Часть 10 (1/1)

— Ах, мои усики, ах, мои ушки, как же я, сука, блядь, опаздываю! — Антон запрыгивает на кухню на одной ноге, пытаясь натянуть джинсы.Кирилл поднимает на него флегматичный взгляд, продолжая медленно хрустеть тостом, и снова утыкается носом в книжку — перед ним огромный, потрёпанный том ?Братьев Карамазовых?.

— Где Арсэн? — Антон нагло утаскивает с Кириной тарелки второй тост и запихивает в рот сразу чуть ли не целиком; Кирилл даже ухом не ведёт.— Продолжает отмечать День Святого Валентина.— В смысле? — бубнит Антон с набитым ртом, вытаращившись на Кирилла. — С кем?Тот пожимает плечами, не отрываясь от книжки.— А где Эд?— Сегодня где-то... не тут.— А он не говорил, когда вернётся?Кирилл молча качает головой.— Заебись, блядь. — Антон расстроенно цокает языком и идёт к кулеру, чтобы налить себе воды.— Да, кстати. Он просил передать тебе кое-что.Антон, присосавшись к стакану, издаёт невнятное вопросительное бульканье.— ?Не ссы?.— О...— И ещё кое-что. — Кирилл отрывается от книжки и сосредоточенно трёт длинными пальцами подбородок, видимо, пытаясь вспомнить дословно.— Да?— ?Писю в руку, и вперёд?. Что бы это ни значило.Антон закатывает глаза и ржёт.— Ого, Шастун, ты надел свою счастливую толстовку? — раздаётся голос Иры с порога. — Надеешься, что перепадёт? Мужики, если что, не за толстовки дают.— Ты-то откуда знаешь, — язвит Антон.На нём действительно его любимая толстовка — рыжая с чёрными шнурками; когда он в ней, ему все горы по колено, а Арсений весело называет его заводным марокканским мандарином.— Да я уж чувствую, что скоро переквалифицируюсь в натуралку, — бурчит Ира.— Чё она, — хмурится Антон, — опять хуйнёй страдает?— Я сказала, что собираюсь в парикмахерскую сегодня, а она сказала, что давно пора, потому что у меня уродская причёска и слишком огромные щёки, которые надо спрятать, чтобы не пугать людей, — расстроенно говорит Ира. — Ну, щёки-то ладно, но я за это омбре двенадцать рублей отвалила в прошлый раз, оно мне нравилось.Ира выглядит грустной, но не обиженной — словно не понимает, что её унизили, и даже немного соглашается с претензиями.— Да ёпта, блядь, что не так с этой тупорылой козой, она охуела совсем, что ли? — злится Антон. — Заебала тебя унижать вечно, как будто самооценку себе поднимает за твой счёт. Это ваще ненормально, Ир.— Ну, может, в чём-то она права, — пытается возразить Ира.— Нет, — вставляет Кирилл.— Ни хуя, ни хуя она не права, даже не думай защищать её, — поддакивает Антон, а потом тяжело вздыхает и притягивает Иру к себе в объятия. — Ты моя самая красивая девочка, и ты не заслуживаешь такого уёбищного отношения к себе.Ира совсем малышка по сравнению с ним, утыкается носом ему в солнечное сплетение, обнимая за талию, и невнятно бормочет:— Она говорит, что хочет как лучше, помочь мне...— Обзавестись, блин, кучей комплексов? Пиздатая помощь, пушка просто. Так нельзя обращаться с людьми, это ублюдство полное, понимаешь?— Она тобой манипулирует и заставляет тебя чувствовать вину, хотя проблема, очевидно, в ней, а не в тебе, — снова подаёт голос Кирилл. — Антох, ты, кстати, опаздываешь.— Да ёпта. — Он косится на часы на микроволновке и нехотя выпускает Иру из рук. — Во сколько у тебя стрижка?— В шесть.— Я схожу с тобой, хочешь? А потом зайдём за морожкой в ?ЦДМ?.— А тебе не надо готовиться к экзамену? — щурится Ира. — И вообще, ты разве не на свиданке будешь?— Ну так я уже, наверное, освобожусь. Вряд ли май дэйт захочет терпеть меня больше семи часов подряд.— ?Май дэйт?, — передразнивает Ира, смеясь, а потом тянется, чтобы стряхнуть хлебную крошку с его подбородка. — Всё серьёзно, а, Тони Болтун?— Так, блэт, мне пора, я капец как опаздываю, ты чё, не слышала? — Антон просачивается мимо Иры и в прямом смысле уходит от ответа — в коридор обуваться.Никуда он на самом деле не опаздывает — он приезжает на Краснопресненскую на двадцать минут раньше, чем нужно, хоть они с Серёжей и взяли билеты на безбожно ранний сеанс. Для Антона подняться в такую рань, чтобы поехать на другой конец Москвы смотреть кино, — подвиг, достойный мифов Древней Греции, но он сейчас так окрылён своей влюблённостью, что готов хоть каждый день совершать такие подвиги.

Они договорились встретиться в метро — возле эскалатора к выходу в город, и Антон плетётся вдоль станции, возвышаясь, как корабельная мачта, над галдящей толпой школьников, идущих в зоопарк, мысленно хвалит себя за то, что пришёл первый и не опоздал, — а потом вдруг застывает, увидев Серёжу. Сзади в него тут же влетают сразу несколько детей.— Чего встал, собака сутулая! — голосит девочка с двумя тощими косичками, торчащими из-под оранжевой шапки — такой же яркой, как его толстовка. — Ты что, не знаешь правил метро! Остановился — будь готов умереть!— Умли, но лутсе сдохни! — бросает ему мальчик, у которого нет двух передних зубов.Антон выдавливает пристыженное ?извините? и отползает в сторону, обиженно вспоминая цитату какого-то великого философа: ?Дети — цветы жизни, но иногда это уродливые цветы?. Он поднимает взгляд на Серёжу: тот стоит, сгибаясь пополам от хохота, и Антон сам расплывается в улыбке. Он подходит ближе, не зная, что сделать: просто поздороваться или же протянуть ладонь для рукопожатия, но Серёжа решает всё за него — разводит руки в стороны и, продолжая смеяться, ловит Антона в утешительные объятия.— Живой?— Чудом спасся, — фыркает Антон, прижавшись щекой к его уху. — Ты рано приехал.— Ты тоже. Как раз за кофе зайдём. — Серёжа хлопает его по плечу, отстраняясь, и они вместе шагают к эскалатору.Антон встаёт на две ступеньки ниже, чтобы оказаться с Серёжей на одном уровне, и теперь они слишком близко. Серёжа невозможный сегодня — в идеально сидящем бежевом пальто, с чёрным шарфом и в чёрных перчатках, сияющий, отдохнувший; он тепло улыбается, и его красивые карие глаза блестят от воодушевления. Антон смотрит в них и едва не задыхается от распирающего изнутри щемящего чувства. Ему невыносимо хочется сказать: ?Ты красивый?, но когда он почти решается, Серёжа вдруг говорит:— Так давно не был в кино. Последний раз, кажется, ходил на ?Историю игрушек? вместе с Никиткой летом.— Возмутительно, — упрекает его Антон, кое-как вернувшись в реальность. — Почему ты не ходишь с друзьями или... с кем-нибудь ещё?— Ну-у... С друзьями обычно смотрим что-нибудь дома, а свиданий у меня не было уже лет сто, всё как-то...— Нет времени?— Не встречал подходящего человека. — Серёжа смотрит на него, улыбаясь, и Антон не знает, как расценить эту его улыбку и слова — не встречал, включая его, Антона, или не встречал до тех пор, пока не встретил Антона?..Поручни на эскалаторах движутся быстрее, чем лестница, и Антон не замечает, как его рука вдруг врезается в Серёжину.— Ой. — Он одёргивает руку и спускает её пониже, а затем говорит на серьёзных щах: — Ты знал, что перила движутся быстрее, чтобы люди на эскалаторах не засыпали?Серёжа удивлённо таращится на него, но тут же распознаёт подвох и смеётся — слишком громко, так что с соседнего эскалатора, едущего вниз, на них оборачивается какая-то недовольная бабка.Всю дорогу до кофейни они болтают о всякой ерунде, много смеются, и Антону легко; он переживал, что будет тупить или окажется скучным собеседником, даже придумал несколько спасительных тем на случай, если станет совсем худо, но сейчас в нём не осталось ни капли волнения — ему просто хорошо, и Серёже, кажется, тоже.

В кофейне Антон берёт кофе им обоим — потому что Серёжа купил билеты; себе ещё покупает ролл, который успевает умять, пока они идут к кинотеатру, и Серёжа ржёт над ним — ?Только не врежься ни в кого, пожалуйста, как в тот раз?.— Это единственный фильм, где Петров меня не бесит, — шепчет Антон Серёже на ухо, когда они уже сидят в зале.— А как же ?Текст?? — Серёжа поворачивается к нему, и их лица слишком близко, но в этом нет ничего интимного, а вот заговорщического — до фига, и это весело.— Я не смотрел.— Как так! Посмотрим потом вместе. Он на ?Золотом орле? победил.Антону всё равно, на золотом орле или на алюминиевом зяблике, ?посмотрим вместе? эхом звучит в голове; он кивает, отворачиваясь обратно к экрану, и даже не пытается сдерживать слишком радостную улыбку.Дальше они смотрят молча, притиснувшись друг к другу плечами. Антон думал, что все два часа он будет сидеть в таком напряге, словно под его задницей мина, но в итоге расслабляется сразу же и погружается в сюжет — он скучал по этой истории и видел трейлер: хоть фильм и вышел в День всех влюблённых, но он вовсе не про ту счастливую зефирную любовь, которую все привыкли ждать в этот праздник, — неожиданно он про любовь родителей и детей.В какой-то момент на экране главный герой пытается убаюкать дочку — держит на руках маленький попискивающий свёрток, бормочет что-то, силясь успокоить не то малышку, не то себя самого — один против всего мира, растерянный, одинокий, отчаявшийся, и его бессилие ощущается физически, Антон чувствует, как у него внутри всё сжимается, — а потом вдруг слышит, как Серёжа тихонько шмыгает носом. Он поворачивается к нему: его глаза блестят от слёз, кончик носа красный, на щеке видно мокрую дорожку.У Антона сердце замирает, он задыхается от нахлынувшей нежности и вдруг робко протягивает пальцы к Серёжиной руке. Он так волновался, что Серёжа возьмёт его за потную ладошку, что боялся даже на секунду представить этот момент, но сейчас ему всё равно, он об этом не думает — просто осторожно берёт его за руку сам и крепко стискивает в своей.Серёжа шмыгает ещё раз и сжимает его пальцы в ответ.*Утра в Москве всё чаще непривычно солнечные, и сегодня солнце светит тоже, заливая кухню тёплым светом через панорамные окна. Арсений в коротком шёлковом халате еле слышно шлёпает босыми, влажными после душа ступнями по плитке, — у Руслана дома полы с подогревом, а Арсений любит ходить босиком, и сейчас ему тепло со всех сторон.Пока кофемашина тарахтит, он пьёт апельсиновый сок, греет пальцы на ногах, греется под робкими рыжими лучами света и теребит серебряную цепочку на шее, которую вчера подарил Руслан; она тонкая, красивая, с двумя круглыми медальонами — необычная — почему их два, а не один? Сам он Руслану подарил плетёный браслет от Джона Харди — ему нравятся браслеты, Арсений подозревает, что в душе Руслан немного байкер.Он обожает, что они знают вкусы друг друга — с подарками не ошибаются почти никогда, Арсений любит удивлять и угадывать, Руслан не любит — но напрягаться ему и не приходится, он почему-то всегда без проблем попадает во все хотелки Арсения — всё-таки лукавит, когда говорит, что с дифференциальными уравнениями у него плохо.Кухню заполняет шоколадно-терпкий аромат кофе; Руслан покупает какие-то дорогущие капсулы в кофейном бутике, и Арсений каждый раз умирает, когда заваривает их — дома он делает другой, варит сам по-турецки — не всегда идеально. Этот — идеальный, Арсений усаживается вместе с чашкой прямо на барную стойку и болтает голыми ногами, разглядывая кремово-жёлтую в солнечных лучах Сталинскую высотку за окном, — он уже выучил эту величественную громадину наизусть, он видел её в разное время года и суток, но всё равно до сих пор каждый раз любуется, как в первый.— У тебя после ?Крейзи? профпривычка — на столах торчать? — бросает ему Руслан, заходя на кухню и по пути хлопая по стулу; Арсений вздрагивает, выныривая из раздумий. — Тут, смотри, аж два стула есть. Вот это стулья, Арсений.Он проходит к холодильнику, достаёт оттуда бутылку с водой и пьёт большими глотками — красивый, в одних только джоггерах — сверху ничего нет, и Арсений залипает, глядя на то, как перекатываются мышцы пресса.— Я тебя умоляю, — он показушно закидывает ногу на ногу, — ты же эту барную стойку сюда специально поставил, чтобы кто-то на ней красиво сидел, а потом красиво лежал.— Я поставил её, чтобы за ней бухать.— В те дни, когда на ней никто не лежит.— Значит, не сегодня? — Руслан ставит бутылку обратно в холодильник и медленно подходит к Арсению.— Значит, не сегодня.Арсений отставляет чашку с кофе подальше и, подцепив Руслана за резинку штанов, притягивает к себе.— Доброе утро.— Привет, детка.

От него пахнет мятной пастой; он целует Арсения прохладными из-за холодной воды губами и ведёт ладонью по голой, гладкой ноге от лодыжки до колена; Арсений кайфует от уютного-шершавого звука касания сухой кожи об кожу. Руслан поглаживает его коленку, иногда проходясь рукой выше, и Арсений чувствует, как кожа покрывается мурашками. Бёдра — его охуительная эрогенная зона, хочется, чтобы ладонь скользнула дальше, легла между ног. Руслан трахал его ночью, и тело до сих пор ноет от сладкой расслабленности; он не прочь закрепить результат.Поцелуи становятся глубокими, жадными; Арсений начинает задыхаться. Он отрывается, наклоняет голову, подставляя шею, и Руслан вылизывает его, проводит зубами по коже: сегодня — осторожно, чтобы не оставить следов, Арсений просил. Он откидывается назад, упираясь руками в столешницу, халат сползает с плеча, открывая грудь, и Руслан наклоняется, чтобы облизать сосок, ласкает кончиком языка, плотно обхватывает губами, Арсений это любит — отвечает судорожными вздохами.Рука Руслана скользит на внутреннюю сторону бедра, по-хозяйски заставляя раздвинуть ноги ещё шире. Арсений раздвигает медленно, упирается в высокие барные стулья, с закушенной губой глядя вниз: он уже возбуждён, а под коротким халатом нет белья. Руслан смотрит туда же, поддевает пальцами пояс, расплетая совсем слабо затянутый узел, и полы халата соскальзывают по голому животу. Арсений сидит перед ним абсолютно раскрытый, с бесстыдно раздвинутыми ногами — смотри, это всё для тебя. И Руслан любуется, оглядывает голодно каждый сантиметр — хочет его. У Арсения в паху тяжелеет от этого взгляда, он возбуждён, от частого дыхания грудь ходит ходуном. Член уже твёрдый, Руслан смотрит туда, сглатывая; Арсений чувствует, как у него пылает лицо.— Хочешь отсосать? — спрашивает он хрипло, и от собственных слов стыд жжётся ещё сильнее, но это, блядь, заводит.— Хочу.Руслан опускается на колени, Арсений сползает со столешницы на пол, еле сдерживаясь, чтобы не толкнуться головкой Руслану в губы, — пусть начинает сам, он любит помучить — вылизать его всего вокруг, не касаясь члена, довести до полной бессознанки, а потом наконец взять в рот — сразу глубоко. За эти два года он научился охуенно сосать, он вообще охуенный в сексе, им обоим друг от друга крышу срывает — они умеют делать хорошо.Он мокро лижет его бедро, доходя до самого паха; борода приятно-щекотно колется, оставляя на коже красные следы; Арсений выдыхает полустонами; член стоит, прижимаясь к животу, и сочится смазкой. Руслан с силой оглаживает бёдра, прикусывает нежную кожу на самом сгибе, едва задевая носом член, и Арсений тихо скулит — терпение подходит к концу. Он берёт Руслана пальцами за подбородок, заставляя поднять голову, и шепчет, глядя ему в глаза:— Открой рот.Руслан усмехается — и открывает. Арсений гладит большим пальцем его влажную нижнюю губу, а затем заскальзывает головкой внутрь и тут же стонет с облегчением. Руслан перехватывает его ладони и прижимает к столешнице — наигрался, и хватит, теперь вести будет Руслан, и Арсений не возражает, он поплывшим взглядом следит, как его губы обхватывают головку и медленно скользят дальше — Руслан берёт глубже, ещё глубже, пока не вбирает целиком; сжимает его горлом, и Арсений запрокидывает голову, срываясь на первый громкий стон.Его бросает в жар — от пола жарко, в низу живота жарко, рот жаркий, тесный, Арсений трахает его — сначала размеренно, с оттяжкой, потом быстрее, сбиваясь с ритма, и Руслан задыхается, отстраняясь, собирая ладонью слюну. От этих скользких движений внутри всё сжимается, Арсений хнычет, и Руслан добавляет ещё — сплёвывает, чтобы скользило лучше, размашисто дрочит, доводя его до невнятного скулежа, а потом опять берёт в рот и ведёт мокрой от слюны рукой ниже, гладит его между ног, дразня, не заходя дальше, и это невыносимо — Арсению хочется почувствовать его пальцы внутри. Он смотрит на него полупьяно, подаётся бёдрами навстречу и выдыхает:— Вставь.Руслан со звучным чпоком выпускает член изо рта и, собрав пальцами стекающую по головке слюну, снова скользит сзади, а затем плавно вставляет средний и опять насаживается ртом на член. Арсений вздрагивает и громко стонет — это слишком хорошо.— Нравится? — Руслан на секунду отрывается и смотрит вверх; его губы красные и мокрые, щёки красные тоже, и Арсений кивает, прерывисто выдыхая: он не знает, что распаляет его больше — это зрелище или то, что Руслан делает с ним — как двигает рукой внутри и как отсасывает ему, стоя на коленях посреди кухни; у него едет крыша. — Ещё?— Да... Блядь, господи, да...Руслан вставляет ещё один палец и начинает быстро трахать его, входя по самую ладонь. Арсений всхлипывает на каждом движении, толкается ему в рот, бормочет бессвязное ?блядь-да-да-да?. Ему так хорошо, что глаза закатываются, он снова стонет в голос, когда Руслан берёт глубоко, продолжая долбить пальцами внутри и надавливая так, что Арсения прошибает крупной дрожью; ноги подкашиваются, он вцепляется в столешницу и, запрокинув голову, захлёбывается очередным стоном. Руслан поднимает на него взгляд и, выпустив член изо рта, удовлетворённо наблюдает за тем, что творит с ним, а потом начинает двигать рукой ещё быстрее.— Детка, я сейчас кончу, погоди... О боже... — Арсений обессиленно сползает ниже — ноги не держат; Руслан медленно вытаскивает пальцы и поднимается, ловя его в объятия и прижимая к себе. — Блядь…

— Понравилось? — Он целует его в губы и всё ещё трогает там, ласково гладит снаружи.

Арсений мычит ему в рот — понравилось; жадно слизывает с губ собственный вкус и трётся стояком, вжимаясь в пах Руслана — там тоже твёрдо.— Трахни меня.Он сбрасывает с плеч халат, Руслан тянет его к дивану, выпутываясь из джоггеров на ходу, садится, расслабленно откидываясь на спинку, и Арсений залезает к нему на колени, усаживается сверху, разморённый, растраханный, сразу направляет в себя член и измученно стонет от первого толчка. Они давно уже трахаются без презервативов — оба не любят; Арсению голову срывает к чертям, когда Руслан кончает в него.Они с ходу задают быстрый темп; Руслан тянет его к себе резко, подхватывает под бедра и вдалбливается глубоко — Арсений хрипло вскрикивает. Ему по кайфу, когда Руслан жестит, он и в жизни не особо мягкий, и это даже почти не игра, но Арсений это любит. Он скулит Руслану в рот и начинает быстро дрочить себе, насаживаясь на его член, сжимает его внутри себя, чтобы сделать приятнее, — Руслан утыкается затылком в спинку дивана и выдыхает стонами.Арсений тянется к его открытой шее, вцепляется зубами в изгиб — след останется, но похуй, Руслан спрячет под водолазкой, они ему охуительно идут, — сейчас Арсению всё равно, он дрочит себе, двигая бёдрами в сумасшедшем темпе, зубы не размыкает, пока его не прошибает горячей волной. Он дрожит, кончая Руслану на живот, сильно, долго, так, будто вовсе не трахался дважды за вчерашнюю ночь; с Русланом каждый раз — невыносимо остро.Он даёт себе несколько секунд передышки, а затем снова начинает двигаться и шепчет Руслану в ухо:— Не останавливайся.Сзади ноет от оргазма, слишком чувствительно, почти болезненно, но пока — хорошо, и он позволяет Руслану дотрахать его — замирает, повиснув на его шее, и слабо постанывает на каждый толчок. Руслан срывается на бешеный темп, стонет тоже, Арсений чувствует, как пульсирует его член внутри, а потом Руслан вздрагивает несколько раз и кончает в него.*Второй раз в душ они идут по отдельности — чтобы этот ебанутый секс-марафон не растянулся на весь день. Арсению, вообще-то, к вечеру надо быть в ?Гейле?, чтобы уже начать готовить декорации на следующие несколько дней и доработать программу — отдыхать после недели любви времени нет.

Он делает завтрак, пока Руслан в душе: ему — итальянскую пьядину с сыром, зеленью и помидорами, себе — овсянку с ягодами и орешками; снова варит кофе — на этот раз на двоих.Руслан возвращается на кухню, и от него пахнет табаком — курил на втором этаже.

— Как дела с Тимуром? — спрашивает Арсений, раскладывая завтрак по тарелкам; пытается сохранить непринуждённый тон, но от волнения сердце начинает биться быстрее.— О, у них полный бардак. — Руслан обходит многострадальную барную стойку и усаживается за большой стол. — Артур накопал, что тот бегунок важную шишку пришил, одного из их основных спонсоров. Пока не афишируют, Тимур сто процентов боится, что все его папики поотваливаются к хренам, но это вопрос времени, жмура надолго не упрячешь. — Руслан задумчиво крутит нож в руках, а потом усмехается. — Пацан этот молодец, конечно, лодочку их раскачал будь здоров.Арсений замирает у плиты и сухо сглатывает — он-то знает, о каком пацане идёт речь.— А что Юля? — Он берёт тарелки и ставит их на стол. — Она не собирается тебя на передовую посылать, пока они там все в расстроенных чувствах?— Хотела, хотела. Но передумала. Новость про жмура — охуительная новость, эти тупари сейчас могут сами себе глотки погрызть, без нашей помощи.Арсений разливает кофе по чашкам и наконец тоже усаживается за стол.— А что известно про этого парня? — спрашивает он, не глядя на Руслана. — Ну, который...— Слушай, да чё-т почти ни хуя на него нет. Погоняло его только знаем, Скруджи. Я его не видел раньше, у Тимура этих мальчонок на побегушках — до сраки. Я б за него не цеплялся, он, наверное, умотал уже за тридевять земель, ну, если не дурак.— Наверное, — бормочет Арсений. — Приятного аппетита.Руслан угукает.— Как твои? На Антоху больше не покушались?Он не говорит, нашёл ли того козла, потому что Арсений сам не спрашивает — никогда не хочет про это слушать, знает конечный результат, а остальное — не его дело.— Он какой-то слишком радостный и загадочный в последнее время. Мне кажется, он влюбился.— Влюбился — и радостный? — охуевает Руслан. — Вот дурилка ушастая, ещё не понял, что радоваться нечему.Арсений удивлённо вскидывает брови и поджимает уголки губ, сдерживая улыбку, как всегда, в предвкушении очередной философской теории Руслана.— Когда влюбляешься, — поясняет тот с видом знатока, — радуешься, ну, сколько? Ну, три дня? А потом — одни страдания. Невыносимые, ужасные, кошмарные страдания. Хорошего — вообще ноль, ну, ноль, полная срака.— Ты что, тоже прям так невыносимо, ужасно и кошмарно страдал, когда влюбился в меня? — спрашивает Арсений, закусив губу, чтобы не засмеяться.— Да я, блин, вообще был в агонии. Мало того, что влюбился, так ещё и гомосеком стал. Кризис ориентации под сорокет, а? Радости — во.Они смотрят друг на друга и наконец смеются. Это отличный момент, чтобы сказать то, что Арсений пообещал себе сказать сегодня — но... Он перестаёт смеяться, вдыхает поглубже — и давится воздухом. Руслан не замечает — он отпивает кофе из своей чашки; всё в порядке, надо попытаться ещё раз.Раз. Два. Три.Ничего.Арсений старается выровнять дыхание; господи, почему это так сложно? Это ведь просто на самом деле — раз, два, три. Блядь, он что, танцует ебучий вальс? Надо произнести его имя, просто начать, назад пути не будет. Три.— Рус.— М-м?Сердце истерично колотится в груди; Арсений осторожно опускает ложку в тарелку и сглатывает.— Слушай... Я хочу спросить тебя кое о чём.— Это очередной серьёзный разговор?— Нет. То есть да. Да. Это... серьёзно.Руслан устало выдыхает, но молчит — он сегодня терпеливый. Арсений сидит, опустив глаза; чувствует на себе его взгляд — это задачу не упрощает.— Что если... Что если... Если...— Детка. Напрягаешь.— Теоретически... Теоретически. Если бы я... Если бы... О боже. — Он проводит ладонью по лицу — назад дороги нет; вдыхает поглубже и наконец говорит: — Если бы мне понравился другой человек. Ещё один человек... Что было бы?Он слышит, как Руслан кладёт вилку и нож на стол. Арсению страшно увидеть его лицо, но он всё-таки поднимает испуганные глаза. Руслан смотрит на него нечитаемым взглядом — и молчит.— Скажи что-нибудь, пожалуйста.— Ты что, с кем-то трахаешься?— Что? Нет, я...— Ты, блядь, поэтому так странно себя ведёшь?— Ни с кем я не трахаюсь, кроме тебя. — Арсений смотрит прямо и очень серьёзно; лицо Руслана еле заметно расслабляется — поверил. — И ?странно?, — Арсений показывает кавычки пальцами, — я начал вести себя гораздо раньше, просто ты ни хуя не замечал, пока я сам не сказал тебе. Это никак не связано. Я... — Он запинается, вновь отводя взгляд. — Я не знал, что так может случиться... со мной. Но потом... оно вдруг случилось. Я понял это только недавно и... сразу решил спросить у тебя. Ничего не было, Рус.Руслан тяжело выдыхает, уставившись в пустоту, откидывается на спинку стула и трёт бороду пальцами, затем трёт лицо, глаза, будто думает, что сейчас сотрёт все эти глупости из головы.— Блядь, да что ж за очко такое, — говорит он севшим голосом. — Я, блядь, только расслабился, Арсений, а ты снова что-то придумал.— Это пока ещё ничего не значит, ладно? Я хотел знать, как бы ты к этому отнёсся.— ?Ещё один? — это вообще, блядь, как?— Просто... ещё один, — осторожно говорит Арсений. — Ты и ещё один. Не ?вместо?, Рус.Руслан поднимает глаза, и в его взгляде столько усталости и бессилия, что весь страх Арсения разом исчезает, сменяясь жалостью: ему становится просто жаль их обоих; в носу начинает щипать.— Я в полном ахуе, — хрипит Руслан. — Я не знаю. Мне надо подумать.Он встаёт из-за стола, громко отодвинув стул, и выходит из кухни.Арсений остаётся один в тишине, не шевелится даже. Потом слышит, как открывается дверь балкона на втором этаже, как чиркает зажигалка несколько раз подряд, хотя Руслан всегда зажигает с первого. Дальше не слышит уже ничего, уши закладывает, перед глазами — мутная, жгучая пелена. Он знал, что это идеальное утро превратится в пиздец, — потому что сам так решил, как только всё понял, но никакие ожидания даже близко не подготовили его к реальности.Он складывает руки на столе и роняет на них голову. Ему больно, плохо и снова страшно — а что, если это всё? Что, если Руслан больше не захочет быть с ним? Осознание происходящего начинает доходить до него только сейчас — что он, блядь, вообще натворил? Какого хуя Руслан должен переживать всё это из-за него? Что с ним, чёрт возьми, не так?Ему хочется подняться наверх, сделать что-нибудь, но он не может пошевелиться — так и сидит, сгорбившись, чёрт знает сколько времени — пока позади не раздаются шаги.Арсений оборачивается: Руслан замирает в дверях, помятый, замёрзший, бледный — только с горящими от мороза щеками и ушами, курил в одной футболке, наверное, дурак. Он стоит ещё несколько секунд, а потом решается зайти; Арсений медленно поднимается из-за стола, не зная, чего ждать в следующее мгновение, и несмело шагает навстречу.Они останавливаются друг перед другом и долго молчат.— Я подумал, — говорит наконец Руслан.

От него веет табачным дымом и уличным холодом, зелёные глаза блестят; Арсений заглядывает в них и пропускает вдох.— И решил спросить у тебя. Чего ты сам хочешь, детка?Арсений коротко выдыхает; с души, по ощущениям, падает огромный, неподъёмный камень, внутри всё распирает от нежности, и в глазах щиплет.— Я пока не понял. Но чего я точно не хочу — так это терять тебя. Я люблю тебя, Рус. — Он берёт его за руку и, притянув к себе, утыкается лбом в его плечо. — Очень. Сильно.*Эд разлепляет опухшие веки, облизывает спёкшиеся губы и ещё пару секунд пытается сообразить, где находится. В маленькое окно бьёт навязчиво-яркий солнечный свет, Эд щурится и трёт глаза. Воспоминания о вчерашнем блёклыми всполохами мелькают в голове, отматываясь от конца к началу: вот он рухнул на пыльный матрас у себя на полу, вот он пытался кое-как вырубить ловушки, зайдя в квартиру, вот он пьяно тыкался ключом в замочную скважину. Вот Егор влажно целовал его шею, повиснув на нём в коридоре и никак не желая отпускать, — он и так уговорил Эда остаться хотя бы до полуночи — не хотел заканчивать этот день опять в одиночестве.Он поворачивает голову: на полу лежит стопка бумажек — старые платёжки из почтового ящика, которые по давней просьбе Эда всегда выгребает Егор, и сверху ещё одна — нелепый стикер в виде пёсика, на котором криво-пьяно накарябан номер телефона — тоже Егор всучил в последний момент.Эд морщится и откидывает одеяло; он так и уснул в одежде, она вся покрыта ворсинками и белой кошачьей шерстью, до сих пор пахнет кальяном; от него самого пасёт перегаром, заебись коктейль на субботнее утро — для кого-то, наверное, типичный, для Эда — давно уже нет. Он сползает с матраса и плетётся к окну, чтобы проверить двор, жмурится от слепящего солнца; косится на часы — почти полдень, домой бы пора. Даже не обращает внимание на формулировки в своей голове, его собственная квартира — не дом. Дом — теперь другое.Ему непривычно просыпаться одному, хотя он обещал себе не привыкать, но это обещание, уже совсем неважное, почти забытое, стёрлось об реальность, утонуло под волнами нежности, Эд плотину не успел построить, просто оставил все двери открытыми, чтобы затопило красиво, когда понял, что обречён, — сопротивляться им так и не смог.Он вяло думает: с кем вчера был Арсений? Поехал он после клуба домой? Или провёл вечер со своим кем-бы-там-ни-было?Эти мысли не вызывают у него ревности — он об отношениях Арсения не знает ничего, и они кажутся такими далёкими и нереальными, что злиться на них не получается; Эд бы в любом случае не стал — просто не имеет права. Между ним и Арсением ничего нет, но он бы хотел чего-то, он бы хотел его поцеловать, теперь его желания и чувства осязаемы, он наконец услышал себя и смог подобрать этому название.Он влюбился. Возможно, впервые за всю свою жизнь. И он ещё никогда не чувствовал себя настолько живым.