позволяя ничего сделать.Арсений — сама невинность — даже руку не отнимает, смотрит на Эда невозмутимо — а что такого-то? Ебучая хитрожопая лиса, наверняка в школе был первым пакостником и учителей доводил до психов, но всё ему сходило с рук за ангельские глаза.— Ишь ты какой, чужое облапал, а своё прячешь? — обижается он. — Что там набито?Эд загадочно лыбится и пожимает плечами — доводит его в ответ.— Спросишь в следующий раз, если я выберу правду.— Сука.— Твой ход.— Блядь. Ладно. Правда.Эд решает добить его окончательно и, еле сдерживая коварную ухмылочку, спрашивает:— Кого из детей ты любишь больше всех?— Ты издеваешься? — Арсений пялится на него убийственным взглядом.— Только, плиз, без всяких этих типа выебонов. Не заливай, шо всех одинаково.— Всех одинаково.— Сорян, но это пиздёж, так не бывает. — Эд качает головой, он тоже умеет быть настойчивым — ну, пытается иногда точно.Арсений не сдаётся:— Сорян, но это не пиздёж, так бывает.— На жопу божишься?— Эд... Ладно, давай вот что. Я скажу, кого больше всех балую. Уж не знаю, с чем это связано.Арсений говорит ?балу?ю?, и Эд даже сначала не понимает, что это за слово.— Ну?— Антона.— Которого из? — лыбится Эд, хотя сам прекрасно знает которого; он и ответ на вопрос так-то знал, просто надеялся услышать что-то большее — ему интересно, ему не всё равно.Арсений смотрит на него внимательно, щурится с одобрением, будто Эд, сам того не ведая, прошёл сложнейший спонтанный тест на знание их — почти своей — семьи.— Того, который больше мне не сын после этих там ваших ?отчитаешься?.Эд ржёт: выходит, Арсений всё ещё дуется, и это победа всухую. Не то чтобы, разумеется, у них соревнование.— Хватит балагурить, выбирай уже.— Ба-ла-гу-рить? — Эд ухахатывается ещё больше, пока не получает пинок в ногу. — Да всё-всё, хорош. Правда.— А ты умеешь удивлять, — ехидничает Арсений. — Что ж, поскольку ты меня разозлил, вопросы теперь будут соответствующие. Когда ты в последний раз... дрочил?Эд заёбанно стонет и накрывает голову подушкой.— Блядь, ну Арсений, ну сука, ну мы шо, в школе? Поприкольнее чего не мог придумать?— Куда уж прикольнее. Отвечай.Арсений стягивает с него подушку и, подперев щёку рукой, нахально лыбится — ждёт ответ.— Да бля-ядь. — Эд мученически возводит глаза к потолку. — В пятницу.— Время суток?— Это второй вопрос.— Ну нет уж, это входит в первый вопрос, не пытайся юлить.— В пятницу утром, — рявкает Эд нетерпеливо.Сам не может понять — это смущает его на самом деле или он притворяется для показухи. Арсений делает сосредоточенное лицо, будто что-то прикидывая у себя в голове, — ну, скотина форменная — а потом отстаёт так же легко, как доебался.Всё он, блядь, понял тогда в ванной.— Моя очередь. Желание.Эд раздумывает на этот раз дольше, чем обычно: слишком много вещей, которые хотелось бы попросить, но одна кажется ему особенно заманчивой.— А типа наперёд загадывать можно?— Если не сильно наперёд, то, наверное, да.— Станцуешь для меня?Арсений закатывает глаза и вздыхает.— Потом, — добавляет Эд. — Когда захочешь сам.— Я очень редко танцую для... Для близких людей.— Я уже просёк. Но...— Но правила есть правила, — соглашается Арсений. — Станцую.Эд чувствует себя польщённым, он не настаивал и не выпрашивал насильно: если бы Арсений не хотел — он бы не согласился. Это просто ещё одна ступенька на пути к доверию, они оба отдают себе в этом отчёт — и это охуенно. Смущённо прозвучавшее ?Для близких людей? — охуенно вдвойне.— Твой ход, — говорит Арсений.— Правда.— Ты... помнишь свою маму?Эд не ожидал этого вопроса, он давно ни с кем не разговаривал об этом, но сейчас отвечать почему-то легко. С Арсением ему вообще многое легко.— Хуй знает. Нечётко. Иногда кажется, что будто бы типа помню, но по факту вроде как не должен, я совсем шкетом был, когда она меня оставила.— Ложные воспоминания?— Мэйби, — говорит он, даже не обращая внимание, что это уже лишний вопрос. — Но мне пох. Пусть будут хоть какие-то.Арсений угукает и кивает сам себе задумчиво; Эд не может не спросить в ответ:— А где твои предки? Сорян, если больное.— Не, нормально, ничего страшного. С ними всё в порядке, но отец игнорирует факт моего существования с тех пор, как... — Арсений вздыхает и улыбается сдержанно, — узнал, что его сын предпочитает не вагины, а члены. Как будто это что-то меняет.Эд с сожалением смотрит на него — обычная история, как у многих, но то, что она оказалась историей Арсения, делает ему больно.— Он застукал меня, когда у нас дома был званый ужин, прикинь, — весело говорит Арсений, ёрзая щекой на подушке, чтобы улечься поудобнее. — Он пригласил своих коллег по бизнесу, толпа народу, все с семьями, и там был парень... Э-э, как же его звали, господи. Денис? Не важно, в общем, мы сразу друг друга зарадарили, — Эд хмыкает — что за гейский термин? — и решили уединиться в библиотеке. И тут, в разгар всего, представляешь, врывается папенька. Не знаю, каких усилий ему стоило не разораться при полном доме гостей, он, наверное, так сдерживался, что точно заработал микроразрыв жопы прям на месте. Но после... — Арсений поджимает губы и коротко выдыхает. — После был пиздец. С тех пор я больше не жил в их доме.— Пиздец, — повторяет Эд; ему за то, с кем он спал, не прилетало ни разу — просто потому что никому до него дела не было по жизни. — А мать? Общаетесь щас?— Созваниваемся время от времени. Она всё ещё пытается подыскать мне невесту.— Ебануться.— Да по фигу, — отмахивается Арсений. — Главное, что я нашёл себя и людей, с которыми хочу быть. Чьё-то чужое мнение — всегда вторично.— Хуично. Чужое мнение сосёт.— Как сосал Дениска, когда отец открыл дверь.Они снова ржут; Эд закрывает лицо руками и выдавливает ?сука?; Арсений тоже прикрывает глаза ладонью — плохо, очень плохо.— Но мы отвлеклись от игры. Я выбираю, да? Правда.Эд задумывается.— Расскажи, чё ты хочешь. Ну, типа от жизни.Арсений смотрит на него удивлённо — и с интересом.— Всё? Пара ужасных, постыдных историй, и доверие установлено?— Ну, эт ты мне сам скажи, — хмыкает Эд.— Окей, допустим. — Арсений улыбается тоже. — Много чего хочу. Не в плане занятий, чем заниматься — не важно. Главное, проёбываться поменьше, наверное. С детьми хочу не проебаться. Хочу, ну, знаешь... чтобы они не пожалели, что я взял на себя ответственность за них. Хочу не проебаться с теми, кто мне дорог. Чтоб смысл был во всём этом, хочу. Чтоб этот смысл был не только для меня одного. И прочая диванная философия.— Чё-т напиздел до хуя, а конкретики — ноль, — выносит Эд свой вердикт.— Да куда уж конкретнее, блин? Сказал же: хочу, чтобы те, кого я люблю, не жалели, что выбрали меня, чтобы любить в ответ. И ещё — чтоб углеродный след после меня остался поменьше, а то экологическая ситуация в мире сейчас — просто патовая.Эд прихрюкивает — Арсений, как обычно, в своём амплуа.— Звучит так, будто ты хочешь прожить жизнь и остаться святым. Ты добрый до хуя, Арсений, я те уже говорил. Но пора бы тебе расслабиться.— Я что, похож на князя Мышкина? — морщится Арсений; на вопросительный взгляд Эда отмахивается. — Я спиздил икону из церкви, мне в любом случае гореть в аду. И добрый я только с теми, на кого мне не плевать. Ты знаешь меня всего неделю, Эд.— Какая разница — неделю, не неделю? Оно ж, ну, это, не по календарю измеряется. Мне хватило времени, чтобы... — Он вдруг осекается — чуть не сболтнул лишнее. — Чтоб узнать, какой ты.

Арсений хмурится непонимающе — какой? Эд вздыхает.— Лады, зырь. Почему ты просто не сказал, что типа, не знаю, хочешь быть счастливым?— Желание быть счастливым — это же, ну, как там говорят — предустановленный софт? Подразумевается априори. А я тебе дал развёрнутый ответ. Но дело в том, что... это всё теперь ведь уже не только про моё счастье.— О том и базар. Ты боишься оказаться недостаточно хорошим для тех, на кого тебе не похуй. Релаксни. Ты хороший человек. По честноку, один из лучших, кого я вообще встречал. И похуй как-то на икону, ты ж не срал на неё.Арсений коротко смеётся, но тут же зависает, глядя на него по-детски ошеломлённо, будто никогда не думал об этом — будто это для него открытие, которое на деле оказалось совсем простым, а сам он его в упор не замечал много лет. Эд улыбается.— Грузанул?— Ага.— Будет чё обмозговать. Моя очередь. Правда.— Чего ты хочешь от жизни?Они оба фыркают — воровать чужие вопросы по-прежнему никто не запрещал.— Хуй знает, — пожимает плечами Эд. — Пореже забывать, что я живой.Арсений уже не улыбается — заглядывает ему в глаза серьёзно, закусив губу, и молчит; об этом, наверное, тоже будет размышлять.— Твоя очередь, — говорит Эд.— Правда.— Чё ты подумал обо мне, когда увидел в первый раз?Арсений усмехается — взгляд не отводит.— ?Вах?.— ?Вах?? Блядь, ?вах?? — Эд лениво ржёт. — И как это понимать?— Как хочешь, на вопрос я ответил, — издевательски мурлычет Арсений.— Ты, сука, невозможный, — говорит Эд, и это не комплимент. — Правда.— Я, сука, правда невозможный?Они смеются, по-прежнему глядя друг другу в глаза.— Твой вопрос.Арсений перестаёт смеяться, тормозит и вдруг выдыхает почему-то взволнованно.— Где ты хочешь быть через месяц? — спрашивает он тише.— ?Где хочу? не совпадает с тем, где я буду в итоге, — отвечает Эд и сам не замечает, как тоже понижает голос до полушёпота.— А где будешь?— Снова финтишь, Арсений. Это второй вопрос. Я слежу.Арсений разочарованно поджимает губы — провести Эда не удалось.— Ты и на первый не ответил.— На него ты ответ знаешь, Арс.Они лежат слишком близко и говорят теперь совсем приглушённо, как во время тихого часа в саду, — чтобы слышно было лишь на расстоянии двадцати сантиметров между ними — только им двоим.— Я хочу поменять свой вопрос.Эд мог бы начать возмущаться, но почему-то не делает этого.— Валяй.Арсений молчит, думает, покусывает губы, не отводя взгляд. Эд чувствует его дыхание, смотрит в глаза и видит каждую тёмную крапинку на голубых радужках; видит каждую родинку на коже — их так много, мелких совсем, даже на губах и кончике носа. Видит, как завивается умильная непослушная прядка в чёлке, вечно хочется её поправить, но Эд всегда сдерживается — чтобы не рушить эту идеальную неидеальность.— Что будет, когда ты уедешь?— Не знаю.— Так отвечать нельзя, — протестует Арсений, вдруг опуская глаза.— Но это правда. Я не знаю.— Что будет, Эд?Он всё-таки поднимает взгляд опять, смотрит на Эда своими огромными прозрачно-голубыми глазами, ждёт ответ — хотя сам знает, что нет никакого грёбаного ответа.— Ты не останешься один.— А ты?Эд мотает головой — это не по правилам игры, по правилам — один вопрос или одно желание. Арсений выдыхает громче обычного, прикрывает глаза на секунду; теперь у него хмурая морщинка на переносице; Эду не хочется, чтобы он думал об этом сейчас, но, кажется, ради того всё и затевалось — Арсения это мучило и мучает до сих пор.Эд не может ничего сделать.— Твоя очередь.— Ладно, — тихо говорит Арсений. — Правда.— Чего ты хочешь сейчас?Получается как-то само собой, Эд даже не успевает подумать, но в итоге не жалеет ни о чём: если по-честному, этот вопрос — важнее многих; важнее, пожалуй, всего. Арсений открывает рот — и молчит, не может ответить, смотрит на Эда чуть растерянно; наверное, он хочет слишком многого или того, что никак не выразить словами; Эд хотел бы знать всё.— Чтобы... утро не наступало.Эд медлит, облизывая губы; внутри бьётся странное, лихорадочное чувство, словно вот-вот что-то произойдёт. Он идёт ва-банк.— Желание.— Ого, — еле слышно шепчет Арсений.Время как будто замедляется, Эд замирает, ожидая чего угодно, и в груди всё трепещет даже не азартно — волнительно. Арсений медленно опускает взгляд на его губы; ресницы длинные, чёрные, рот приоткрыт — и нет, блядь, нет, это не призыв к действию, сука, остановись, у Эда стучит в висках и плывёт перед глазами, а Арсений подаётся чуть ближе — или, блядь, ему кажется?— П... попить принеси. Пожалуйста.Эд осоловело пялится на его бледно-розовые губы и смысл слов улавливает с опозданием секунд в пять. Он мог бы поржать — серьёзно? На это ты просрал единственное желание? Но Эду не смешно, он, как в тумане, приподнимается на локтях и вылезает из-под одеяла в одних трусах; на лицо Арсения не смотрит.Значит, так надо.— Ща.В комнате повисает душная, напряжённая тишина; они больше не говорят друг другу ни слова. Эд выходит из спальни и делает вид, что не слышит, как Арсений падает лбом в подушки и измученно вздыхает.Он плетётся на кухню, на ходу рассеянно почёсывая ёжик на голове, — чё это было? Ему точно не показалось, Арсений точно озвучил не совсем то, что хотел; они оба точно поехали крышей. Им точно не стоило играть в эту игру.Свет не включает — на автопилоте подходит к шкафчику и, открыв дверцу, зависает в задумчивости на несколько секунд, пока в коридоре вдруг не раздаются шаги. Эд оборачивается — так и не успевает достать стакан; Арсений останавливается в дверях.— Чё такое?

Он молчит, дышит через рот, взгляд у него взволнованный и решительный одновременно, глаза масляно блестят под тусклым лунным светом, падающим в окно. Воротник футболки съехал набок, в темноте открытая ключица светится белой кожей; он красивый до дрожи, горящий, безумный, весь — словно в отчаянном сиюминутном порыве, таким Эд не видел его никогда. Он чувствует, как сердце начинает биться быстрее, он понятия не имеет, что произойдёт в следующую секунду, но не может оторвать от него взгляд. Арсений подходит медленно, неслышно; они смотрят друг другу глаза в глаза — по-другому, совсем не так, как смотрели до этого, — а потом тянутся навстречу — понимают друг друга с полужеста, оба перестают дышать.

Арсений делает последний шаг, льнёт к нему, а потом целует в губы. Мягко, в одно долгое касание, и в этом касании столько осторожности и нежности, что Эд задыхается — и целует в ответ так же нежно и осторожно. Он бережно кладёт ладони ему на щёки — Арсений кажется таким хрупким в его руках; пальцы шершаво скользят по еле отросшей щетине, Эд гладит-гладит и крепче прижимается губами, целуя опять — смелее.Губы Арсения чуть обветренные и тёплые, дыхание тёплое тоже, Эд чувствует его запах — уже родной, сладко-молочный; вдыхает глубже — воздуха мало, Арсения мало, Эду хочется чувствовать его всего, и он наконец размыкает губы, медленно подхватывает, дотрагиваясь языком. Арсений открывает рот и пускает его, выдыхает в голос, когда их языки сталкиваются, и от этого короткого, тихого вздоха внутри всё прошибает будто током. Жар растекается по телу, Арсений тоже горячий, Эд ведёт ладонями по спине, притягивая его к себе совсем вплотную, теряясь в этой неспешной, тягучей нежности, которую он так голодно ждал, о которой мечтал, даже толком не отдавая себе отчёт. Они целуются так, будто дорвались, жмутся ближе, хватаясь друг за друга руками, Арсений виснет на его шее, трётся лицом, целует, куда попадёт; голова идёт кругом.— Господи, Эд... — шепчет он тихо, одними губами. — Я сейчас рехнусь.Эд зацеловывает его снова — везде, бесконтрольно — просто молчи, пожалуйста, времени мало, чтобы что-то говорить. Ему не верится, что всё это — реальность, что Арсений здесь, с ним, в его руках, касается его своими губами и целует так нежно и жадно, как до него не целовал никто. Он цепляется за плечи Эда, гладит ладонями его голую спину — прямо по крыльям, будто боится, что Эд вот-вот раскроет их и улетит от него. Эд держится за него сам — никуда он, на хрен, не улетит, теперь это просто невозможно.Арсений отрывается от его губ, рвано выдыхая, прислоняется лбом к его лбу и прикрывает глаза. Его ресницы подрагивают, Эд завороженно смотрит, не выпуская его из рук; хочется сказать какую-нибудь чепуху, но он просто смотрит — боится спугнуть их хрупкую тишину. Арсений молчит тоже, опять ласково ведёт пальцами по его щекам, прямо по буквам ?O? и ?G?, затем отстраняется совсем немного и наконец заглядывает ему в глаза.— Не говори ничё, — шепчет Эд.Арсений всё понимает и так; притягивает его к себе снова, в последний раз целует в щёку и, крепко взяв за руку, тянет за собой обратно в спальню.Больше не произносят ни слова, в кровать ложатся лицом к лицу — близко-близко; Арсений залезает под его одеяло, не обнимает, но укладывается так, чтобы касаться руками и ногами насколько возможно, а потом наконец закрывает глаза.Эд продолжает смотреть на него, пока не проваливается в сон.