Часть 8 (1/1)

Эд говорит об этом Арсению перед сном, когда после очередных посиделок на кухне они, уставшие и сонные, добираются до спальни.— Мне нужно будет кое-куда сходить завтра.Арсений замирает, не успев открыть дверцу шкафа, и смотрит на Эда испуганными глазами.— Это опасно?— Если не слажану по дороге, то не особо. Но ночевать не приду, перекантуюсь где-нибудь, чтоб убедиться, что хвост не словил.— Эд...— По докам вопросы надо уладить, а то времечко тик-так.Арсений рассеянно кивает — наверное, ему многое хочется сказать, но вряд ли в этом есть смысл, не заставит же он Эда из соображений безопасности остаться дома и не высовывать нос. Не заставит же он его не уезжать.— Завтра День Святого Валентина, — бормочет он. — Сделай так, чтоб тебя не убили, пожалуйста, ладно?Эд усмехается и кивает — ладно.— А при чём тут День Святого Валентина?— Да я просто так сказал. Чтобы звучало более угрожающе.Они фыркают, смотрят друг другу в глаза, грустно улыбаясь, а потом Арсений не выдерживает.— Иди сюда, — шепчет он, притягивая Эда к себе в объятия.— Ебать, ты как будто меня хоронишь. Не боись, окей? — бубнит Эд ему в плечо. — В конце концов, весь мир движ, а мы в нём типы.— Интересная трактовка Шекспира.— Смысл сохранился.Он выпускает Арсения из рук; у того ямочки на щеках, улыбается — достижение.— Гоу спать.— Гоу.Они переодеваются и забираются под одеяла. Арсений поворачивается к нему спиной и ёрзает щекой на подушке, устраиваясь удобнее; Эд наблюдает за ним, и его затапливает нежностью — Арсений уютный. Ему хочется обнять его, он двигается ближе, но закинуть руку не решается — будет слишком, ему достаточно и этого.Арсений будто считывает его мысли — и вдруг сам нащупывает его ладонь, а потом тянет на себя. Эд обнимает его со спины, затаив дыхание.— Тебе удобно? — спрашивает Арсений.— Кажется, да.— Мне, кажется, тоже.Эд закрывает глаза и думает: он не хочет думать. Он подумает об этом завтра, вообще всё — завтра; пусть оно не торопится, им обоим слишком хорошо здесь и сейчас.*Завтра наступает быстрее, чем хотелось. Эд просыпается уже один, по-прежнему на правом боку, как уснул, когда обнимал Арсения, но сейчас вторая половина кровати пустая. И в следующую секунду он благодарит небеса за это: при первой же попытке пошевелиться в паху недвусмысленно тянет. Эд откидывает одеяло и смотрит вниз: у него, блядь, стоит.— Да сука...Спасибо, что не спустил в трусы. Он надеется, что хотя бы не долбился во сне этим орудием убийства Арсению в поясницу — была бы совсем уж неловкая ситуация.Он не дрочил почти неделю, на стрессе было не до того, и всё скопившееся напряжение сейчас ноет внизу, горячо пульсирует так, что невмоготу. Эд сползает с кровати, вяло натягивает на себя штаны, которые ничего толком не скрывают, и надеется, что какая-то из ванн свободна — желательно, та, что ближе к их спальне.Из кухни негромко доносится долбёжка Prodigy — Арсений ещё дома — который час? ?Время приключений, блядь?, — язвит Эд у себя в голове. Ванная, к счастью, действительно оказывается свободна; Эд раздевается и лезет под душ. Он всё ещё сонный, но стояк каменный, и, кажется, Эду снилась какая-то порнуха, он плохо помнит, но фантомные ощущения остались и сейчас распаляют ещё больше.

Эд сосредотачивается на них и, щедро вылив на руку травяной гель для душа, медленно ведёт по груди, животу, скользит между ног, а потом наконец обхватывает свой член ладонью и облегчённо выдыхает. Рука приятно-скользкая, и он плотно сжимает пальцы — так туго, так хорошо; он прикрывает глаза и лениво проводит по всей длине, расслабляясь окончательно, — как вдруг раздаётся вкрадчивый стук в дверь.

— Эд?Эд вздрагивает и больно стукается локтем о стену.— Блядь... — Он трёт ушибленное место и делает воду потише, чтобы лучше было слышно. — А?— Прости, пожалуйста, за беспокойство, — по голосу он узнаёт Арсения. — Можно я зайду на секундочку? Забыл свои очки.Эд опять матерится — беззвучно, но от души; чуть не поскальзывается, пока дёргает на себя шторку, проверяя, насколько она прозрачная.

— Тока не подглядывай, — орёт он вроде бы в шутку, но на самом деле нет.За дверью слышится мягкий смех, а потом ручка поворачивается, и Эд чувствует, как со спины задувает холодным.— Прости-прости-прости. Доброе утро.Эд видит его тень, Арсений стоит буквально в полуметре от него, рыскает по стеклянной полке над раковиной, и их разделяет только белая икеевская шторка с дурацкими лупоглазыми рыбками. Ситуация — ебанутее не придумаешь, он даже в приюте ни разу не был так близок к провалу, чтобы перед кем-то настолько позорно спалиться за дрочкой.Возбуждение не утихает ни капли, у него стоит по-прежнему сильно, он всё ещё сжимает свой член, и желание провести кулаком вверх-вниз такое непреодолимое, что он не выдерживает — еле-еле скользит до головки и закатывает глаза от удовольствия, тут же больно кусая щёку изнутри, чтобы случайно не застонать.— Да блин, где же они... — бормочет силуэт Арсения. — Кис-кис-кис, очки… Кисочки. Не отзываются. Слушай, посмотри, пожалуйста, их нет на полке? Прости.Эд сжимает пальцами головку и, судорожно выдыхая, с трудом фокусирует взгляд на полочке с шампунями — как вообще можно было залезть в ванну в очках?— Как можно было... залезть в ванну в очках? — озвучивает он свою мысль, стараясь, чтобы голос звучал ровнее, и сразу жалеет, что вообще открыл рот — лучше бы молчал.— Я иногда под вечер совсем перестаю соображать.Эд сам уже с трудом соображает. Внизу всё горит, он с влажным звуком двигает рукой ещё несколько раз и надеется, что Арсений не слышит это из-за шума воды, хотя и та уже не спасает — Эд так и оставил слабый напор.— Тебе надо типа больше отдыхать...— Да, пожалуй, ты прав, как-то снимать напряжение. Ну что, не нашёл?— Погоди...Эд роется на полке и с грохотом роняет полупустой бутылёк с гелем для душа, тут же выругиваясь; за шторкой раздаётся тихий смешок. Очки отыскиваются на самом верху, и Эд мысленно покрывает матами всех богов, которые издеваются над ним таким унизительным способом.— Нашёл.— Правда? — радуется Арсений. — Отлично!Ничего, блядь, отличного, — думает Эд, пока воровато отодвигает шторку на миллиметр. Пена капает с его руки на пол, он не глядя протягивает Арсению очки, держа их двумя пальцами, а потом всё-таки высовывает нос из-за шторки, пристыженно сверкая своей смелой-громкой ?мнепохуй?. Сейчас ему вообще, на хуй, не похуй. У него горит лицо, наверняка красные пятна на щеках, он мокрый и жалкий, как попавший под ливень кошак, — но он всё ещё гладит себя между ног второй рукой и сбивчиво дышит; это пиздец. Зачем он вообще высунулся? Просто захотелось посмотреть на Арсения.— Спасибо. Уф, запотели, — говорит тот, протирая стёкла краешком футболки; Эд успевает увидеть полоску молочно-белого, покрытого родинками живота. — Ладно, мне скоро убегать. Хочешь, подожду тебя, пока не кончишь?— Что?.. — хрипло переспрашивает Эд.— Говорю, закончишь мыться, попьём вместе кофе? — говорит Арсений громче. — А потом поеду.— Ага... Да...?Да? он выдыхает чуть ли не полустоном, продолжая трогать себя, — блядь, что он делает? Стыд вперемешку с невыносимо острым возбуждением жжётся до дрожи. Эд вновь прячется за шторкой и смотрит вниз, тёмная головка быстро мелькает в татуированных пальцах; ему хочется застонать в голос, но он сдерживается из последних сил и чувствует, что уже задыхается.— Тогда жду тебя, — бодро говорит Арсений, и Эд краем глаза видит, что силуэт движется к двери.Когда ручка щёлкает, он с шумным вздохом утыкается лбом в холодную кафельную плитку, дрочит себе ещё быстрее, мокро шлёпая кулаком о кожу, и еле слышно стонет. Жмурится, а перед глазами — Арсений, его лицо, губы, шея, руки, полоска голого живота и блядская серёжка в пупке, он весь — красивый, очень красивый — и от этого снизу прошибает горячей волной. Эд кусает руку, скулит и вздрагивает всем телом; оргазм сильный, кроет до дрожи в ногах, и это пиздец. Всё это — пиздец.*Из душа Эд выбирается, как шкафный воин в хорроре — вжав голову в плечи и молясь никого не встретить по пути. Он бы там, в ванной, вечность просидел, если уж по-честному, но Арсений ждёт его, хотя ему надо на работу, и вообще, всё, что случилось за шторкой душа, остаётся за шторкой душа. Просто больше так делать не надо, наверное, и Эд берёт с себя слово не повторять прикол — всё-таки это стрёмно.Он заходит на кухню, ожидая, что Арсений накинется на него с криком ?Ага, дрочеш!?, но ничего такого не происходит: он стоит, нарезая хлеб, — в нежно-розовой футболке и тех самых очках, с этой своей милой небрежно уложенной чёлкой, красивый до безумия — по утрам светит вместо сонного московского солнца. Эд нежится под лучами.— Будешь тосты с ореховой пастой и бананом? — спрашивает Арсений.Эд угукает, проскальзывая мимо к кулеру с водой, пытается будто бы занять как можно меньше места — ему до сих пор стыдно.Арсений ставит сковородку на плиту и кидает туда квадратики хлеба, а потом принимается чистить банан.— Не опаздываешь? — спрашивает Эд, прислонившись жопой к подоконнику.— Трудно опоздать туда, где единственный, кто может отчитать за опоздание, это ты сам, — улыбается Арсений. — Хотя сегодня много дел, в клубе намечается фантасмагорическая феерия.— Это как?— Четырнадцатое февраля. Важный день.Эд пожимает плечами — он далёк от всей этой праздничной шумихи.— Люди преувеличивают его важность, не?— Им просто хочется немного любви.Арсений не смотрит на него, но улыбается; Эд наблюдает за тем, как он аккуратно нарезает банановые кружочки.— Ты щас всю свою любовь потратишь на этот завтрак.— Мы же выяснили, что она безлимитная. — Арсений бросает на Эда короткий взгляд и подмигивает ему. — С Днём Святого Валентина.

— Ага. И тебя.Арсений переворачивает ломтики хлеба, а затем едва слышно вздыхает и мнёт шею рукой, словно та болит.— Неудобно спалось? — нервно хмыкает Эд, стараясь, чтобы это не прозвучало двусмысленно: лично для него после сегодняшнего пробуждения всё будет звучать двусмысленно.

— Наоборот. Так отключился, что даже не ворочался. По-моему, мы всю ночь в одной позе проспали.Эду сейчас похуй, в какой позе они спали, он вспоминает, в какой проснулся, — и ему хочется сделать фэйспалм.— Смотри, у меня след от подушки до сих пор не прошёл, — жалуется Арсений, поворачиваясь к нему щекой.— Ну-ка. — Эд подходит ближе и нависает над ним — чуть ли не носом в щёку утыкается, придирчиво рассматривая, как терапевт на приёме; затем серьёзно поджимает губы — беда.Арсений снова жалостливо вздыхает, отворачивается к плите и машинально наклоняет голову, чтобы размять шею. Вряд ли он на что-то намекает, но Эд расценивает всё по-своему.— Ну, подь сюды, — хрипит. — Хочешь?Не дожидаясь ответа, он скользит тёплой ладонью над воротником футболки и смыкает пальцы на загривке, легонько надавливая. Арсений стонет в голос от облегчения.— Блядь... Эд...Эд чувствует, как у него в то же мгновение вспыхивают щёки — не от волнения или смущения, а от самодовольства: ему нравится, что Арсению приятно. Тот расслабленно опускает голову, подставляясь под его руку, и шумно выдыхает — у Эда от его сбившегося дыхания дрожь бежит по позвоночнику. Он решается подключить вторую руку тоже, начинает разминать изгиб шеи то с одной стороны, то с другой, затем переходит к плечам, и Арсений хнычет, даже не стараясь сдерживаться, — Эд его понимает, массаж он на каком-то интуитивном уровне делает пиздато.Он перемещает ладони ниже, через мягкую футболку давит пальцами под лопатками, и Арсений уже не воет в открытую, но вздрагивает и громко дышит — Эд не знает, что хуже. У Арсения руки покрыты мурашками, Эд видит, волоски встали дыбом, по загривку тоже наверняка бегает дрожь; Арсений еле разборчиво бормочет что-то вроде ?сука-блядь-господи-мамочки?, и Эд удовлетворённо лыбится — всё делает правильно. Напоследок он несколько раз оглаживает ладонями плечи и, завершающе похлопав, наконец отстраняется.— Ништяк?Арсений мычит, всё ещё не приходя в себя, а потом резко подскакивает и хватается за сковородку, переставляя её на холодную конфорку, — они оба забыли про тосты.— Чёрт... Надеюсь, они не сгорели, — говорит он, поддевая кусочки хлеба: те выглядят идеально поджаренными, и Арсений выдыхает. — Так...Он растерянно трёт щёку, тупя над столешницей с нарезанным бананом, и не может собраться с мыслями. Эд ржёт внутри себя — охуеть как ему удалось его вырубить.— Паста? — напоминает он.— Точно. Паста-паста-паста, — бубнит Арсений себе под нос, бегая взглядом по столешнице и не замечая банку, которая стоит прямо перед ним. — Па-ста-па. Стопа.— Дай я сделаю, а ты кофе налей, лады? — Эд хлопает его по боку, заставляя подвинуться, и сам перекладывает тосты из сковородки.Минуты две они проводят в неловком молчании, но Эду смешно, он так и стоит с лыбой на лице, пока Арсений сопит над туркой.Что-то явно происходит, но они оба делают вид, что нет.— Кира будет дома, когда ты пойдёшь, — внезапно говорит Арсений. — Возьми у него ключи.— Ключи? — непонимающе моргает Эд. — На фига? Он же, ну, может за мной просто закрыть.— Закроет. Но вдруг, когда ты вернёшься, дома никого не будет. Не сидеть же тебе под дверью.Эд смотрит на Арсения; Арсений на него — нет; им обоим надо переварить эту секунду, чтобы не включать снова грустно-прощальный тон, на хуй, пошло оно к чёрту, они не прощаются. Вместо этого Эд хватается за тёплое, юркое чувство, которое уже давно поселилось внутри, стоило Эду перешагнуть порог этого дома, — его здесь ждут.Он часть семьи.*Эд соскучился по улице, но теперь он её боится — и это для него дикость, он чувствует себя так, будто всю жизнь обожал летать на самолётах, а потом вдруг словил приступ аэрофобии. Ему неуютно, ему хочется быть свободным, не бояться ничего; ему хочется оглядываться по сторонам не потому, что надо быть начеку, а потому что улица — его родное и ему нравится смотреть, как она живёт.Дорогу до Санчо Эд смог бы найти с закрытыми глазами и сейчас, на адреналине, даже не успевает заметить, как добирается до знакомого места. Ворота клацают, открываясь, и Эд прошмыгивает через арку в пустой двор, щурится, глядя вверх на серые дома-великаны, озирается заодно вокруг — но рядом ни души. Код от двери подъезда он тоже помнит наизусть — зубрил эти цифры, чтобы даже в полумёртвом состоянии суметь воспроизвести. Он готовился к этому так долго, словно всегда знал, что рано или поздно захочет уйти, и сейчас это кажется ему таким очевидным, что он не понимает лишь одно: какого, мать его, чёрта он столько ждал?Дверь в квартиру открывается по домофону с камерой; Эда никто не встречает, он медленно заходит внутрь сам — всё здесь знакомое, хоть и забытое давно, он был в этом месте всего пару раз, но до мастерской ноги сами ведут. Белобрысая Сашина макушка, как всегда, выглядывает из-за горы хлама на столе. Эд вежливо стучит в дверь ботинком.— О-о-о, — Саша поднимает голову, — Эдик, приветик.— Здорово, малая. Как житуха?Она привстаёт из-за стола, чтобы обняться. Волосы свои длинные обрезала, замечает Эд, — теперь носит блондинистое каре, ей идёт.— Да всё отлично, как обычно. Я водяной, я водяной. Водяной знак рисую. Ты-то как? Слышала новости, но, коль ты ещё топчешь этот сити, всё пока тихо?Эд угукает, даже не удивляясь тому, насколько быстро разлетаются слухи.— Бирка новая нужна. Две, буржуйская тоже. И ксива на тачку. Все категории.— Да я и сама догадалась, что тебе полный комплект.— Ты пиздатая.Саша хмыкает и, заправив блондинистую прядь за ухо, снова горбится над ультрафиолетовой лампой — сравнивает светящиеся надписи на двух карточках.— Сколько времени это займёт?— Ну, пару недель.— Хули так долго? — таращится на неё Эд.— Ну блин, Струджик, ты у меня не один такой нуждающийся. В очередь, сукины дети. К тому же у тебя ещё и ассорти.— А если я монет накину за сверхурочные?Саша морщит нос-пуговку и отрицательно мотает головой.— Для дедлайнеров тоже есть очередь, сорри. Две недели, Эдь. Прости.Эд вздыхает и трёт ёжик на голове — ладно, ничего не поделаешь.— Солнце, кажется, у нашего ламинатора снова лампочка полетела, — раздаётся с порога.В комнату заходит брюнетка тоже с каре и с большущими карими глазами — полная противоположность голубоглазой светловолосой Сане; инь, блядь, и ян.— Эдик, приветик.— Здорово, Танюх.— Блин, мы ж меняли недавно. — Саша закатывает глаза. — Оставь, щас я освобожусь и поставлю новую.— Спасибо. — Таня целует её в макушку и собирается уходить, но Саша хватает её за руку и тянет к себе.Они сосутся. Эд даже не пытается тактично отвести взгляд, просто пялится — привычное дело.— Люблю тебя.— Люблю тебя.— Буэ, — подаёт голос Эд.— Ну и душнила же ты, Выграновский, — кривит губы Саша, отпуская свою девушку: та выходит из комнаты, вновь оставляя их с Эдом наедине. — Кстати, ты себе фамилию новую придумал? Жаль менять, конечно, красивая была.

— Хоть в чём-то матушка не проебалась, — вяло усмехается Эд — и правда жаль, ему нравилось, как его зовут. — Бля, хуй знает, сложно. Варианты есть?— Овнóв-Ебютов, — говорит Саша и тут же ржёт. — Шучу. Придумаем что-нибудь, пошли пока фотку искать. Выпить не предлагаю, прости.Эд кивает — он понимает всё и сам.— Времечко тик-так. С Днём Святого Валентина, кстати, Сань.*Он уходит от неё через час, на улице уже темно, хотя всего начало шестого. Тем лучше — легче прятаться в полумраке, и Эд так и проскальзывает тенью до своей тайной хаты — куда ещё ему идти? Если за ним увяжется хвост, то лучше он приведёт этот хвост туда, чем домой к Арсению. Ночи хватит, чтобы понять, заметили его или нет, он знает все эти ебучие уловки, потому что сам не раз кого-то мониторил.Может, отправляться на хату — не самое разумное решение, но Эд идёт туда с азартом убийцы, которого тянет на место преступления: зудяще-назойливое чувство внутри так и шепчет — давай же, ещё разок, иди, иди, иди; ты долбоёб? Возможно — но он внимателен на двести процентов и осторожен на всю тысячу, поэтому добирается по стелсу и быстро, хочет уже поскорее выдохнуть. Выдыхает, как только оказывается внутри своей квартиры; хоть он и не думал, что придёт сюда ещё раз, но сейчас ему кажется, что он всё делает правильно — а интуиция его подводит редко.Странно становится, когда он вдруг понимает, что сегодня впервые за всю неделю остался один — и скоро, очень скоро, когда паспорта будут готовы, он останется один насовсем. От этого в солнечном сплетении давит — пусто, холодно, засасывает боль внутрь, будто сквозняком. Эд жмётся плечом к стене, стоя в темноте возле окна, — смотрит на улицу и пытается дышать глубже, чтобы не болело.Пока не раздаётся стук в дверь.*— Боже, мон шер, ты сегодня горяч, как раскалённый камень под тайским солнцем, — щебечет Паша Француз, оглядывая его с ног до головы; сам он, как обычно, разодет в какую-то безвкусную мишуру, тощий вычурный павлин. — Просто пожар в лесах.Арсений вежливо смеётся на двусмысленную шутку; он и сам в курсе, насколько хорош сегодня. На балы Арсений всегда одевается эпатажно, стильно и со вкусом, но этим вечером он выглядит так сексуально, что даже сам от себя заводится, — в бордовом пиджаке на голое тело и в бордовых брюках; талию перетягивает чёрная полоска — резинка от колготок в крупную сетку — Надина игривая задумка.Он целуется на прощание с Французом и пробирается дальше через толпу, раздавая поцелуйчики и кивки направо-налево; к концу вечера он устал, но после завершающего выступления оживает на втором дыхании: слишком заряжен атмосферой — сегодня всё по-особенному, воздух пропитан любовью, она мурашками оседает на коже — магия Дня Святого Валентина. Внутри щекочется странно-тягучее ощущение, будто что-то важное должно произойти, но Арсений этому ощущению не верит — праздники вечно дают обманчивую надежду на какое-то чудо. Чудес по праздникам лучше не ждать — чтобы не разочаровываться.Подарив кому-то очередное гостеприимное приветствие, он разворачивается — целится уже в гримёрку, но вдруг замирает. В цветастой, дрыгающейся в такт музыке толпе — единственное неподвижное тёмное пятно, и Арсений распознаёт его сразу, даже ещё толком не взглянув.Руслан смотрит прямо на него — взволнованно и завороженно, ровно так же, как смотрел в ту первую ебанутую ночь. Арсений забывает вдохнуть, сердце колотится в груди; он решительным шагом идёт навстречу — и обходит, не останавливаясь; лишь коротко задевает его руку своей, и это мимолётное касание прошибает, как током.

Карточку от гримёрки достаёт на ходу, и стоит двери закрыться изнутри — они влетают друг в друга. Арсений стонет от первого же поцелуя — господи, как он скучал. Как же он хочет его. Он обхватывает его лицо руками, коротко заглядывает в глаза и снова впивается в рот, быстро, быстрее: стянуть каблуки, сделать наконец что-нибудь с этой чёртовой пуговицей на удушающем воротнике Руслана, потом взяться за его ремень — бросить на полпути и сразу через джинсы сжать рукой его член. Руслан то ли стонет ему в рот, то ли усмехается — его тоже кроет до безумия; он второпях срывает с него пиджак и расстёгивает брюки, пока Арсений борется с пуговицами на его рубашке.До дивана плетутся, как пьяные, выпутываясь из штанин; Арсений бы трахнулся прямо у двери, но Руслан его подталкивает, заставляя протиснуться между диваном и низким стеклянным столиком.

Он падает спиной и сразу разводит ноги, чтобы Руслан улёгся между — уже без одежды, горячий, твёрдый. Они снова целуются, как сумасшедшие, и трутся друг об друга; на Арсении остались только колготки, и это всё для него, Руслана, Арсений обожает попадать в его фетиши — ему не сложно. Он прогибается в спине и проезжается пахом по его члену, выстанывая тихое ?Рус?. Играться не хочется, хочется, чтобы его наконец трахнули, и когда Руслан стягивает с него колготки, Арсений готов уже начать просить — вечно они проверяют друг у друга границы терпения.

Руслан любуется, голодно оглядывая его, широко проводит ладонью от шеи до паха; Арсений тянется всем телом за движением, приподнимает бёдра, глядя на него потемневшими глазами, и дышит через рот.— Смазка в ящике, — он показывает на туалетный столик с зеркалом, и Руслан, матерясь, отлепляется от него.Арсению хочется подрочить себе, пока Руслана нет несчастные десять секунд, но он сдерживается, с закрытыми глазами скатываясь в полубессознанку на волне возбуждения, а когда горячее, тяжёлое, бородато-колючее снова наваливается на него сверху, нагревая успевшую остыть без чужого тепла кожу, он запрокидывает голову и улыбается — позволяет зацеловать себя всего.Руслан не растягивает его, просто скользко мажет пальцами, Арсению и этого достаточно, они сейчас оба не в силах ждать дольше. Над диваном, на стене, висит длинная неоновая лампа, светит матово-красным прямо в лицо. Арсений распахивает глаза и смотрит на неё, хватая ртом такой же матово-красный воздух, всхлипывает, когда Руслан входит, и ему нереально, охуительно хорошо.