Часть 6 (1/1)

Наташа, как обычно, хватается пальчиками за руку Антона, чтобы они вдвоём пошли собирать вещи, но её ручка соскальзывает вместе с одним из стальных колец — ладонь у Антона мокрая, он сильно волнуется.— Ой! — пищит Наташа.— Ой, — глупо повторяет за ней Антон, машинально вытирая ладонь об штаны, а потом поднимает руку вверх, загнув мизинчик, который остался без кольца. — Кажется, у меня отсоединился палец. Он у тебя?— Это не палец! — хихикает Наташа. — Вот!Она протягивает ладошку, на которой лежит колечко, и Антон подставляет мизинец, чтобы Наташа вернула пропажу на место.Занятие подошло к концу, и Антон ждал этого, медленно умирая внутри себя не то от радости, не то от паники: сейчас придёт Серёжа, и они все вместе отправятся обедать — чёртов сюр.

— Привет, ёжик, — раздаётся знакомый мягкий голос на другом конце кабинета. — А я уже соскучился.У Антона сердце начинает биться чаще; в груди разливается тепло. Он на автомате едва не отвечает ?Я тоже?, но вовремя догоняет, что фраза адресована не ему.— Я тоже! — говорит вместо него Никита; затем слышится звучный чмок — Серёжа, как всегда, целует его в румяную щёчку.— Покажешь, что собрал сегодня?

— Да! — Никита тянет его к своему месту, и Антон наконец поднимает глаза.Серёжа улыбается ему и беззвучно произносит:— Привет.Никита показывает ему своего робота, и Серёжа восхищается искренне, расспрашивает о деталях и его способностях; потом они вместе придумывают ему имя — Ричи. Антон наблюдает за ними исподтишка, пока помогает девочкам собрать разбросанный конструктор, и невольно лыбится.Он видит: Серёжа медлит, не торопится одевать Никиту — ждёт, когда Антон освободится, и от этого в реальность происходящего верится ещё труднее. Кабинет постепенно пустеет, Антон провожает девочек и подходит наконец к ёжику с папой: они переобувают сменку.— Вот было б прикольно, если бы придумали робота, который завязывает шнурки, да? — говорит он, глядя на то, как Серёжа старательно шнурует детский ботиночек.— А мне папа завязывает! — хвастается Никита.— Я бы такому роботу радовался больше, чем Никитка, — улыбается Серёжа. — Ладно, ну-ка, пират, ныряй.Он надевает на Никиту куртку. Антон присаживается рядом на корточки и помогает расправить рукава.— Ты как? Надеюсь, проголодался? — спрашивает у него Серёжа.— Сдержался и детей не ел, так что да. Правда, у нас не очень много времени, мне нужно в универ к двум.— Па-аднять паруса! — бойко командует Никита.Антон с Серёжей смеются, а затем, улыбаясь друг другу, вместе принимаются натягивать варежки на маленькие Никитины ручки — Серёжа с одной стороны, Антон — с другой. Никита, сидя на лавке, радостно болтает ножками, довольный от такого избытка внимания.— А обычно капризничает, — шепчет Серёжа Антону. — Ты нейтрализовал капризулю.— Это моя работа. — Антон изображает Крутую собаку с мема и наигранно-смачно подмигивает Серёже, но тут же смущается собственных действий и бормочет: — Так, я щас. За рюкзаком сбегаю.— Давай.— Я быстро.— Ага, мы ждём тебя тут.— Ща.Он пытается подняться на ноги, но теряет равновесие и падает задницей на пол.— Бл... ёлки-иголки...Никита звонко смеётся — ни капли сочувствия. Антон подыгрывает ему и картинно трёт ушибленный зад — дети почему-то всегда ужасно радуются чужим страданиям.— Господи, осторожнее. — Серёжа подхватывает его под локоть. — Не убейся только, что у тебя за день сегодня такой?— Мой обычный вторник.— Сегодня среда.— И среда, любой день недели, ты... — ?сам увидишь? — почти вырывается у Антона, но он каким-то чудом успевает вовремя остановить себя и вместо этого выпаливает: — Ты-ы не бери с меня пример!Поднявшись наконец на ноги, он убегает в подсобку, чтобы взять свои вещи, закрывает дверь и звучно хлопает себя по лбу. Они провели вместе три минуты и ещё даже не вышли из школы, а он уже успел сказать и сделать какую-то фигню, за которую ему почему-то стыдно, хотя обычно он не стесняется выглядеть придурочным.Главное, хотя бы в кафе вести себя нормально, но в голове уже мелькают картины, как Антон нечаянно сбивает лбом слишком низко свисающие с потолка модные горшки с цветами или неудачно вытягивает в проход свою длиннющую ногу, об которую тут же спотыкается официант, роняя на Серёжу — ни много ни мало — какое-нибудь шоколадное фондю. Антон надеется, что в этой фалафелечной, куда он хочет их повести, нет шоколадного фондю и ебучих горшков с цветами — иначе всё пропало. У него свиданий-то толком в жизни не было, если не считать неловких прогулок с девчонками в средней школе, когда он проверял границы своей ориентации — оказалось, что въезд в его Изумрудный город навеки закрыт для женского пола. А с парнями Антон не встречался никогда — ну, так получилось. В конце концов, ему всего лишь восемнадцать, нет ничего зазорного в том, что у него пока не было отношений. Он и дальше мог бы ждать, если бы не встретил наконец человека, который ему понравился.Серёжа ему очень нравился, Антон почему-то запал на него с первого же дня, когда увидел в школе, несмотря на то, что это был родитель одного из детей — человек, очевидно, старше, серьёзнее, опытнее Антона, да ещё и с семьёй, — только позже он узнал, что жены у Серёжи не было. Впрочем, радости особой эта новость тоже не принесла; Антон ругал себя — нашёл, блин, в кого влюбляться; чем он в свои несчастные восемнадцать вообще мог заинтересовать двадцатисемилетнего мужчину с ребёнком на руках?Просто Серёжа внушал доверие, он заботливый и тёплый, а ещё красивый до невозможности, и его маленькое чадо — такое же красивое, классное и доброе, а это тоже, наверное, о чём-то говорит.Антон просит себя просто быть собой и не вести себя слишком по-дурацки; задача сложная, поскольку вести себя по-дурацки — это его естественное состояние, но вроде бы Серёжу это даже забавляет. Да и вообще, плевать на случайные глупые фразы и неловкие паузы, пусть всё идёт само собой — это ведь и не свидание толком, это всего лишь заглаживание вины, хотя Серёжа и так не был ни в чём виноват. К тому же рядом будет Никита, который всегда поддерживает Антона в его чудачествах.С этими мыслями он выходит из подсобки, на ходу натягивая капюшон толстовки поверх кепки и одновременно пытаясь закинуть на плечо рюкзак. И то, и другое выходит криво.— Дай поправлю, — говорит Серёжа и тянется, чтобы расправить загнувшийся краешек капюшона.Антон замирает — Серёжа легонько задевает пальцами его щёку. Они смотрят друг на друга чуть дольше, чем стоило бы.— У тебя шрам на брови.— Это я упал.— Представляешь, а я так и подумал, — смеётся Серёжа, не сводя с Антона своих бархатных карих глаз, в уголках которых снова разбегаются ласковые лучики-морщинки. — Вот, вроде всё.Он отпускает его капюшон, и Антон наконец выдыхает.

— Спасибо. Теперь красивый?— Ты всегда красивый, — улыбается Серёжа. — Ну что, идём?Он берёт Никиту за руку, Никита берёт за руку разулыбавшегося от комплимента Антона, и они все вместе наконец-то идут на выход.*Эд говорит себе: не привыкай, дядь.Скоро надо будет сваливать, он и так охуел, дурак, задержался здесь на непозволительно долгий срок — потерял бдительность, расслабился, слишком разнежился от этой внезапно обрушившейся на него заботы — ну, сука, призовой кретин.Как он мог позволить этому фантомному чувству безопасности окутать его с ног до головы? — Эд ведь никогда не жил с этим чувством, он даже не знал, какое оно на ощупь; его просто обняли, завернули в мягкое и тёплое всего целиком, и он вырубился, погрузившись в лучший сон в своей жизни.А теперь вытаскивал себя за шкирку на поверхность — потому что страшно ему вдруг стало не только за свою жизнь, и это очередное ебанутое открытие — за эти несколько дней слишком до хуя этих открытий случилось, Эд раз за разом доставал из глубин своей запаянной чернилами души что-то щемящее, настоящее — он бы никогда не подумал, что вообще на такое способен. Раньше у него не было поводов проверять это. Влюбляться — тоже.Он думает: пока не стало хуже — во всех смыслах — надо уходить. Дождаться Арсения, может, объяснить что-то и поблагодарить наконец: он ему в буквальном смысле обязан жизнью. А потом сваливать на хуй, мало, что ли, места в Москве? Где-нибудь заляжет, пока будут делаться доки. И — покеда.Надо досидеть до вечера, и Эд вспоминает про плойку — хули не поиграть напоследок; вдруг его завтра пришьют, а так хоть в ?Фифу? погоняет; у него теперь каждый день — день исполнения предсмертных желаний.Он впервые за всё время решает заглянуть в остальные комнаты — не ради любопытства, нет, ему надо найти приставку, но в итоге поиски всё равно превращаются в изучение быта местных жителей, и он слоняется по дому, рассматривает чужие вещи издалека, случайно обнаруживает вторую ванную, о существовании которой и не подозревал; ну да, восемь человек в хате, семеро из которых — подростки, — пожёстче советской коммуналки, а здесь к тому же коллектив собрался, чересчур щепетильно следящий за внешним видом. Эд в этом плане удобный сожитель — очередь у зеркала не занимает. Но кого теперь это ебёт.Приставка отыскивается внезапно в комнате девочек — они что, лабают чаще Антона? Что за геймерский матриархат в этой семейке? Эд жалеет, что дома сейчас нет Даны, поиграли бы вместе — но он вообще один пока что и не знает, кто куда свалил; дела есть у всех, кроме него.Он включает ?Фифу? и залипает, отыгрывая матч за матчем. Это здорово расслабляет, мозг вырубает свою заезженную параноидальную пластинку, и Эд просто ни о чём не думает кайфовые несколько часов; в итоге не замечает, как на улице начинает темнеть, и даже не улавливает момент, когда открывается входная дверь.— О боже мой, да ла-адно, — раздаётся над ухом.— Блядь!Эд ловит выскользнувший из рук джойстик, оборачивается и видит Иру: та стоит с нечитаемым выражением лица — кажется, кому-то сейчас будет пизда. Он уже мысленно просчитывает план побега через диван, но вместо того, чтобы ругаться, Ира вдруг говорит:— Наконец-то свежая кровушка для Чёрной вдовы.— А, так это ты тут у руля? — расслабляется Эд. — Я думал, шо Данка.— Да она ?сосков? в руках никогда не держала. А ты попал, я тебя вздёрну, ты в курсе? Сейчас, пописаю только и приду, а ты пока выбирай себе команду лузеров.Эд ржёт — ну ни хуя себе энтузиазм. Ему по кайфу.Ира возвращается минут через пять — кидает ему на колени пачку чипсов, плюхается рядом и, громко шурша, открывает вторую, свою — там чипсы не из картофеля, а из яблок.— Настройки поменял, новичок?Эд молча передаёт ей другой джойстик: война — так война.Ира ему нравится, она прикольная, улыбчивая и лёгкая, хотя наедине они не болтали ещё ни разу — в этом доме наедине с кем-то из детей вообще трудно остаться, все привыкли делить друг с другом личное пространство, ютятся вместе, как стайка зверят, — Эд сотку ставит, что в обычных семьях совершенно не так: в обычных семьях все друг друга терпеть не могут, двери закрывают, лишь бы не видеть никого подольше.— А чё, где остальные? — спрашивает Эд.— Кто в универе, кто репает.— Репает?Ира угукает, хрустя чипсиной, — как она умудряется ещё и жрать во время игры? Эд свою пачку даже не открыл.— В зале. Мы ж все танцуем. Кроме Данки, она у нас певица и авторка, сама музыку пишет. Кстати, для наших выступлений в том числе. Не слушал? Обязательно послушай, она гениальная.— Лады. Люблю музло.Эд фолит; пока игроки формируют стенку для штрафного, Ира открывает чипсы Эда тоже.— Ты не отвлечёшь меня хавкой, — говорит он, вцепившись в джойстик.— Блин, а с Шастуном обычно прокатывает.Эд прихрюкивает.— А остальные чё, не лабают?— Не-а. Ни у кого времени нет. У Ника свои классы, он вог и хай хилс преподаёт.Эд решает не уточнять, что такое ?хай хилс?, вряд ли эта информация ему как-то поможет расширить картину мира.— У Киры тоже, но он по хип-хопу. Единственный из всей семьи, наш гадкий утёнок.Эд не согласен — чего это сразу гадкий? Хип-хоп кажется ему пиздатым стилем — что в музыке, что в танцах, резкий-дерзкий андеграунд.— Но это я шучу, — тут же исправляется Ира. — Титул гадкого утёнка форэва принадлежит Шастуну.Они смеются.— Митя танцует в балетной труппе, — продолжает она, — и ещё ведёт классы по пилону. Двадцать четыре на семь в зале, не представляю, откуда у него столько сил, но мы все им ужасно гордимся, он наша звёздочка. Как-нибудь сходим с тобой на его балет.Эд угукает: вряд ли это ?как-нибудь? наступит, но ему правда хотелось бы.— Пуфик со своим бойфрендом танцуют в ?Болеро?, — продолжает Ира. — Это такое шоу, много шума наделало в прошлом году. Ужасно горячее, там столько полуголых мальчиков.— Ты ж по девочкам, — поднимает бровь Эд.— Я-то да, ну а ты ж нет?Эд замирает, поднеся ко рту чипсину. Ира смотрит на его перекошенное лицо, и в следующую секунду они начинают ржать.— Расслабься, тебя никто не осуждает, итс окей ту би гей, твоя попочка — твои правила, и все дела, у нас прогрессивный дом.— Я заметил.— Так ты по мальчикам?Эд дёргает плечами неопределённо.— Да мне типа это. Пох.— Здорово, в два раза больше шансов влюбиться.

— Вроде того.— И как оно сейчас, — продолжает напирать Ира, — в мальчика или в девочку?Эд снова зависает и едва не пропускает мяч в ворота, но вовремя успевает лупануть по кнопкам.— Чё это ты решила, что я вообще в кого-то влюблён?— Да ты на рожу свою посмотри. Фингал сошёл, так сразу видно стало. Вы с Шастуном такие смешные, жесть, у него тоже вечно всё на лбу написано.— Я не влюблён в Шастуна, — возмущается Эд.— Да блин, удивил козу козьим сыром. Ясное дело, что не в него!— Так, бля, малая, шо началось-то? — не выдерживает Эд: этот разговор ни к чему хорошему не приведёт. — Я не буду перед тобой отчитываться.Ира хитрожопо косится на него и собирается сказать что-то ещё, но дверь в комнату торжественно распахивается настежь, и Эд, не отрывая взгляд от экрана, краем глаза видит Антона.— О, Шастун! — оживает Ира. — О хоббите речь, а хоббит — навстречь. Мы репетировать на этой неделе будем вообще?— Ир, отвянь, у меня сессия-хуессия.Антон со звонким хлопком даёт Эду краба, падает на Данкину кровать и свешивается головой на Ирино плечо.— Шо, как там сёдня всё прошло? — спрашивает его Эд.— Заебись, — бодро отвечает Антон. — Картинка со злым манулом в конце произвела фурор. Мне поставили восемнадцать из двадцати.— Це гарно. Красава.— Ты красава, без тебя я б хуи обсасывал, а не свои восемнадцать баллов.— Пососитесь, — вставляет Ира.Антон оскорблённо пихает её в бок. Эд хмыкает — ему приятно, что он помог ему с проектом, но вместе с ощущением выполненного долга его вдруг начинает переполнять другое чувство, необычное, новое — радость за Антона, только странная, в разы сильнее, чем рядовая-вежливая, — как будто он им — блядь — гордится? Вот что испытывает Арсений, когда его дети делают успехи? Пиздец.Его размышления прерывает вибрация под ногой: у Иры звонит телефон.— Ой, прости, это моя девушка. — Ира торопливо поднимает трубку. — Алё, зайчикиш, привет. Нет, я не видела твоё сообщение, мы тут играем… — Она бросает джойстик Антону, подскакивает, едва не врезавшись плечом в его лицо, и убегает из комнаты.Антон недовольно цокает языком, и Эд вопросительно смотрит на него: чё такое?— Забей.Он сползает с кровати на пол и поудобнее перехватывает джойстик, сразу же включаясь в игру. Они гоняют мяч, пока Эд не выкручивает мудрёную комбинацию и не забивает гол — а с Ирой они десять минут поле мусолили, и всё без толку.— Е, мэн, видал! — радуется он, поворачиваясь к Антону.Тот рассеянно кивает и почему-то выглядит взволнованным, но явно не из-за пропущенного гола.— Да шо с твоим еблом сегодня, дядь? Опять не дали?— Слухай, Эд, как раз об этом... — мнётся Антон. — У меня к тебе дело на миллион.Из соседней комнаты раздаётся громкая ругань — Ира орёт в трубку: видимо, разговор зашёл куда-то не туда. Антон выдыхает усталое ?Ёб твою мать, заебала, пидорасина? — вряд ли в адрес Иры, скорее, в адрес той, кто там с ней на проводе.— Я ща.

Он ставит игру на паузу, поднимается с пола и выходит. Эд прислушивается: Антон мягко зовёт Иру по имени и закрывает дверь изнутри. Что ж там за девка такая, что так старательно треплет Ире нервы, — думается Эду. Даже до него уже дошло, что что-то здесь неладно — а он не то чтобы присматривался; но, кроме Антона, кажется никто проблемы не замечает. У Эда самого не так много информации, он за это время пару раз успел стать свидетелем таких вот ссор, да и вечное кислое лицо Антона при любом упоминании Ириной девушки тоже игнорировать трудно, но Ира сама почему-то ничего с этим не делает — как будто думает, что это в порядке вещей.Из-за стенки слышно приглушённые голоса, Антон что-то долго объясняет Ире, потом раздаются всхлипы, и всё повторяется по кругу. Эд успевает раз двести перечитать состав на упаковке чипсов на двух языках; играть в футбол одному не хочется, поэтому он терпеливо ждёт ребят.Они возвращаются минут через пятнадцать; Ира зарёванная, но уже спокойная; Антон по-братски обнимает её одной рукой за плечи.— Кому ебальник расквасить за нашу девочку? — спрашивает Эд.Ира слабо фыркает, но всё-таки улыбается — уже неплохо; потом бросает взгляд на экран, и её лицо меняется в ту же секунду.— Шастун, ты чё, первый гол просрал, что ли?! Ты мне счёт испортил! У нас была ничья!Антон с Эдом гогочут, как гиены, — теперь точно всё нормально.— Давай ему жопу порвём, кис, падай. — Эд отодвигается, уступая Ире место, и передаёт ей управление.— В смы-ысле-е? — возмущается Антон. — Наглый, как колымский пидорас, ты посмотри. Не я, вообще-то, гол тебе забил, Ир!— Хуже, ты его пропустил, лошара, — бурчит Ира, с решительным видом стиснув в руках джойстик Эда. — Не смей поворачиваться ко мне спиной, я хочу видеть, как померкнет свет в твоих глазах.— Чего, блядь?— Экзамен ?Поттерианы?, тупица.Они надирают Антону задницу с позорным счётом три-один, как в памятном две тысячи восьмом против Нидерландов, и как раз успевают закончить к приходу остальных ребят. Те, не сговариваясь, подтягиваются в комнату девочек, тащат с собой огромные миски с попкорном, и Эд сначала не понимает зачем, а потом вспоминает — сегодня же день ?кинематографа?.Последним домой приходит Арсений; Эд слышит, как он шуршит пакетами на кухне, и, помедлив немного, решает пойти к нему — может, пока вся орава спиногрызов галдит в комнате, им удастся перекинуться парой слов. Эду уже невмоготу, и он не уверен, что сможет спокойно высидеть весь фильм, — а вдруг им придёт в голову смотреть несколько частей?Он замирает в дверях кухни.— Здорово.— Привет, — устало улыбается Арсений, но почему-то тут же отводит взгляд.— Там это, уже все собрались.— Ага. — Арсений всё ещё не поднимает на него глаза, сосредоточенно вытаскивает из пакета продукты.Эду становится не по себе.— Арсений, нам...— Нам надо поговорить, — перебивает он Эда.— Да, слух, я тут как раз типа...— Ну вы там где? — орёт Пуф из комнаты.— Включайте без нас! — кричит в ответ Арсений.

— Нетушки!— Антон!— Пап!?Пап? действует безотказно: Арсений закатывает глаза и одними губами говорит ?балин?, но Эд видит, как уголки его губ дёргаются в улыбке.

— Ладно, пойдём, они не отстанут. Давай после.Он разворачивается, чтобы уйти, но Эд хватает его за ладонь: сейчас.— Арс...Арсений оглядывается на Эда, смотрит вопросительно; глаза его яркие, прозрачные, такие красивые, что Эд пропускает вдох.— Спасибо.Они молчат несколько секунд; Арсений открывает рот, чтобы что-то сказать, и Эд изо всех сил надеется, что не услышит сейчас ?За что??. Ясно же — за что. Ну, за всё?— Пойдём.До комнаты так и идут — за руку, но потом Арсений его отпускает.— Я переоденусь и приду.Эд топает в комнату без него, с порога объявляя детям, что ?Арсений переоденется и придёт?, и те единогласно решают, что семеро одного не ждут — в буквальном смысле.*Просмотр фильма действительно превращается в пытку: они сидят с Арсением рядом, кое-как втиснувшись на оставшиеся свободные места на диване. Арсений как будто бы нервничает — по пять минут колупает пальцами одну и ту же попкорнинку, пока не крошит всё обратно в свою миску. На противных моментах не морщится, на трагичных — не плачет, думает, видимо, о чём-то своём. Эд тоже ни черта не следит за сюжетом — он следит за Арсением, и тот в итоге не выдерживает — поднимается, мажет пальцами по коленке Эда и бесшумно выходит из комнаты. Эд сидит ещё полминуты, тупо пялясь в экран: косоглазый мальчик говорит девчонке с косичкой, что не позволит ей рисковать ради него жизнью. Она протестует: ?Ты бы ради меня пошёл?.На этом моменте Эд встаёт; на вопросительный Ирин взгляд не отвечает.Арсений оказывается на кухне — стоит в темноте над тумбочкой и монотонно щёлкает туда-сюда выключателем на пилоте.— Эй...— Эд, мне нужно знать, кто ты такой.Эд старается выдохнуть потише — он спокоен. Арсений вот, кажется, не очень, но это поправимо: Эд берёт его за руку и усаживает на стул, сам садится напротив; они так и не включают свет.— Я работал на нехорошего дядю, — начинает он.— Ты тимуровец?Эд дёргается и меняется в лице; внутри всё разом обдаёт ледяной волной.— К тебе кто-то приходил?!— Что? — Арсений будто отмирает наконец. — Нет, нет, спокойно, никто не приходил. Тише, сядь на место, пожалуйста.Эд в ступоре падает обратно на стул, таращится на Арсения по-прежнему охуевающе.— Откуда ты знаешь про...— Сам догадался, пистоль твой по камерам увидел.?Пистоль?? — мелькает в голове Эда, тут же сменяясь на ?Ты чё, чекал меня по камерам, блядь??, но он проглатывает и то, и другое — к чёрту бесполезное охуевание, есть вещи поважнее.— Ебать ты Нэнси Дрю. Это вопрос не отменяет: с хрена ли ты знаешь его имя?— Не волнуйся, я никак с ним не связан, — говорит Арсений, и фальши в его словах не слышно. — Просто... кручусь в этой среде, территория у нас одна, ночные заведения, ну, ясно. Мы не знакомы, я лишь знаю, что у него сеть казино и какие-то хреновые делишки в целом по бизнесу.— Хреновые — лайтово сказано.— Уже не важно, — перебивает Арсений. — Каким образом это всё касается тебя?— Я был в их стае. А теперь больше нет, — коротко отвечает Эд.— Я, блин, и сам понял, представляешь, — язвит Арсений. — Рассказывай всё как есть. Это вроде бы честно будет.

Эд трёт пальцами переносицу и глухо угукает.— Я и сам хотел, веришь-нет, — признаётся он, — просто не решался, как ссыкло последнее. Пока ты мне кофе сегодня не припёр это ебучее.— ?Этот?, — вставляет Арсений.— Чё?— Не суть, проехали.— И меня как током ёбнуло, — продолжает Эд, — идиота вырубил и, ну, решил сразу: придёшь, перетрём наконец, а то так дальше продолжаться не может. Но ты резче вон оказался. Ещё и придумал там себе небось чё-нибудь стрёмное.— Ничего я не придумывал, — бормочет Арсений, но его строгий взгляд становится мягче, Эд видит в полумраке. — Не имею привычки додумывать за других людей, пока сам ничего не знаю.— Зачёт, — кивает Эд — он такой же.— Так и что в итоге произошло?— Заебался. Давно уже заебался, но всё как-то фоном. Свалить всегда хотелось, но я думал, что и без того сандальнут меня на какой-нибудь стрелке, отмучаюсь — и покеда, а пока типа не хуй на судьбу лишний раз перья распускать, раз она первая не выёбывается. Повода от неё, что ли, ждал. Кретин.— Дождался?— Ага. Меня поставили крышевать штриха одного важного, спонсора тимуровского, Рэмбо, и... Блядь, Арсений, я не знаю, у меня типа тогда глаза открылись. Им всё дозволено, этим гнидам. Всё вообще. Я... всякое говно видел, понимаешь, но тут...Говорить внезапно становится трудно, Эд снова трёт лицо — спрятаться бы куда-нибудь и не вспоминать это больше никогда.— В общем... Блядь. Он пёрся от девчонок помладше, а я типа... Я не лез туда, я вообще не по чужим делам, меньше знаешь — яму не копаешь, мне пох. А потом увидел, как он малую одну...Эд замолкает и сухо сглатывает, в тишине слышно, как дыхание сбивается; он не думал, что придётся кому-то рассказывать об этом. Арсений смотрит во все глаза, рефлекторно тянется вперёд, как будто хочет сказать — всё нормально, я здесь.— Он её душил. Она ревёт лежит, губы синие, а он, сука, душит, хуйню всякую несёт — тише, мол, родная-красивая, сделай дяде приятно. Ебёт её, как куклу, а она... Маленькая такая, ручки-спички, хрипит — всё уже. А потом затыкается вдруг, и... И у неё косички на голове, я, блядь, не знаю, сколько ей вообще лет было. Понимаешь, блядь, Арс.Арсений глядит широко распахнутыми глазами — они блестят от слёз, в темноте видно.— Я ему шею свернул.— Эд...Они смотрят друг на друга, у Арсения ресницы мокрые и чёрные, в его взгляде столько сочувствия и бессилия, что у Эда до боли щемит в груди.— Мне так жаль, — шепчет Арсений.Он осторожно берёт Эда за руку и крепко стискивает в своей. Обнял бы наверняка, но они сидят за столом.— Что ты за человек такой, — слабо усмехается Эд, глядя на их переплетённые пальцы: он этими руками убил человека, а Арсений держит его ладонь так ласково, будто вовсе не осуждает. — Почему ты не боишься?— Тебя? Как я могу бояться тебя?Эд снова выдавливает нервный смешок и качает головой — пиздец. Ему трудно дышать, сердце стучит, как сумасшедшее.Они молчат какое-то время, Арсений тихонько вытирает кончик носа свободной рукой — кого ему сейчас жаль больше — эту маленькую девочку или Эда? Наверняка обоих одинаково бесконечно.— Ты понимаешь, что они сделают, если найдут меня здесь, — говорит Эд. — Тимбо — страшный человек. Не человек он даже, бля, ебучий тарантул, хуй его знает. А я тупой, Арс. Когда допёр, что мне тут ваще не место, уже полнедели успело пройти, я... Не ебу, о чём думал, у меня просто чердак слетел от всего, от...Непроизнесённое ?тебя? остаётся висеть в воздухе. Арсений смотрит на Эда без упрёка — с искренним сочувствием и беспокойством.— Да, это было не очень правильно с твоей стороны, но... Я ведь тоже. Я сам тебя уговорил остаться, ты даже не просил.— Ни хуя это не оправдание. Я долбоёб, а ты просто добрый до хуя. Пасьянс сошёлся, блядь.— Так, ладно, — выдыхает он. — Ладно. Ладно. Давай мы подумаем.— Да я думал уже, ничё не проканает, я подставляю всех вас, находясь здесь. Мне надо свалить подальше, пока они не нашли это место. Делать новый паспорт и драпать на хуй.Арсений молчит, сдвинув брови к переносице, — Эда не слушает, думает всё-таки сам, и Эд снова не понимает — зачем?— Они никого из нас не тронут, — говорит Арсений наконец.— С чего ты так уверен?— Сколько дней ты в бегах?— С этих выхов. С воскресенья.— У них была уйма времени, чтобы убить тебя, но они этого до сих пор не сделали — значит, не нашли.— Ну, лады, допустим, — нехотя кивает Эд: уже знает, к чему Арсений клонит.— И не найдут, если...— Арсений, — останавливает его Эд. — Я не смогу шкериться тут вечно.— Вечно — нет, но какое-то время. Пока документы не будут готовы.Эд трёт лицо ладонями, устало вздыхает и смотрит на Арсения.— Арсений, не надо. Я это всё не для того рассказал, чтоб ты тут мне план спасения придумывал.— Я смогу тебя защитить, — вдруг говорит он, и Эд непонимающе моргает.— Ты — меня?— Не спрашивай. Пока ты со мной, никто тебя не тронет.— И чё это, блин, значит?— Просто поверь.Эд верит ему — это уже как ебучая данность; но не верится ему просто в целом — чем заслужил? После всего — ну, чем?— Почему ты мне помогаешь? — спрашивает он. — Ты чё, святой типа? Хуёвые объекты для очистки кармы выбираешь.— Эд, господи, — выдыхает Арсений, — при чём тут карма, блин? Как только ты перешёл порог этого дома, ты становишься его частью, и я несу за тебя ответственность.Эд качает головой, молчит. Арсений наклоняется ближе, настойчивый пиздец — это не чёс, он говорит правду, волнуется за него почему-то, как за родного, Эд видит. Он снова чувствует себя, будто во сне, и ничего не понимает — чем, чёрт возьми, заслужил?— Просто останься, ладно?— Арсений...— Не-ус-лож-няй.У него прядка из чёлки выбилась, как обычно, — Арсений её всегда поправляет, но сейчас он так сосредоточен на Эде, что даже не замечает ничего. Эд тянет руку и осторожно поправляет его волосы сам.— В тебе так до хуя любви, Арсений, — тихо хрипит он, заглядывая в ясно-голубые глаза, невесомо ведёт большим пальцем по брови, и Арсений сидит не дыша. — Откуда в тебе так до хуя любви? Ты не тратишь её на себя самого?— А она что, разве лимитная? — шепчет Арсений.— Не знаю. Но не может же быть бесконечной?— Почему не может?Эд фыркает; руку не убирает до сих пор. Арсений вздыхает и снова перехватывает его ладонь, укладывает на стол, гладит успокаивающе, и в этом жесте нет ни капли недосказанности — это правильно и естественно. Они сидят так молча, вместе, рядом, пока никто не отнял у них эти минуты; Эд тонет в нахлынувшей нежности и думает:?Действительно?.